Из проёма ударила волна воздуха. И этот воздух был из другого мира. Он был холодным, стерильным, лишённым запахов пыли и гниения. В нём была резкая, чистая нота антисептика и едва уловимый, металлический привкус, как от перегруженной электроники.
За дверью была не средневековая келья и не пыльный склад.
За дверью была лаборатория.
Глеб замер на пороге, ошеломлённый. Нержавеющая сталь. Толстое стекло. Синяя светодиодная подсветка, выхватывающая из полумрака ряды колб и контуры сложного, непонятного оборудования. На одном столе, под специальной лампой, лежал раскрытый фолиант в потрескавшемся кожаном переплёте. Страницу с гравюрой, изображающей змею, пожирающую собственный хвост, прижимало стеклянное пресс-папье. А рядом с ним, тихо гудя, стоял спектральный масс-анализатор последней модели. На его мониторе медленно полз вверх зелёный график какого-то химического анализа.
Взгляд Глеба метнулся к огромной белой доске, занимавшей почти всю стену. Она была испещрена безумной смесью символов. Астрономические расчёты соседствовали с выдержками на латыни. Сложные биохимические формулы переплетались с нарисованными от руки планетарными знаками и каббалистическими символами.
— Чушь собачья… Блять.
Его мозг сыщика, привыкший к мотивам из плоти и крови — к жадности, ревности, тупой злобе, — отказывался это принимать. Это был реквизит для дорогого фильма. Бред сумасшедшего.
Но оборудование было настоящим. Оно работало. Из принтера торчал свежий лист отчёта. На столе лежала пачка счетов на химические реактивы, и суммы в них заставили бы иного миллионера почувствовать себя нищим.
Это не было бредом. Это был проект.
Корт не просто верил в это. Он вкладывал в это состояние. Глеб почувствовал, как пол уходит из-под ног. Не от страха. От внезапного, тошнотворного осознания масштаба. Он пришёл расследовать банальное, как ему казалось, убийство, а провалился в кроличью нору, где законы физики и здравого смысла, кажется, отменили. Его цинизм, его опыт, вся его прожжённая картина мира — всё это оказалось бесполезным перед лицом этой стерильной, работающей машины по производству чуда. Или безумия.
Он сделал шаг внутрь. Дверь за спиной с таким же тихим шипением закрылась, отрезая его от привычного мира. Тишину здесь нарушал только мерный гул вентиляции и тихое жужжание приборов.
Глеб подошёл к центральному рабочему столу, заваленному распечатками и схемами. На самом верху, в аккуратной папке из толстого картона с золотым тиснением, лежал главный документ. Надпись гласила: «Проект „Прометей“».
Он открыл папку. Внутри — подробный, на сотню страниц, научный отчёт. Набранный строгим шрифтом, с графиками и таблицами. Название: «Эликсир. Состав и условия активации».
Он читал, перескакивая через термины, впиваясь в суть. Речь шла о сложнейшем белковом соединении, которое оставалось инертным. Для его «пробуждения» требовались не заклинания, а специфическое, узконаправленное электромагнитное излучение. Идеальные условия для такого излучения, как следовало из расчётов, возникали лишь при уникальной конфигурации нескольких планет, случавшейся раз в десятилетия.
Астрономические часы Корта… они не содержали формулу. Они были таймером. И катализатором. Сложной антенной, способной в нужный момент сфокусировать космическое излучение и запустить процесс.
Сердце стучало в рёбра, как пойманная птица. Он листал дальше.
Рядом с «Прометеем» лежала другая папка. Тоньше, без тиснения. Просто «Нейтрализатор. Протокол безопасности».
В ней описывался почти идентичный состав, но с одним изменённым компонентом. В отчёте говорилось, что это соединение разрабатывалось как антидот на случай непредвиденной реакции. Но оказалось нестабильным. И опасным.
Внизу страницы, красной ручкой, была приписка, сделанная нервным, рваным почерком Корта: «ВНИМАНИЕ: При контакте со здоровым организмом вызывает неконтролируемый цитокиновый шторм и быструю остановку сердца. Смертельно».
Глеба прошиб холодный пот. Он сунул руку во внутренний карман плаща. Пальцы нащупали сложенный вчетверо лист — ксерокопию того самого документа, что дала ему Елена. Тот самый «компромат». Анализ яда.
Он вытащил его. Бумага была тёплой от его тела. Он положил лист на стол рядом с распечаткой Корта.
Две формулы. Два рецепта смерти. Они были почти идентичны. Почти.
Глеб наклонился ниже, его дыхание туманило холодную сталь стола. Он снова перевёл взгляд с протокола Корта на анализ Елены. Нестабильный компонент. Устойчивый изотоп. Добавленная молекулярная «скоба» для стабилизации… Детали сложились в единую, чудовищную картину.
Она не просто нашла или украла рецепт яда.
Она его улучшила.
Она взяла сырой, нестабильный протокол безопасности Корта, его побочный продукт, его страх неудачи, и превратила его в совершенное, надёжное оружие. Это было не просто убийство. Это было интеллектуальное унижение. Она посмотрела на работу всей его жизни и, усмехнувшись, сказала: «Неплохо. Но я могу сделать это лучше».
