Она шагнула на крыльцо, и воздух, тонкий и острый после спёртого тюремного тепла, ударил в лёгкие. Небо — сплошное полотно свинца, протекающее мелкой, нудной моросью. Открытое пространство было почти физической атакой после тесноты камеры и коридоров. Она была бледной, но не так, как болеют. Её бледность была вымытой, очищенной от всего лишнего. Даже от крови. Одежда, строгий тёмный костюм, в котором её забрали, теперь висела на ней мешком, на размер больше женщины, которую изнутри опустошили.
Взгляд нашёл Глеба. Он стоял под козырьком подъезда, прислонившись к капоту своей побитой машины, и выпускал в серый воздух облачка пара. Фигура, вырезанная из той же самой тоски, что и этот город. На её лице не дрогнул ни один мускул. Секунда на распознавание объекта. Не больше.
Он не улыбнулся, не стал тратить слова на фальшивое ободрение. Просто кивнул.
— Поехали.
Салон машины встретил запахом старой кожи, сырой шерсти и въевшегося табачного дыма. Мотор проснулся с хриплым, недовольным ворчанием, и дворники, скрипнув, как несмазанные суставы, принялись размазывать по стеклу грязные потоки воды. Город превратился в акварельное пятно. Расплывшиеся огни, мокрый асфальт, чёрные силуэты домов.
Тишина в машине была не отсутствием звука. Она была присутствием. Весом в воздухе, который давил на барабанные перепонки. Глеб вёл, вцепившись в руль так, будто боялся, что его вырвет с корнем. Он чувствовал её присутствие рядом — неподвижное, напряжённое. Как часовая пружина, взведённая до предела. Она смотрела в боковое окно, на проносящиеся мимо витрины и тёмные провалы арок, но он знал — она их не видит. Она сканирует. Его, машину, ситуацию. Просчитывает переменные.
Он тоже не смотрел на неё. Только на её призрачное отражение в мокром стекле. Бледный овал, тёмные, сфокусированные глаза. Она не была клиенткой. Она была чертой, которую он снова переступил. Ради неё он влез в эту систему, прогнившую и податливую, как мокрый картон, и выкупил её свободу. Не спас. Купил. Заложив остатки своей профессиональной чести. И теперь она здесь. В его машине. Живое, дышащее последствие его выбора. Ответственность, которая лежала на плечах тяжелее свинцового неба за окном.
Зачем? Вопрос, который последние сутки бился в черепе, как запертая птица. Нахуя я это сделал?
Ответ был простым и тошнотворным. Потому что Игорь Зимин и его безликие цепные псы напугали его до холода в кишках. Потому что он вдруг увидел всё с пугающей ясностью: Марина в камере — идеальная мишень. Легко устранимая переменная. Сердечный приступ. Бытовая ссора с сокамерницей. Несчастный случай. И он, Глеб Данилов, павший паладин справедливости, не мог повесить себе на шею ещё один труп. Не ещё одну жертву системы. И чтобы вытащить её из-под одной машины смерти, он швырнул её под колёса другой. Своей собственной.
— Куда мы едем?
Её голос в утробном гуле мотора прозвучал ровно и бесцветно. Не вопрос. Запрос данных.
— Туда, где вас не станут искать люди Зимина, — ответил Глеб, не поворачивая головы. — Ко мне.
Пауза. Достаточно долгая, чтобы он успел представить десяток возможных реакций. Он ждал вопроса, возражения, вспышки страха. Но она лишь молча отвернулась к окну. Он заметил, как её пальцы, белые и тонкие, ещё крепче сжали старую, потёртую сумку с вещами. Единственный якорь, связывающий её с прошлой, упорядоченной жизнью.
Машина нырнула в лабиринт дворов-колодцев, где дождь глухо барабанил по ржавым крышам гаражей. Они остановились у обшарпанной двери подъезда с выбитым кодовым замком.
— Приехали.
Его квартира пахла остывшим кофе, бумажной пылью и одиночеством. Марина застыла на пороге. Впервые за всё время на её лице проступила тень эмоции — брезгливое, почти научное любопытство. Если её мастерская была храмом стерильного порядка, то это место было алтарём одержимого хаоса.
Она ожидала увидеть холостяцкую берлогу. Увидела — штаб-квартиру паранойи.
Стена напротив входа была трёхмерной картой чужого расследования. Фотографии. Копии документов. Схемы часовых механизмов, распечатанные на листах А3. Красные нити — установленные связи. Чёрные — гипотезы. Все они сходились в одной точке — увеличенном фото Адриана Корта с его неприятной, всезнающей усмешкой.
Стол — поле боя между бумагами, пустыми картонными стаканчиками и переполненной пепельницей. На полу — стопки книг. На продавленном диване — раскрытый ноутбук, экран которого светился холодным синим светом.
Глеб прошёл внутрь, игнорируя её ступор. Бросил ключи на заваленный подоконник. Устало потёр колючую щетину на лице.
— Кофе? Чай? — он неопределённо махнул рукой в сторону крошечной кухни. — Или что-то покрепче? Уверен, вам не помешает.
Она не ответила. Секундный паралич прошёл. Профессиональный инстинкт пересилил отвращение к беспорядку. Она сделала шаг внутрь, но не к дивану, не к кухне. Прямо к стене.
