Тоже мне неожиданность! Будто я не знаю, что отец долго искал и всего в шестидесяти милях от дома нашел-таки врача, который и покойнику разрешит играть хоть в защите, хоть в нападении.
По пути домой отец, сидя за рулем «мустанга», беспрестанно ругает «безмозглого Купермана», ни с того ни с сего запретившего мне выходить на поле.
– У доктора Купермана в кабинете висит диплом Гарвардской медицинской школы, – говорю я. – А у доктора Нгуена я диплома на стене не видел.
Отец смеется в ответ.
– Доктор Нгуен университетов из Лиги плюща не кончал, но это ничего не значит. Короче, ура, Чемпион! Ты вернулся в команду! – радостно восклицает он, а потом, нахмурившись, добавляет: – Может, хоть с тобой эти убогие начнут наконец выигрывать.[12]
– Не «вернулся», а вернусь через три недели, – поправляю я его. – Такие у нас правила. Неделя – только бесконтактные тренировки, потом две недели полноценных. Только после этого я смогу выйти на игру.
– Как раз успеваешь к плей-офф, – не унимается отец.
Я к грядущему триумфальному возвращению на футбольное поле отношусь гораздо сдержаннее. И не только потому, что за соответствующее вознаграждение доктор Нгуен запросто выдал бы мне справку о том, что я вынашиваю тройню.
Медицинская сторона меня не очень-то и беспокоит – я знаю, что здоров. Это, скорее всего, подтвердил бы и доктор Куперман.
Мне даже любопытно было бы выйти на поле и проверить, покажу ли я себя таким же хорошим игроком, каким, как все говорят, я был раньше.
Но дело в том, что футболистом был прежний я. А снова становиться собой прежним мне очень не хочется. Особенно учитывая, как быстро вчера с подачи Эрона и Питона включились мои доамнезийные инстинкты.
С другой стороны, а что мне остается? Только футбол. Ведь из видеоклуба меня выгнали и друзей у меня там не осталось.
– Наконец-то все складывается в твою пользу, Чемпион, – продолжает отец.
– Но не так, как мне хочется.
– Это еще почему? Потому что на тебя окрысились несколько дохляков?
Ему не понять, почему разрыв с видеоклубом причиняет мне такую боль. Боюсь, я и сам этого не понимаю.
– Мисс ДеЛео, это она меня исключила.
– Ох уж эти мне учителя, – ухмыляется отец. – Им обязательно надо иногда делать детям втык, чтобы показать, что они в школе главные. Но заметь, из футбольной команды тебя не исключили. Как, кстати, и твоих друганов, Эрона и Питона. Когда я играл за школу, никто из взрослых на меня рта не открывал. Бывало, конечно, оставляли после уроков – но это так, для приличия. А после того, как мы выиграли чемпионат, я вообще посылал всех куда подальше.
– Кажется, Эрон с Питоном больше мне не друганы. – Эта мысль уже некоторое время вертится у меня в голове, но вслух я ее формулирую впервые.
– Да брось, Чемпион, не говори ерунду, – широко улыбается отец. – Та история с Уэбером и вчерашний шурум-бурум… Много же времени понадобилось, чтобы ты снова стал тем самым Чейзом. Матери не говори, но, по-моему, вчера ты все здорово устроил с Джоэлом. Четко о себе заявил.
Мне не хочется объяснять ему, что я и не думал о себе заявлять и ничего с Джоэлом не устраивал. Что это скорее Эрон с Питоном заявили о себе за мой счет. И понадобилось им для этого всего ничего: больное воображение и пена из огнетушителя.
До Хайавасси мы добираемся только к половине третьего. Идти в школу уже смысла нет. Высадив меня у дома, отец требует обещания ровно в четыре явиться на тренировку, имея при себе свежевыписанную медицинскую справку. Я обещаю. Но не потому, что мне так уж этого хочется – просто нет сил сопротивляться.
Я поднимаюсь к себе на второй этаж, выглядываю в окно и вижу скат крытой черепицей крыши. В следующий миг я вспоминаю, как сидел на ней, когда хотел побыть наедине с собой. Хотя, возможно, это было не воспоминание. Мне часто рассказывали про такую мою привычку, и теперь воображение рисует мне, как это было.
Поддавшись порыву, я поднимаю оконную раму и перекидываю ногу через подоконник. Потом медленно, с величайшей осторожностью вылезаю из окна. После того, что со мной случилось, я ожидал, что мне будет страшно. Но нет, крыша оказывается довольно пологой, и я чувствую себя на ней вполне уверенно. И даже как бы привычно. Это ощущение – отзвук той, прошлой жизни. В нынешней я на крышу не вылезал. И обещал маме никогда этого не делать.
Но мама сейчас на работе. А никогда – это слишком долго.
Удивительным образом мое тело само принимает позу, про которую мне говорили, что она моя любимая: задница на кровельных плитках, ноги согнуты в коленях, ступни, носками вниз, всей площадью опираются на крышу. Это срабатывает мышечная память. Ее амнезия не стирает.
Я понимаю, почему мне так нравилось сидеть на крыше. Здесь тихо и уединенно. Внизу во все стороны раскинулся город, но тут вверху я недосягаем.
