Мы роемся в шкафу, достаем и распаковываем картонные коробки, пока извлеченные на свет пожитки не занимают собой весь пол. Кое-что из найденного пригодится нам для сюжета, например черно-белая фотография, сделанная в корейской казарме; вставленные в одну рамку снимки – один со свадьбы мистера Солвэя, другой с ее пятидесятилетней годовщины; его собственный солдатский жетон и жетон его не вернувшегося с войны товарища.
Этого нам вполне хватило бы, но Шошанна не унимается: встав на четвереньки, она залезла в самую глубину шкафа.
– Что ты там делаешь? – спрашивает мистер Солвэй. – Нефть ищешь?
Пошарив за клюшками для гольфа, Шошанна достает темно-синюю бархатную коробочку странной треугольной формы. На ее крышке серебром вытиснена Большая печать Соединенных Штатов.
– Ты нашла мою медаль! – изумляется мистер Солвэй.
Шошанна открывает коробочку. Она пуста.
– Наверно, выпала, – хмурится мистер Солвэй.
Мы с Шошанной тщательно обшариваем дно шкафа. Там ничего нет.
– Когда вы в последний раз ее надевали? – спрашивает Шошанна.
– В этой богадельне? Да я тут ее то и дело надеваю: по случаю гонок на колясках, партии в канасту, колоноскопии…
– А раньше? До того, как вы сюда переехали?
– Ах, вот что у тебя на уме, – говорит он с кривой усмешкой. – Мол, что, если старый скупердяй хранит пустой футляр от медали, которую он потерял двадцать лет назад? Нет, не надо, не извиняйся. Вопрос вполне законный. А отвечу так, что я никогда эту медаль не носил. Не оттого, что я ее стыдился. Просто мне казалось, что это неправильно. Как если бы, нацепив медаль, я этим хотел сказать: «Глядите, какой я герой. Ну и что, что у тебя тоже есть медаль? Моя-то в сто раз круче. А это твое “Пурпурное сердце” вообще направо и налево раздавали». Жена доставала мою медаль каждый год в День ветеранов. И я каждый раз отказывался ее надеть. Тогда она начищала ее до блеска и убирала обратно. Может, как-то раз она ее куда-то не туда сунула. Под конец жизни с головой у нее было не очень. Так что вероятность велика.[8]
Он опускается в кресло и умолкает. Разговоры о покойной жене всегда выбивают мистера Солвэя из колеи. Мы быстро сворачиваемся и уходим, оставив его наедине с воспоминаниями.
– Я обожаю мистера Солвэя, но все равно он какой-то странный, – говорит Шошанна, когда мы идем к выходу. – Заслужил высшую военную награду и совсем ее не ценит.
– Наверно, все дело в том, что раньше люди были не такие, как сейчас, – говорю я. – Они были, что ли, скромнее.
– Да, точно, скромнее. Но так, чтобы ни разу не заглянуть в футляр, не посмотреть, на месте ли медаль? И засунуть футляр на самое дно шкафа, за сумку с клюшками? Это же совсем чудны´м надо быть.
Мы как раз проходим раздвижные двери, и поэтому, наверно, она не замечает моего секундного замешательства.
Пропавшая медаль. Пустой футляр, спрятанный под горами хлама. Мистер Солвэй не потерял медаль. Ее у него украли. Кто-то прикарманил награду, а футляр от нее засунул туда, где его, скорее всего, никто не найдет.
Кто мог это сделать? Да вообще-то много кто. Народу на Портленд-стрит полно: врачи, медсестры, санитары, технический персонал… А еще недавно там работали маляры. Кроме того, вором вполне мог оказаться кто-то из обитателей дома престарелых или его посетителей.
По мере того как я перебираю возможных подозреваемых, у меня перед глазами все настойчивее маячит одна картинка. Я вижу двадцатидолларовую бумажку в дрожащей руке миссис Свонсон. И вижу, как другая рука жадно хватает эти деньги.
Питон. И Эрон, предвкушающий, какую пиццу можно заказать на двадцатку.
Разумеется, двадцать долларов – это далеко не то же, что награда за совершенный на войне подвиг. Но разве человек, которому совесть позволила взять деньги у не очень хорошо соображающей старушки, уверенной, что она дает чаевые гостиничному портье, – разве такой человек упустит шанс присвоить что-то гораздо более ценное?
Должно быть, я побледнел.
– Тебе не плохо? – встревоженно спрашивает Шошанна. – А то у тебя такой вид, будто ты сейчас упадешь в обморок.
– Нет, все хорошо, – отвечаю я.
Знала бы она, как мне нехорошо. Но я молчу. Какой же я друг Эрону и Питону, если я так сразу заподозрил их в краже? И какие же они мне друзья, если я так запросто поверил, что они воры?
Эти два тяжелых вопроса влекут за собой третий: что же мне теперь делать?
Глава пятнадцатаяБрендан Эспиноза
Сколько в стране школ и сколько в них видеоклубов – а она пришла именно в мой!
Едва Кимберли Тули переступила порог кабинета мисс ДеЛео, я понял, что пропал. Это была любовь с первого взгляда.
В смысле, влюбился только я в нее. А она в меня, увы, нет.
То есть она, конечно, тоже была влюблена – но не в меня, а в Чейза.
Несколько месяцев назад я бы Чейза возненавидел. Но проблема в том, что после падения с крыши он стал совсем другим человеком. И чем больше я его, нового, узнаю, тем сильнее он мне нравится.
