Что самое главное – в репетиционном зале ни огня, ни дыма. Нет никаких причин заливать все вокруг пеной. Не то чтобы я очень верил в историю с коротким замыканием. Но ведь здорово, что теперь есть твердые доказательства.
Доказательства…
Я так увлекся, заново переживая случившееся в репетиционной, что не сразу понял всю ценность того, что оказалось у меня в руках. Среди безумия и неразберихи невозможно было проследить очередность событий. Теперь у меня есть видео, и я могу восстановить их в малейших деталях.
Я отматываю запись на момент появления Чейза и включаю замедленное воспроизведение. Вид у него ошарашенный – если он это все придумал, значит, он лучший актер на свете. Когда Питон вручает ему огнетушитель, он его берет, но потом стоит растерянно, словно не понимая, что это за штука и зачем ему ее дали. Он никого и ничего из огнетушителя не поливает и даже не пытается привести его в рабочее положение. Так и стоит в оцепенении, пока Питон не начинает отбирать у него огнетушитель. Тут Чейз просыпается и начинает сопротивляться. А когда наконец берет верх, рука с огнетушителем по инерции отлетает назад, и Джоэл получает тяжелой железякой в физиономию…
По чистой случайности.
Может быть, позднее он и помог Эрону с Питоном свалить вину на электропроводку. Но видео неопровержимо доказывает, что Чейз не участвовал в нападении на нас, а, наоборот, пытался его остановить.
Пораженный открытием, я хочу бежать в пятнадцати разных направлениях одновременно, чтобы скорее до всех донести правду. Кому сказать первому? Мисс ДеЛео? Директору Фицуоллесу? Речь же идет не только о видеоклубе, а о том, чтобы восстановить справедливость!
Обязательно надо все рассказать Джоэлу. Нельзя, чтобы он думал, что Чейз продолжает его травить. И Шошанне – она хороший человек и замечательный видиот, но с радостью бы отправила Чейза на костер, лишь бы он не остался безнаказанным. Ей необходимо узнать, что случилось на самом деле. И всем видиотам – тоже.
Но сейчас суббота. В школе мы все появимся только в понедельник. А правда должна открыться прямо сейчас. Директор Фицуоллес, учителя и вся школа подождут, а членам клуба необходимо посмотреть видео как можно скорее. Потому что оно не только докажет невиновность Чейза. Оно – ни много ни мало – продемонстрирует способность движущегося изображения воздействовать на души и умы людей. Кто, как не президент видеоклуба, должен этому поспособствовать?
Я беру телефон и пишу сообщение Чейзу, Шошанне и Джоэлу:
Срочно! Жду у себя дома завтра утром в 10. Покажу что-то очень важное. PS: Съемок для Ютьюба не планируется.
А потом, после мучительных душевных терзаний, посылаю тот же текст Кимберли, приписав в конце:
PS: Чейз тоже будет.
Да. Я хочу снова ее увидеть. И плевать, кто что подумает.
Глава двадцать пятаяЧейз Эмброз
Покажу что-то очень важное.
Я смотрю на полученное от Брендана сообщение и гадаю, с какой стати он вдруг меня зовет. Возможно, ему опять понадобилась помощь в съемке нового клипа для Ютьюба, хотя он и пишет, что ничего снимать не будет.
Впрочем, какая разница. Важен сам факт, что он мне написал. После происшествия в репетиционном зале от ребят из видеоклуба я не слышал ни звука. Но оно и понятно. Они знают, как я соврал про загоревшуюся проводку.
Но они даже не подозревают, какой по-настоящему отвратительный поступок я совершил. Если честно, я бы что угодно отдал за возможность снова участвовать в съемках дурацких клипов Брендана. Они забавные, вспомнил – и сразу становится смешно. А так я очень давно не смеялся. В моей жизни последнее время мало веселого, и уж совсем невесело то, что я недавно о себе узнал. Да, Эрон и Питон – злобные придурки, отец – диктатор и зануда, а ребята из видеоклуба не хотят со мной знаться. Но я хуже их всех. Я преступник и от того, что не помню, как совершил преступление, не перестану им быть.
Как я только мог это сделать? Это вопрос, не требующий ответа. Я этого не делал; это сделал прежний я. Ни для кого не секрет, что прежний я был способен на любую подлость. Такую, например, как кража медали Почета у мистера Солвэя с Портленд-стрит. Не знаю, что я собирался с ней делать. Скорее всего, мы с Эроном и Питоном договорились продать ее и поделить деньги. Но у нас ничего не вышло, потому что я куда-то ее засунул, а потом заработал амнезию и забыл, куда именно. Неудивительно, что Эрон с Питоном не верят, что у меня амнезия. Они подозревают, что я решил продать медаль и зажать их долю. Но хуже всего в этой ситуации, что я не могу вернуть награду мистеру Солвэю, потому что понятия не имею, что я с ней сделал. И не знаю, как это узнать.
Может быть, со временем я вспомню, где она – как постепенно, по кусочкам вспоминаю другие подробности своей прошлой жизни. Но это может случиться и через много лет. А если мистер Солвэй умрет раньше? Как мне тогда загладить вину?
