— Что вам нужно? — голос прозвучал резко, сорвавшись.
— Нам? Ничего. — На лице человека не дрогнул ни один мускул. — Это рекомендация. Для вас. Некоторые активы, детектив, становятся токсичными, когда их слишком активно изучают. Вы понимаете терминологию?
— Я понимаю угрозы, когда их слышу, — процедил Глеб. — Передайте своему Зимину, что я…
— Это не угроза. — Голос говорившего не стал громче, но в нём появилась твёрдость закалённой стали, и фраза Глеба захлебнулась. — Это анализ рисков. Ваших. Расследование достигло своей цели: виновный, как вы верно предположили, будет найден. Дальнейшие действия неэффективны и могут привести к… побочному ущербу. Не создавайте энтропию там, где восстановлен порядок.
Глеб молчал. Словосочетание «побочный ущерб» повисло в холодном воздухе, как выдох в морозный день. Он вспомнил отчёт о нейтрализаторе. Быстрая остановка сердца у здорового человека.
Второй человек, до этого стоявший неподвижно, как горгулья, сделал шаг из тени и открыл заднюю дверь чёрного седана. Глеб даже не заметил, как машина подъехала. Она просто материализовалась у выхода из переулка, безмолвная и хищная, словно была здесь всегда.
Первый человек коротко кивнул Глебу. Не прощание. Диагноз. Затем развернулся и сел в машину. Дверь захлопнулась с тихим, дорогим щелчком. Седан плавно, без единого лишнего звука, влился в поток редких ночных машин и растворился в нём.
Глеб остался один. Под дождём, который, казалось, стал ещё холоднее. В руке он сжимал тёплую зажигалку.
Дорога до дома прошла в вязком, липком тумане. Каждый свет фар в зеркале заднего вида казался зрачком наблюдателя. Каждый прохожий, задержавший на нём взгляд, — агентом. Паранойя, его верный, измучивший его спутник, больше не шептала. Она орала ему в ухо, срывая голос.
Он вошёл в свою берлогу и провернул на двери все замки. Не включая верхний свет, пробрался на кухню. Руки сами потянулись к бутылке виски. Он налил два пальца в стакан, поднёс к губам, но пить не стал. Просто смотрел, как в янтарной жидкости искажается тусклый свет настольной лампы из комнаты. Алкоголь не поможет. Он только затуманит то немногое, что ещё оставалось ясным. Глупо тушить пожар бензином.
Глеб поставил стакан на стол и прошёл в комнату.
Стена. Его паутина. Его проклятие и единственное спасение. Фотографии, вырезки из газет, схемы, соединённые кровоточащими линиями красного маркера. Час назад это была карта расследования. Теперь он видел её иначе.
Это была карта поля боя.
Его взгляд зацепился за распечатанное фото Игоря Зимина. Спокойное, уверенное лицо человека, который знает цену всему и всем. Он подошёл ближе, коснулся пальцем бумажного лица.
«Не создавайте энтропию…»
И тут его пронзило. Мысль, простая, острая и холодная, как удар заточки под рёбра. Камера в лаборатории. Он был готов поставить свою никчёмную лицензию на то, что официальная охрана музея о ней не знала. Она не была подключена к общему пульту. У Зимина в музее была своя, параллельная, невидимая система безопасности.
Музей. Его драгоценное детище, в которое он вкладывал миллионы. Это был не просто объект меценатства. Это был его наблюдательный пункт. Его исследовательский полигон. Его идеально устроенная ловушка для таких, как Корт. Адриан думал, что он в своём замке ищет бессмертие, а на самом деле он был лабораторной крысой под стеклянным колпаком. Зимин не просто спонсор. Он — тюремщик. А музей — его красивая, позолоченная тюрьма для «опасных умов».
Глеб отшатнулся от стены, словно его ударило током. Он рухнул в старое, продавленное кресло. Пружины жалобно скрипнули. Хаос в его голове, вихрь из фактов, догадок и страхов, вдруг замер и начал кристаллизоваться в уродливую, но безупречно стройную систему. Он ясно видел своё положение. Своё место в этой дьявольской механике.
Три фронта.
Блять.
С одной стороны — полиция. Его бывшие коллеги. У них есть признание Елены. У них есть мотив, орудие убийства, закрытое дело. Они будут счастливы. Им не нужны сложности. Им не нужен Зимин, не нужен эликсир, не нужен Орден Хранителей. Они хотят поставить галочку и пойти пить пиво. Простой, понятный, официальный путь.
С другой стороны — неизвестный. Вор. Тот, кто украл деталь от часов. Елена убила Корта, он в этом почти не сомневался. Но кража… Кража была совершена позже. Она вряд ли стала бы возвращаться на место преступления за какой-то шестерёнкой, когда её главная цель — интеллектуальное унижение Корта — была достигнута. Значит, был кто-то ещё. Кто-то, кто не знал формулу, но знал, что искать. И этот кто-то теперь владеет ключом. Единственной деталью, способной запустить машину.
И с третьей, самой страшной стороны — Орден Зимина. Или как там они себя называют. Хранители. Сила, которая хочет не раскрыть, а похоронить тайну. Похоронить глубоко и навсегда. Вместе со всеми, кто к ней прикоснулся. Они не будут его убивать. Пока. Зачем? Это грязно, шумно и неэффективно. Они будут давить. Контролировать. Направлять. Они вернули ему зажигалку, как хозяин возвращает поводок сбежавшей собаке. И если потребуется, они его «нейтрализуют». Это слово теперь стучало у него в висках. Нейтрализуют. Как нестабильный химический элемент.