И что прикажете делать? Ненавидеть его из чистой ревности? Это было бы так же несправедливо, как когда Чейз ко мне цеплялся. И даже, наверно, еще несправедливее, потому что он, похоже, не в курсе, что нравится Кимберли. Это же рехнуться можно! Я готов поперек рельсов лечь, лишь бы обратить на себя хоть капельку ее внимания, а тут появляется Чейз, который в упор не замечает, что она от него без ума! Это как же надо было головой стукнуться, чтобы быть таким слепым?
Получается, Кимберли приходит в мой видеоклуб – нет, клуб мне, разумеется, не принадлежит, но я как-никак его президент. У меня появляется идеальная возможность произвести на нее впечатление. И кто же меня обламывает? Наша восходящая звезда – Чейз.
Самое интересное, никто кроме меня в этом не виноват. Это я его позвал. Я расхваливал его операторские таланты. Когда остальные не хотели его принимать, это я их переубедил. А потом постепенно приняли и оценили. Даже Шошанна больше не враждует с Чейзом. Их общий проект получается просто фантастическим. Я видел кусок отснятого материала – членам жюри от него натурально снесет головы. Единственное, Чейзу с Шошанной будет трудно выбрать, какими кусками потрясающего видео пожертвовать при монтаже.
И это дает мне шанс. Раз уж Шошанна и Чейз самозабвенно возятся со своим героем войны, а все остальные заняты съемками для видеоежегодника, с новым клипом для Ютьюба мне может помочь только Кимберли. Я позову ее и в процессе работы из ботана-восьмиклассника, которому до Чейза как до Луны, я в ее глазах превращусь в без пяти минут великого ютьюбера.
Сработает стопудово!
– Нет, – говорит она.
– Почему? Такой случай попрактиковаться в съемке…
– Это будет для ежегодника?
– Бери выше – для Ютьюба. Ты будешь указана в титрах – как соавтор.
– Нет, – снова говорит она.
И отчаянии я ляпаю сдуру:
– А Чейз согласился.
И тут ее как подменили.
– Что, правда?
И что бы вы думали? Она согласна. Остается всего ничего: подписать на съемки Чейза. С другой стороны, всю эту историю я придумал только для того, чтобы отвлечь ее от Чейза и, наоборот, привлечь к себе. Поэтому звать Чейза, кажется, не очень правильно… Эти сердечные дела, оказывается, намного сложнее, чем я думал.
Предложение поучаствовать в съемках моего видео энтузиазма у Чейза не вызывает.
– Прости, мне сейчас некогда, – говорит он. – Наш с Шошанной сюжет про мистера Солвэя занимает все свободное время.
– Выручи меня, пожалуйста, – чуть не умоляю я. – А то ко мне тут Кимберли напросилась в операторы – но ты сам знаешь, как она снимает. Без тебя видео получится такое, что лучше сразу в корзину…
– Ладно, Брендан, – вздыхает он. – Я тебе помогу.
Ну вот, теперь у моего проекта появляется неприятный привкус. Но это ничего, потому что замысел сюжета просто великолепный. Называться он будет «Лиственный человек». Роль, которую я в нем сыграю, наверняка до глубины души поразит Кимберли. А само видео имеет все шансы стать наконец вирусным.
На следующий день мы после уроков встречаемся в парке. Я приношу с собой все необходимое: морф-костюм, роликовые коньки и одиннадцать бутылочек сиропа, которым поливают оладьи за завтраком. Кимберли и Чейзу я выдаю по камере, хотя почти наверняка нормальное видео снимет только Чейз. Кимберли если и сделает годные кадры, то только по счастливой случайности.
Я прячусь за деревом и достаю морф-костюм. К моему ужасу, он белый! Я же специально сказал маме, что костюм должен быть черным! В белом я буду похож на кеглю для боулинга. Но ничего не поделаешь, что-то менять поздно.
Надев костюм и ролики, я выезжаю к Чейзу с Кимберли.
– А теперь выливайте на меня весь сироп.
Если моей целью было впечатлить Кимберли, то сейчас я ее определенно достиг.
– Зачем? – спрашивает она, а глаза у нее при этом чуть на лоб не лезут.
Я показываю на здоровенную кучу опавшей листвы, которую в стороне от тропинок нагребли садовники.
– Я обмажусь липким сиропом и на роликах скачусь с горки прямо вон в ту кучу. И вылезу из нее Лиственным человеком.
– Каким еще Лиственным человеком? – не понимает Кимберли.
– А вот таким! Листья налипнут на сироп и, значит… Это самое… Видео будет называться «Лиственный человек», потому что…
Чейз жалеет меня и приходит на выручку:
– Это будет что-то!
Потом он одну за одной открывает бутылочки и выливает сироп мне на голову. Сквозь обтягивающую ткань чувствуется, какой он липкий и противный на ощупь. Но я терплю – ради искусства. И, разумеется, ради Кимберли. Но и там и там проку от моего терпения не много.
И вот все одиннадцать бутылочек вылиты и я с ног до головы вымазан сиропом. Мухи это уже почуяли.
– Отлично, – говорю я. – Пора за дело.
Вынужден признаться: я не лучший в мире мастер катания на роликовых коньках, и забраться на горку у меня не получается. Поэтому приходится прибегнуть к помощи ассистентов – Кимберли тащит меня за руку, а Чейз подталкивает сзади. На нас с любопытством поглядывают прохожие. То ли еще будет, когда мы приступим к съемке.