С крыши мне видно школу и футбольное поле, на которое я через пару часов выйду. Подальше в сторону центра – дом престарелых на Портленд-стрит, где живет мистер Солвэй. А вон там парк, в котором мы снимали «Лиственного человека». Стоит мне подумать об этом, как в горле тут же поднимается ком: Брендан больше никогда в жизни не позовет меня на съемки своих сумасбродных клипов.
Отец говорит, что я снова стал тем, прежним Чейзом. Когда-то я сам к этому стремился. А сейчас больше всего хочу быть тем, кем я стал после падения с крыши.
Но теперь это уже невозможно.
Глава двадцать втораяШошанна Уэбер
Глупее меня нет никого на свете.
В школе у меня сплошные пятерки, но это ничего не значит. А если и значит, то только то, что я умею готовиться к тестам по географии. За знание людей больше двойки с минусом мне поставить нельзя.
Я позволила этому придурку, этому Альфа-Крысу одурачить себя, поверила, что он исправился. Говорят, черного кобеля не отмоешь добела. Так вот зловредного подонка вроде Чейза Эмброза отмыть еще в сто раз труднее. Ну навернулся он с крыши, ну заработал амнезию – что с того? Человек не перестает быть негодяем только оттого, что не помнит, каким негодяем был раньше.
Я не могу смотреть в глаза своему брату – и не потому, что они у него заплыли, как от прямого попадания пушечного ядра. Я страшно перед ним виновата. Ведь это именно я убедила родителей, что опасность миновала и Джоэл может вернуться домой. А в результате подставила его под тот же огонь, который сломил его в прошлом году. И теперь я готова волосы на себе рвать от отчаяния – но руки у меня кривые и за волосы ими нормально не ухватиться. Все у меня вкривь и вкось. Все не как у людей!
Чейз снова взялся за свое, но это было бы полбеды. Сначала он внушил нам, что изменился, стал другим человеком. И мы заглотили наживку. Мы – это не только члены видеоклуба, но и учителя, и директор Фицуоллес, и вообще вся школа. Он наверняка с самого начала задумал усыпить нашу бдительность, чтобы потом сподручнее было наброситься на жертву. А план у него был составлен с размахом: испортить Брендану съемку, разгромить репетиционный зал, вломить Джоэлу и свалить все на вымышленный пожар, якобы вызванный коротким замыканием. Стоящий за этим планом стратегический ум вполне способен вызвать восхищение. Воплотил свой замысел Чейз так же блестяще. Подтверждение тому – фиолетово-черная физиономия Джоэла.
Жаль, я не могу взять все материалы своего видеопроекта, бросить их в унитаз и спустить воду. Мне легче уничтожить лучшее в моей жизни произведение и смириться с тем, что уйма времени потрачена зря, чем видеть свое имя рядом с именем Чейза Эмброза. В сравнении с тем, что пришлось пережить моему брату, Национальный конкурс по видеожурналистике вещь такая же бессмысленная, как идея сосчитать все снежинки во время снегопада. Вот еще одна причина, почему я кляну себя последними словами: меня ослепило честолюбивое желание победить в каком-то никому не нужном конкурсе. Ни в коем случае нельзя было брать Чейза в соавторы, как бы ни настаивали Брендан и мисс ДеЛео. И неважно, что фильм рассказывает о совершенно потрясающем человеке. Если бы надо было снять интервью с отцами-основателями, восставшими из мертвых и организовавшими собственный бойз-бэнд… да даже ради [13]этого не стоило бы с ним связываться.
А что до нашего главного школьного умника, то Брендан оказался даже глупее меня. Он вбил себе в голову, что Чейз может быть ни в чем не виноват.
– Шошанна, ты сама подумай, – упорно твердит он. – Это же Эрон и Питон вломились в зал и помешали съемке. А Чейз, возможно, пытался их остановить.
– Конечно, – отвечаю я. – И явился в точно рассчитанный момент.
– Он не «явился», – возражает Брендан. – Это я послал за ним Кимберли.
– А Джоэл говорит, что это не ты ее послал, а они.
– В той неразберихе трудно было что-то запомнить наверняка, – признает он. – Вполне может быть, что первыми послали Кимберли за Чейзом они, а потом уже я.
– Сам-то ты его почему не позвал?
– Я застрял в тубе, – отвечает он таким тоном, будто в этом нет ничего особенного и может случиться с каждым.
– Но подожди, – говорю я. – Тот тип, который, по-твоему, может быть ни в чем не виноват, здорово разукрасил физиономию моему брату.
– Он это случайно, они друг у друга вырывали огнетушитель, ну и… Может быть, он даже пытался защитить Джоэла.
Надо же такое придумать!
– Пусть лучше кого-нибудь другого защищает. И кстати, когда им пришлось выкручиваться, Чейз подтвердил все, что напридумывали Эрон и Питон. Это, по-моему, на сто процентов доказывает его вину.
– Да, тут трудно что-нибудь возразить, – неохотно соглашается Брендан. – Но давай не будем забывать о презумпции невиновности.
– Послушай, если все было так, как ты говоришь, значит, Эрон с Питоном его сильно подставили. Из-за них его запросто могли исключить из школы. Но где он прямо сейчас? На стадионе, тренируется вместе с Эроном и Питоном – по идее, своими злейшими врагами. Тебе это ни о чем не говорит?