Это объясняло всё. Её холодное спокойствие. Её ядовитый сарказм. Её уверенность. Она не просто дала ему компромат. Она вручила ему своё авторское свидетельство на убийство, зная, что он, дилетант, никогда не поймёт разницы. Она наслаждалась своим превосходством.
Глеб выпрямился. Он стоял посреди ледяной, гудящей тишины лаборатории, и мир сузился до двух листов бумаги. На одном — лихорадочная работа гения-безумца. На другом — холодная, перфекционистская правка его ученицы-убийцы.
Он пришёл сюда, сомневаясь во всём. Теперь у него в руках была ужасающая, абсолютная определённость.
Его рука разжалась. Зажигалка Zippo, его верный спутник в бессонных ночах, выскользнула из ослабевших пальцев.
Клац.
Звук падения металла о полированную сталь был осколочным, чужеродным в этой стерильной тиши.
Глеб даже не шелохнулся, чтобы её поднять. Он просто смотрел на герметичную дверь, за которой остался старый, понятный мир.
И тут пришла ледяная ясность: за этой дверью, в темноте пыльного архива, за ним уже, скорее всего, наблюдают. И наблюдают не в первый раз. В углу, над дверным проёмом, он заметил крошечный, почти невидимый чёрный глазок камеры. Он был там всё время. И он не сомневался, что он пишет.
ГЛАВА 8: Тени Хранителей
Клац.
Звук был тонким, как трещина на стекле. Чужеродный в этой бетонной утробе, где единственным законом была выверенная тишина. Металл о полированную сталь. Глеб не шелохнулся, чтобы поднять свою Zippo. Он просто смотрел на герметичный шлюз, за которым остался старый, понятный мир. Мир, где убивали из-за денег или ревности, где правила были уродливы, но они были.
Здесь правил не было.
Здесь были только физика, химия и холодный, безжалостный расчет.
Его взгляд метнулся вверх, в угол, где стеновая панель встречалась с потолком. Крошечный, почти невидимый зрачок камеры. Он был там всё время. Смотрел. Впитывал. Записывал. Глеб был уверен, что пишет до сих пор.
Он сглотнул вязкую слюну и заставил себя наклониться. Позвонки хрустнули в знак протеста. Пальцы, непослушные и чужие, сомкнулись на гладком корпусе зажигалки. Он сунул её в карман плаща, не чувствуя привычной тяжести. Не оглядываясь, шагнул к двери. Толстая сталь с шипением отъехала в сторону, выпуская его из стерильного будущего в пыльное прошлое.
Архив пах тленом и забвением. А за ним — гулкие, пустые коридоры ночного музея. Каждый шаг по бетону отдавался в ушах пушечным выстрелом. Низкочастотная вибрация сотен механизмов под стеклом больше не казалась аритмичным сердцебиением. Теперь она ощущалась как отсчёт таймера.
Служебный выход выплюнул его в узкий переулок-щель. Ночь ударила в лицо мелкой, ледяной крошкой дождя. Воздух был плотным, тяжёлым, пропитанным запахом мокрого асфальта и прелой листвы из забитой водосточной трубы. Фонарь в дальнем конце переулка агонизировал, мигая, и в его предсмертных конвульсиях из темноты вырывались мокрые кирпичные стены и лоснящиеся от влаги крышки мусорных баков. Глеб поднял воротник плаща, сунул руку в карман за сигаретами и замер.
Из чернильной тени арочного проёма напротив, бесшумно, словно они были не людьми, а сгустками мрака, отделились две фигуры.
Не громилы. Не уличная шпана. В них не было ничего случайного. Мужчины лет сорока, в одинаковых, идеально сидящих, но совершенно неприметных серых пальто. Их движения были отточены и синхронны, как у часового механизма. Один остался у стены, растворившись в ней. Второй сделал несколько выверенных шагов и остановился в паре метров. Его лицо было таким же серым и невыразительным, как и его одежда.
— Детектив Данилов.
Это был не вопрос. Это была констатация. Голос ровный, безэмоциональный, лишённый любых интонаций. Голос автоответчика, сообщающего об отключении за неуплату.
Мужчина протянул руку в тонкой кожаной перчатке. На раскрытой ладони лежала его Zippo. Та самая, которую он секунду назад поднял с пола лаборатории.
Картинка отказывалась складываться в голове. Глеб просто смотрел на знакомый до последней царапины металл. Внутри что-то щёлкнуло, и оборвалась тонкая нить реальности. Он медленно, почти машинально, проверил карман плаща. Пусто. Он не мог её выронить. Не мог потерять. Её взяли. Незаметно. Здесь, в этом вонючем переулке. Или ещё раньше.
Он протянул руку, забирая зажигалку.
Металл был тёплым.
Не от карманного тепла. От долгого, живого тепла чужой ладони. Это мимолётное, противоестественное тепло в холодную, сырую ночь ударило по нервам сильнее, чем вид пистолета. Оно было доказательством. Физическим, осязаемым. Доказательством того, что за ним не просто следили. Его ждали. Его вели.
— Господин Зимин просил передать, — сказал человек тем же монотонным голосом. — Он не любит, когда ценные вещи остаются без присмотра.
Внутри что-то оборвалось. Словно перетянутая до предела пружина лопнула, разбрасывая по телу ледяные осколки. Глеб сжал зажигалку в кулаке так, что острые грани впились в ладонь, заземляя, возвращая в реальность.