Улыбаюсь. Одни Киры вокруг! Цепочка ассоциаций от племянника Кирилла через кашляющего Кирилла Кириченко доходит до Вики. Улыбаясь, пишу ей эсэмэску, спрашиваю, как ее дела и в силе ли наш завтрашний поход в кино. Через минуту получаю ответ: «Конечно! Очень жду!» Желаю ей хорошего вечера и прощаюсь до завтра.
Слова сестры утверждают меня в мысли, что не все так плохо в «Ультрапаке» и, может быть, увольняться, отработав только месяц, не стоит. Такой стаж даже в резюме не отобразишь, напротив, это может вызвать вопросы на следующем собеседовании.
Пока мы едем, звонит мама, ругаясь, что ей придется все разогревать, а отец вообще голодный, не ест и ждет нас. Он всегда так, наш приезд для папы всегда большое событие, он так радуется, что теряет аппетит.
Остаток пути болтаем с Кирой об успехах моего племянника, он уже вовсю читает и считает, хотя до школы еще больше года.
Доехав, Кира паркуется у подъезда. Я выхожу из машины, с теплом и легкой ностальгией в душе смотрю на двор своего детства. Вот песочница, в которой играл с друзьями в машинки, выстраивая песочные улицы и дома; горка с острыми загнутыми краями отошедших листов металла, с которой я катался тысячи раз; палисадник, в котором мы отлавливали кузнечиков, хвастаясь редким цветом крыльев. Беззаботные годы были, а самой большой проблемой казался невыученный урок или то, что родители позовут с улицы домой.
Папа с мамой живут в тихом старом районе – невысокие дома, узкие улочки и очень много зелени, создающей благодатный в летнюю жару тенек. В их небольшом дворике многолетние деревья – дубы, клены, каштаны – поднимаются выше крыши, ветвями с любопытством заглядывая в каждое окно родительского дома.
Папа уже стоит на маленьком балкончике, курит и высматривает нас.
– Дедушка! – кричит Кирюша.
– Дети приехали! – радуется отец.
Дома я обнимаю своего некогда большого сурового папу, и что-то щемит в груди – осознаю, какие они с мамой старые. Отец стал ниже ростом, высох, и мне кажется, что я обнимаю подростка. Его любимая клетчатая рубашка, заправленная в штаны, топорщится из-под них, она явно не по размеру. Прежними остались лишь его смеющиеся глаза и запах – запах табака и отечественного парфюма. Отец не изменяет своему одеколону и любимой марке сигарет.
Мама, охая и жалуясь на спину, контролирует Киру, накрывающую на стол в маленькой гостиной. Сестра шустро носится между кухней и залом, успевая рассказывать маме последние сплетни об общих знакомых.
Как обычно, у родителей включен телевизор – заканчивается «Поле чудес», Якубович пытается разговорить финалистов, а в титрах анонсируется выпуск программы новостей «Время». Такие привычки не изменить никаким Интернетом, привыкли старики новости по телевизору узнавать.
Стол, за который мы все усядемся ужинать, стоит у старенького потертого и продавленного дивана, того самого, на котором пару месяцев назад сидела Яна, – мы отмечали мамин день рождения. Яна тогда с самого утра помогала маме с Кирой, они убирались, мыли, готовили, пока я отсыпался после рейда. Кажется, это был последний раз, когда мы с Яной были у родителей вместе, и именно такой я хочу ее запомнить, ведь хорошего было намного больше.
Мы с отцом не путаемся под ногами и идем на балкон побеседовать. Батя закуривает от спички, и я вспоминаю, что именно этот запах первой затяжки прикуренной сигареты в детстве казался мне необыкновенно вкусным. Он протягивает мне пачку.
– Не, пап, спасибо. Бросил.
– Давно держишься?
– Чуть больше недели, да и не держусь особо.
– И не тянет даже? – изумляется отец.
– Бывает, конечно. Но если перетерпеть эти пару минут, то дальше все нормально. Как вы? Как мама?
– Хорошо все, сынок. На маме еще пахать можно, это она у соседских бабок взяла моду на здоровье жаловаться. Мол, так и дети чаще наведываются, и внимания больше.
Я ему верю – первым делом посмотрел мамины очки жизненных сил – все нормально, как и у отца, со скидкой на возраст, конечно. Дебаф старости тикает.
И, конечно, отношение ко мне у них обоих – любовь. Один из одного. А еще высокий уровень социальной значимости – за тридцать. Сказываются и большой трудовой стаж – мамы в школе, отца в пожарной охране, – и их отзывчивость, и большой круг друзей.
– Ты-то как? Кирка говорила, на работу устроился?
– Да, па, все быстро получилось, в понедельник только собеседование прошел, а в четверг уже вышел.
– Хм… Что за место-то такое? Не обманут?
– Производственная компания по упаковке. Вроде серьезная. Посмотрим.
– Поздно присматриваться в твои годы, сынок. Держись теперь за это место, дурака не валяй, а то у тебя не трудовая книжка, а доска позора какая-то! – Отец строго смотрит, и я ежусь под его взглядом. – Книжка эта твоя долгостройная, дописал? Нет! Игрульки дурацкие… Столько времени впустую… Вот и Янку потерял! Докатился!
Только сейчас, стоя с ним на балконе, потеряв жену, впервые за все годы я его понимаю и воспринимаю его речь не как пустые слова «ничего не понимающего» отца. Я ставлю себя на его место и сочувствую отцу.