Забавно, но мысль о том, чтобы снова оказаться дома у Брендана, где я и был-то до того один-единственный раз, задевает меня за живое. После несчастного случая я никогда не скучал по прежней жизни, потому что ничего о ней не помнил. Но разрыв с новой прежней жизнью – с видеоклубом и новыми друзьями – причиняет мне боль, так как я понимаю, чего лишаюсь. Вдвойне мне больно от того, как быстро отвернулись от меня новые друзья. Может быть, это означает, что мы никогда не были друзьями и только я думал, что были. Самой настоящей дружбой я считал совместную работу с Шошанной. Когда мы вместе записывали интервью с мистером Солвэем, а потом монтировали его, я ни капли не сомневался, что мы с ней создаем нечто действительно прекрасное. Со временем все члены видеоклуба начали мне доверять. Даже Джоэл немного ко мне потеплел. Во всяком случае, я так думал. Скорее всего, напрасно.
Но, в конце концов, Брендан позвал меня, и это уже само по себе хорошо. Поэтому я решаю идти.
Выйдя из дома, я вижу, что лужайка перед соседним домом вся уставлена мебелью и большими коробками. Четверо крупных мужчин загружают все это в фургон. Точно – Тоттенхэмы сегодня переезжают. Насколько мне известно, они были приятными соседями и хорошо относились к нам с Джонни. Маме жалко, что они уезжают. А мне, в общем, все равно. Когда у тебя амнезия, стоит большого труда заново узнать даже самых главных в твоей жизни людей. Все остальные так и остаются где-то на задворках сознания.
Я уже спешу по лужайке к Брендану, когда двое грузчиков выносят из дома Тоттенхэмов большую картину в раме. У меня перехватывает дыхание.
Это она!
Девочка в синем, отделанном кружевами платье – единственное, что я помнил после полета с крыши! Сколько же я мучился, гадая, откуда этот образ взялся у меня в голове и не плод ли он моей больной фантазии. Но нет, вот она передо мной. Красная ленточка в волосах – и та на месте. Некоторых деталей я, оказывается, не помнил, но зато сейчас вижу, что девочка стоит в саду среди цветов и что в руке у нее крошечная лейка.
Значит, все-таки я не выдумал эту девочку. Я запомнил ее, увидев на картине.
Я бросаюсь к миссис Тоттенхэм, нервно замершей над коробкой со сделанной маркером надписью «Хрупкое!!!».
– Картина! – хрипло выкрикиваю я. – Вы мне ее показывали?
– О, привет, Чейз, – улыбается она. – Это, естественно, репродукция. Настоящий Ренуар стоит десятки миллионов.
– Да, понятно, – захлебываюсь я. – Но откуда я ее знаю? Вы мне ее когда-нибудь показывали?
– Вряд ли, – говорит миссис Тоттенхэм. – Картина висела наверху на террасе.
Она показывает пальцем на застекленную террасу на втором этаже дома. Выходит, я не видел картину… Нет, видел! Иначе откуда было взяться в памяти тому единственному образу, который пережил сотрясение моего злосчастного мозга?
С дома Тоттенхэмов я перевожу взгляд на свой. Мог ли я заглянуть на террасу из одного из окон второго этажа? Нет, это невозможно. Крыльцо нашего дома за углом и смотрит в противоположную от дома Тоттенхэмов сторону. Туда же, на передний фасад, выходит слуховое окно моей комнаты. Со стороны застекленной террасы у нас только каминная труба и кусок кровли. Увидеть висящую на террасе картину можно было только поверх конька нашего дома, забравшись на самый верх.
И тут я понимаю, что надо делать. Я несусь обратно домой, взлетаю по лестнице в свою комнату и вылезаю из окна. Подошвы кроссовок надежно становятся на шершавую черепицу. От подоконника до карниза фута три. Обойдя по этой полоске кровли слуховое окно, я начинаю подниматься вдоль его боковой стенки.
На кровле под окном я чувствовал себя вполне уверенно, но теперь, на крутом скате крыши, мне становится неуютно. Чем выше я поднимаюсь, тем яснее представляю, что тут случилось тогда – и как высоко мне было лететь. Земля отсюда кажется страшно далекой, и даже странно, что, спикировав на нее, я не вышиб себе мозги.
Я встаю на четвереньки – так, наверное, безопасней – и карабкаюсь дальше. Мне страшно, но от этого еще сильнее хочется долезть до самого верха. Девочка в синем платье – это, должно быть, последнее, что я видел перед тем, как упасть. Поэтому-то я ее запомнил, забыв все остальное. Версия вполне логичная, так как крыша – единственное место, откуда я мог ее увидеть. Не знаю почему, но я на все сто уверен: до объяснения всего, что со мной произошло, мне остается всего несколько футов.
Протянув руку, я хватаюсь за конек и подтягиваюсь к нему всем телом. Вот он – дом Тоттенхэмов. А вот и застекленная от пола до потолка терраса. Мне даже удается различить темное прямоугольное пятно на выцветших обоях на том месте, где, судя по всему, висела картина.
Понятно, думаю я, отсюда-то я и свалился. Но по-прежнему без ответа остается более важный вопрос: зачем я сюда полез? Чтобы подглядывать, чем Тоттенхэмы занимаются у себя на террасе? С меня бы сталось. Но какое мне было дело до их занятий? И вообще, мама говорит, мы с ними дружили. Значит, вместо того чтобы лезть на такую верхотуру, я мог запросто постучаться им в дверь.