Воздух не сгустился. Он застыл. Превратился в стекло.
— Что значит… создала? — выдавил он.
— Корт был гением, но он был трусом, — её голос стал ещё тише. Это была исповедь. — За несколько месяцев до смерти он… испугался. Он понял, что его одержимость сильнее его воли. Он увидел финишную черту и осознал, что не сможет остановиться. Он боялся самого себя.
Она сделала паузу, её палец медленно скользил по строчкам формулы, будто читая по Брайлю.
— Он пришёл ко мне. Сказал, что я единственный человек, которому он может доверять, потому что я единственная, кто понимает не его цели, а его системы. Он попросил меня создать предохранитель.
— Предохранитель?
— Да. Химический состав, который при добавлении в готовый эликсир вызвал бы цепную реакцию и разрушил его структуру. Превратил бы его в бесполезный солевой осадок. Страховку от собственного безумия. Я работала над этим почти месяц. Это был наш общий секрет.
Земля не ушла из-под ног. Она просто исчезла. Предохранитель. Щит. Оружие. Детали его стройной, выстраданной версии рассыпались, превращаясь в ядовитую пыль.
— Но… как? Елена…
— Кто-то ещё знал, — перебила она. — Или догадался. Кто-то, кто имел доступ к его записям. Кто-то, кто обладал достаточными знаниями, чтобы понять… — она подняла на него тяжёлый взгляд, — …что этот «предохранитель» в чистом виде смертелен. Что он вызывает почти мгновенный паралич сердечной мышцы. Но не просто понять. Усовершенствовать.
Она постучала ногтем по бумаге. Короткий, сухой щелчок.
— Формула, которую нашли в крови Корта, немного отличается от моей. Один из инертных стабилизаторов заменён на катализатор, ускоряющий реакцию в несколько раз. Это не просто использование. Это… редакторская правка. Злая, гениальная правка. Это её почерк.
Елена.
Всё ещё она. Но мотив… не просто месть. А дьявольское извращение самой идеи спасения. Она не просто убила его. Она убила его его же собственным щитом.
Глеб медленно выдохнул. Воздух вышел из лёгких со свистом. Его решение вытащить Марину, продиктованное смутным чувством вины и страхом, теперь обрело новый, пугающий, но единственно верный смысл. Он должен был ей верить. У него не было выбора. Теперь они оба были в одной лодке без вёсел, и течение несло их прямиком в ад.
Он подошёл к ней и протянул руку, чтобы забрать лист с формулой.
Когда он взял бумагу, их пальцы на долю секунды соприкоснулись. Короткий разряд тепла от её кожи на фоне холодного, как лёд, листа. Первый физический контакт, лишённый подозрения, угрозы или протокола. Глеб тут же отдёрнул руку, словно обожёгшись.
— Тогда нам нужно вернуть украденную деталь, — сказал он тихо. Голос был чужим. — Пока кто-то ещё не решил воспользоваться этим… таймером.
Марина молча кивнула.
Дождь за окном прекратился. В наступившей тишине, нарушаемой лишь гулом старого холодильника, прорезался другой звук. Простой. Ровный.
Тик-так. Тик-так.
Единственные настенные часы в квартире Глеба, самые обычные, из дешёвого пластика, отмеряли секунды.
Звук обычного, человеческого, неумолимого времени. И в этой комнате, полной призраков и невозможных технологий, он звучал как самая страшная угроза.
ГЛАВА 10: Перевёрнутая Формула
Комната задохнулась. Ночь за окном умерла, оставив после себя только плотную, влажную черноту. Дождь кончился, но его призрак висел в воздухе, смешиваясь с запахом остывшего кофе, кисловатым духом старых бумаг и горечью табака. Это был запах тупика, герметично запечатанный в четырёх стенах. Единственная лампа под зелёным абажуром бросала на стол болезненный, операционный свет, вырезая из мрака эпицентр хаоса: ксерокопии, фотографии, распечатки, сваленные в беспорядочный сугроб. Над этим бумажным телом, не дыша, склонились двое.
Глеб чувствовал себя дикарём, наблюдающим за ритуалом. Марина работала. Её пальцы, привыкшие к жизни в мире микронов, к волосковым пружинам и рубиновым палетам, двигались с той же отстранённой точностью, сортируя снимки лабораторных отчётов Корта. Она не читала. Она препарировала. Разбирала чужое безумие на исходные компоненты, на шестерни и рычаги. Глеб видел лишь слова и символы. Она видела систему.
— Смотри.
Её голос, ровный и тихий, резанул по вязкой тишине. Ноготь с идеальным маникюром постучал по фотографии с рукописной формулой. Звук был сухим, как треснувшее стекло.
— Вот основа. Его эликсир. Комплекс алкалоидов. Катализатор на основе редкого изотопа. Синтез запускается только при определённой гравитационной и электромагнитной конфигурации, которая…
— Которую рассчитывают часы, — закончил Глеб. Голос сел, превратился в скрежет. — Это я понял. Но… это обратимо? Твоя «пауза»… она закончится? Он мог бы… ну… проснуться?
Вопрос повис в спёртом воздухе. Это была последняя, идиотская надежда, за которую он цеплялся.