Он снова посмотрел на стену. На свою жизнь, развешанную на канцелярских кнопках.
Выбор.
Он мог прямо сейчас позвонить следователю. Слить ему всё по Елене. Её мотив, её знания, её яд. Дело закроют. Марина Солнцева будет свободна. Он выполнит свою работу. Заказчик доволен, он получит свой гонорар и сможет дальше тонуть в своём болоте.
Но это будет ложью. Полуправдой. А полуправда — худший вид лжи. Тайна эликсира, Орден Зимина, похищенная деталь — всё это утонет, скроется в тени. И его старая травма, его личный призрак в полицейской форме, заорал внутри него: «Простая разгадка — это ложь! Ты уже раз поверил в простоту, помнишь? Помнишь, чем это кончилось?»
Пойти по простому пути — значило снова предать себя. Снова проиграть системе, только на этот раз — добровольно. Лечь под неё и позволить делать с собой что угодно.
Но идти против Зимина… это было даже не самоубийство. Это было заявление на собственную аннигиляцию. Он видел их лица. Слышал их голоса. Они не играют в игры. Они управляют рисками. И он, Глеб Данилов, — один из них.
Его взгляд скользил по стене. Корт. Елена. Роман. Зимин. И замер на фотографии Марины.
Холодное, отстранённое лицо. Идеальная осанка даже на размытом снимке из полицейского дела. Она лгала ему. Она манипулировала им. Но она была единственной, кто понимал механизм. Елена знала химию, Корт — теорию, но только Марина могла говорить с часами на одном языке. Прочитать язык шестерней.
И она была самой уязвимой фигурой на этой доске.
В СИЗО. В руках системы. Той самой системы, где у человека вроде Зимина были свои глаза, уши и руки. Её могли заставить замолчать. Навсегда. Несчастный случай в камере. Остановка сердца. Побочный ущерб.
Дерьмо.
Паранойя и интуиция, его два вечных демона, его проклятие и дар, слились в одно ледяное, ясное чувство. Чтобы защитить её, чтобы получить единственный ключ к механизму, он должен был её вытащить. Немедленно. Сейчас.
Он должен был нарушить правила. Потому что его противники играли без них.
Он поднялся. Тело двигалось, управляемое холодной необходимостью. Не колеблясь, снял тяжёлую бакелитовую трубку со старого дискового телефона. Палец с механической точностью провалился в отверстие с цифрой. Каждый щелчок вращающегося диска отдавался ударом молотка по вискам.
Гудки. Короткие, нетерпеливые.
— Да, — раздался на том конце сонный, недовольный голос.
— Сергей? Данилов.
Пауза. Было слышно, как на том конце зашевелились, сев на кровати. Шорох простыней.
— Глеб? Ты в своём уме? Ты на часы смотрел? Что у тебя опять стряслось?
— Мне нужно… вытащить человека.
— Кого?
— Солнцева. Марина Андреевна. Да, по делу Корта. Сидит в женском изоляторе.
— Ты охренел, Данилов? — голос Сергея мгновенно проснулся, стал трезвым и злым. — Её по тяжкой ведут. Убийство. Какие, к чёрту, «вытащить»?
— Времени нет объяснять. Нужен любой предлог. Любой. Залог. Подписка о невыезде. Под мою личную ответственность. Мне плевать. Сделай это. Быстро.
Снова пауза. Длинная, тяжёлая. Глеб слышал, как Сергей дышит в трубку, обдумывая риски. Свои риски.
— Ты же знаешь, кто там следак. Он же дуб дубом, но упёртый. Он не подпишет. Ни за что.
Голос Глеба стал жёстким, как замёрзшая земля.
— Я знаю. Но ты найди того, кто согласится. Судья… прокурорский… мне всё равно. Цена не имеет значения.
На том конце тяжело вздохнули. Это был вздох человека, который понимает, что спорить бесполезно. Вздох человека, который уже подсчитывает свой процент.
— Будет стоить, как чугунный мост, Глеб. И если она дёрнет…
— Она не дёрнет, — отрезал Глеб. — Это я тебе гарантирую.
Ещё одно молчание. Потом короткое, как выстрел:
— Жди звонка.
Глеб повесил трубку. Рычаг опустился с глухим, окончательным стуком.
В комнате снова стало тихо. Только дождь, уже не моросящий, а полноценный, яростный, барабанил по стеклу и карнизу. Глеб подошёл к окну. В тёмном, мокром стекле он увидел своё отражение. Уставший, осунувшийся человек с безумными глазами, который только что, чтобы бороться с одной всемогущей теневой системой, с головой нырнул в другую — старую, понятную, прогнившую насквозь систему взяток, долгов и коррупции.
Ни облегчения. Ни даже страха.
Только холод и бездонная тяжесть принятого решения. Он снова переступил черту.
Но на этот раз он сделал это с широко открытыми глазами.
И пути назад больше не было.
ГЛАВА 9. Хрупкое Доверие
Замок щёлкнул. Не со скрежетом, не с лязгом. Сухо, коротко, как перелом шейного позвонка. За спиной Марины захлопнулась стальная дверь, отрезая её от запаха хлорки и казённой безысходности. Но облегчения не было. Этот звук не освобождал. Он лишь менял одну клетку на другую.