– Пап, все хорошо будет, не переживай.
Он отворачивается, но я успеваю заметить его заблестевшие глаза. Он трет их кулаком.
– Что-то дым в глаз попал… Ладно, сынок, ты человек взрослый, а мы тебе не няньки, ты свою жизнь сам строишь.
У меня дежавю – утром я то же самое говорил Сяве. Понимаю, что эту фразу я неоднократно слышал от отца, вот и сам использовал.
– Па, у вас все нормально? – к нам заглядывает Кира.
– Сейчас докурю и придем. Иди, дочка.
– Ну-ну. – Кира переводит взгляд с отца на меня и обратно и исчезает.
Отец хмыкает, аккуратно гасит окурок, и мы идем в дом…
Обычный семейный ужин с тактичными расспросами о Яне и о моих планах на будущее медленно подходит к концу. Все было, как всегда у мамы, вкусно и крайне нездорово: сельдь под шубой, оливье, запеченная в духовке пряная курица, обильно обмазанная майонезом с чесноком, и солянка на грибном бульоне. Мамина солянка, куда же без нее: она готовила ее и в дефицитные перестроечные, и в нищие девяностые, и в благополучные нулевые. Любимое блюдо папы, значит, любимое блюдо всей семьи.
Кирюша вовсю зевает. Пока мама с Кирой убирают со стола, а отец выходит покурить, я смотрю телевизор. Пульт у племянника, и он радостно перещелкивает каналы.
– Постой, – я отбираю у него пульт.
На местном канале во весь экран фотография пропавшей девочки, а голос за кадром озвучивает ее приметы. Хватаю смартфон и фотографирую экран.
Пропала девушка
Оксана Воронцова, 14 лет
12 мая 2018 года около 20:00 ушла из дома, и до настоящего времени ее местонахождение неизвестно.
Приметы: на вид 15–16 лет, рост 172 см, худощавая, длинные черные волосы, курносый нос, густые брови, карие глаза.
Была одета: розовая кофта, белая футболка, короткие джинсовые шорты и белые кроссовки.
Всех, кто может сообщить какую-либо информацию о местонахождении Оксаны, просим позвонить.
И контактные номера телефонов родителей, волонтеров, полиции.
Запоминаю всю информацию, тщательно запоминаю лицо пропавшей девочки, всматриваясь в ее глаза, открытую улыбку, легкий скол на переднем верхнем зубе.
Открываю карту и делаю запрос. Ничего: «Недостаточно ЕКИИ».
Мне нужно пять единиц ключевой идентификационной информации, а у меня есть фото, имя, возраст и город проживания, который, возможно, еще и место рождения. Этого мало.
Матерюсь и оглядываюсь – не слышал ли отец. Нет, он еще курит. Кирилл не слышал точно, он уже заснул, а из кухни слышу голоса сестры и матери. Перекладываю племянника на родительскую кровать в спальне, а сам возвращаюсь в гостиную.
Импульсивно открываю окно навыков и пробую влить единицу навыка в «Познание сути», авось получится и поможет.
Вы не можете улучшить системный навык.
Странная система. Я получил этот навык, влив в него очко за уровень, а улучшить нельзя? Получается, и «Оптимизацию» я смогу улучшить только многократным использованием скилла? С откатом в месяц? А может, она вообще не улучшаема? И так чит читерский.
Черт, не о том думаю, возвращаюсь к мыслям о пропавшей девочке.
Отец уже зашел, сел рядом и переключил канал на какой-то русский детективный сериал. Он смотрит телик и поглаживает меня по голове.
– Сейчас, пап, тут по работе кое-что надо сделать.
Сажусь к бате поближе, открываю социальную сеть, ввожу в поиск имя, фамилию и вижу несколько сотен девушек и женщин с именем Оксана и Ксения Воронцова. Добавляю фильтры: возраст, страна, город. Остается лишь шесть. Две без фотографии, с одной из оставшихся четырех надменно, как это умеют делать только девочки-подростки, сложив губы уточкой, смотрит пропавшая Оксана.
– Что за работа такая? – вдруг спрашивает отец. – На малолеток потянуло?
– Пап… – Меня немного оскорбляет предположение отца. – Смотри.
Показываю ему снимок с телевизора с объявлением о пропаже, следом переключаюсь на ее профиль во «ВКонтакте».
– Видишь? Это она. Мне показалось, что я недавно ее видел. Вот, пытаюсь понять, она – не она.
– И?
– Дай мне минуту.
В ее профиле ничего нужного: цитаты, мемы, картинки. Семейное положение: в активном поиске. Цинично шучу про себя: похоже, нашла.
В расширенном виде появляется нужное – это ее школа. Запоминаю и снова открываю карту, хотя испытываю опасения, что девочка уже не жива, и как тогда поведет себя карта интерфейса? Покажет ли хотя бы местоположение тела? В любом случае, если информации будет недостаточно, придется звонить родителям и что-то выдумывать, чтобы помочь им найти дочь.
В этот раз ЕКИИ достаточно. Метка на карте показывает, что Оксана где-то за городом, километрах в шестидесяти. Увеличиваю масштаб и вижу поселок, одноэтажные дома, проселочные улицы. Уже поздно, но в доме, где находится девочка, горит свет. Ничего не разглядеть, но карта обозначает и улицу, и номер дома.