Её взгляд скользил по фотографиям, схемам, его неровным, торопливым запискам. Хаос. Но это был системный хаос. В нём прослеживалась извращённая, лихорадочная, но всё же логика. Она увидела копии формул, которые он сфотографировал в лаборатории, и поняла: он был там. Этот человек, живущий как дикарь, зашёл гораздо дальше, чем она думала. Это неохотное признание вызвало в ней укол раздражения.
Она стояла молча, почти гипнотически, изучая стену. Глеб замер позади, наблюдая за ней. Ему казалось, она смотрит не на его расследование, а на кардиограмму его мозга.
Наконец её палец, не касаясь бумаги, указал на одну из схем.
— Здесь ошибка, — голос ровный, констатирующий факт. — Эта пружина отвечает не за бой. Она приводит в движение календарный модуль високосных лет. Сложный, но второстепенный узел.
Это была уступка. Первая. Она заговорила с ним на единственном языке, который они оба понимали. Языке механики.
Глеб подошёл ближе, встал рядом. От неё пахло казённым мылом и холодом.
— Полиция считала, что вы пытались украсть самый ценный блок.
— Полиция не отличит анкерный спуск от маятника Фуко, — отрезала она, не глядя на него. Её взгляд был прикован к стене. — Они ищут деньги. А здесь дело не в деньгах. Никогда не было.
Он молчал. Он дал ей пространство.
— Корт был одержим, — продолжала она, её голос стал тише, словно она говорила сама с собой. — Но его безумие было упорядоченным. Математическим. Он нашёл трактат. И он почти понял его. Почти.
Глеб обошёл стол, заваленный мусором, и встал напротив неё, перегородив ей вид на стену.
— Я знаю. Был в его лаборатории. Видел… ну, все эти формулы. Эликсир, нейтрализатор… Я знаю, что его убила Елена.
Он ожидал увидеть удивление. Шок. Отрицание. Но Марина лишь медленно повернула голову. Она посмотрела на него так, будто он был отстающим учеником, который наконец-то решил простейшее уравнение, когда весь класс уже сдал контрольную.
— Вы смотрите не туда.
Глеб почувствовал, как по венам потекло раздражение, горячее и едкое.
— То есть? Хотите сказать, Елена невиновна?
— Я этого не сказала, — её голос был холодным, как лезвие ножа. — Я сказала, вы смотрите не туда. Убийство Корта — это… побочный эффект. Шум. Настоящая цель — не он. А то, что он почти получил.
— Эликсир? — Глеб не сдержал циничной усмешки. — Вы серьёзно верите во всю эту алхимическую чушь?
Она сделала шаг к нему. Их разделял всего метр замусоренного пространства.
— Это не алхимия, детектив. Это астрономия и биохимия. И если бы вы потратили чуть больше времени на изучение книг из кабинета Корта, а не только на его счета, вы бы это поняли.
— Ну так просветите меня, — бросил он, скрестив руки на груди.
Она на секунду замолчала. Калибровала слова, подбирала термины, как реставратор подбирает инструменты.
— Часы, — она кивнула в сторону схемы за его спиной. — Астрономические часы — это не ключ. Они — таймер. Сложнейший аналоговый компьютер. Они не содержат формулу. Они её… активируют.
— Активируют.
— Да. Они вычисляют единственное «окно». Период в несколько минут, который случается примерно раз в семьдесят два года. Момент, когда гравитационное и световое поле Земли и ещё пяти планет выстраиваются в уникальную конфигурацию. Эта конфигурация создаёт условия. Для фазового перехода в структуре эликсира. Превращает инертное вещество в активное.
Она говорила это с такой будничной, научной уверенностью, что у Глеба по спине пробежал холодок. Это был не бред сумасшедшей. Это был доклад на симпозиуме.
— И вы помогали ему в этом? — в его голосе прозвучало отвращение. — Помогали старому маразматику обрести вечную жизнь?
Её лицо исказилось. Не злостью. Болью.
— Я помогала гению восемнадцатого века, чей замысел Корт пытался извратить! — её голос сорвался, перешёл на яростный шёпот. — Я восстанавливала механизм. Его первоначальную, божественную точность. А то, для чего Корт хотел его использовать… это было его личное уродство. Я молчала, потому что знание о том, как запустить этот процесс, опаснее самого эликсира. Оно должно было умереть вместе с ним. Вот почему я молчала.
Они стояли посреди комнаты, которая была материальным воплощением его разума. И Глеб понимал, что всё его расследование, вся его стена из ниток и подозрений — лишь тонкая корка льда на поверхности бездонного, чёрного озера.
Тишина вернулась. Паранойя, его верный, бешеный пёс, рычал в затылке: она лжёт, она манипулирует, она ведёт свою игру. Но интуиция, та самая, которую он давно похоронил под обломками своего провала, шептала другое. Она говорит правду. Безумную. Невозможную. Но правду.
Марина, словно приняв окончательное решение, подошла к его столу. Брезгливо сдвинула в сторону стопку грязных чашек и взяла лист бумаги. Копию страницы из дневника Корта с формулой «нейтрализатора». Она несколько секунд смотрела на неё, её лицо было непроницаемым. Потом подняла глаза на Глеба.
— Вы думаете, это создала Елена? Или нашёл Корт?
Глеб молчал.
— Нет, — тихо сказала она. — Это создала я.