— Теоретически. В этом и был гений создателя часов. Не победа над смертью, а договор с ней. Пауза. Но Корт… — её палец скользнул по его торопливым, почти невменяемым пометкам на полях. — Он спешил. Искал обходной путь. Химические аналоги, чтобы обойти астрономию. Как любой глупец, он решил, что сможет обмануть фундаментальный закон.
Глеб сжал ладонями гудящую голову. Кожа под пальцами была горячей и сальной.
— К чёрту теорию, Марина. Яд. Где здесь яд?
Её взгляд, тяжёлый и немигающий, поднялся на него. В зрачках, отражавших свет лампы, не было ни укора, ни тени раздражения. Только холодная, абсолютная ясность.
— Это не совсем «яд», детектив. Это был мой предохранитель.
Она отодвинула снимок эликсира и положила рядом лист, исписанный её бисерным почерком — формула, которую она час назад вытащила из своей идеальной памяти. Две почти одинаковые, уродливые цепочки символов легли бок о бок.
— Видишь разницу?
Глеб всмотрелся, чувствуя, как от напряжения ломит в висках.
— Вот. — Она указала на один из элементов. — В эликсире катализатор — родий-103. Стабильный изотоп. Он… консервирует. А здесь… — палец переместился на её собственную формулу, — …осмий-187. Схожая атомная масса. Почти идентичные условия для синтеза. Но результат… принципиально иной.
Она замолчала. Её безупречный речевой механизм впервые дал сбой.
— Осмий не стабилизирует. Он запускает каскадную реакцию. Неконтролируемый апоптоз на клеточном уровне. Он не останавливает распад. Он его… провоцирует. Превращает каждую клетку тела в источник яда для соседней. Необратимо. По сути, это абсолютный цитотоксин.
— Мой предохранитель, — повторил Глеб, и слово повисло в комнате, как топор.
В этот момент что-то в ней надломилось. Невидимая трещина прошла по её фарфоровой маске. Голос потерял свою стальную сердцевину, стал глуше, почти уязвимым.
— Я создала его… как замок. Последняя линия обороны. Если кто-то попытается синтезировать эликсир без ключа — без похищенной детали, — он не сможет выделить чистый родий. Он получит смесь. А любая примесь осмия…
Она не закончила. Взгляд прилип к её собственной формуле. Она смотрела на неё не с гордостью изобретателя, а с тихим, смертельным отвращением. С ужасом инженера, который видит, как построенный им элегантный мост используют в качестве виселицы. Впервые Глеб увидел за гроссмейстером человека. Человека, чьё самое умное творение превратили в самое уродливое оружие.
Тишина. Гудение старого холодильника. И вдруг — другой звук.
Тик… тик-так… тик.
Ноготь Марины. Бессознательно, нервно он отстукивал по фотографии с формулой Корта. Рваный, сбивающийся ритм её внутреннего сбоя. Пульс, отчаянно диссонирующий с равнодушным, механическим ходом дешёвых настенных часов.
Цитотоксин.
Слово, произнесённое её ровным голосом, ударило Глеба, как под дых. Оно было чужеродным в этом мире алхимии и пергаментов, но до боли знакомым из другого. Из мира протоколов, казённых бланков и холодных столов с кафельной окантовкой.
Он вскочил. Стул с визгом отъехал назад.
— Чёрт…
Он бросился к горе бумаг, сваленных на продавленный диван. Руки, обычно уверенные, двигались судорожно, разбрасывая папки, листы, фотографии. Где-то здесь. Должно быть.
— Что ты ищешь? — в голосе Марины, до этого ровном, прорезалась новая нота. Тревога.
— Отчёт, — пробормотал он, не оборачиваясь. — Вскрытие.
Наконец. Он выдернул из-под стопки пожелтевших газет несколько скреплённых листов. Ксерокопия, воняющая дешёвым тонером. Он почти бросил её на стол, под свет лампы. Руки мелко дрожали. Это была его территория. Здесь он понимал всё.
Глаза пробежали по шапке документа, пропустили описание трупа, вцепились в раздел «Результаты токсикологического исследования».
Сухой, безличный текст. Перечень веществ. И одно, выделенное жирным. Глеб медленно, с трудом разбирая буквы, словно читал на чужом языке, прочитал вслух:
— «…присутствие комплексного соединения на основе осмия… тетраоксид… в концентрации, несовместимой с жизнью».
Он поднял на неё глаза.
Она не ответила. Просто смотрела на него. И медленно, почти незаметно, кивнула.
Один раз.
Этот молчаливый кивок был страшнее крика.
Воздух в комнате загустел, стал тяжёлым, как ртуть. Бумажный хаос на столе перестал быть хаосом. Теперь это были части одного чудовищного механизма, и Глеб наконец увидел, как они с чудовищным скрежетом соединяются.
— Блядь, — выдохнул он. Это была не ругань. Это была констатация. — Один в один.
Он рухнул на стул, глядя в пустоту. Его мозг, работавший последние дни на износ, вдруг заработал с ледяной, кристаллической ясностью.
— Убийца не принёс яд. Не покупал, не готовил заранее. Он… он сделал его. Там. В подвале Корта.
Взгляд метнулся к Марине. Её лицо было вырезано из слоновой кости.
— Использовал те же реактивы, что и Корт. Он просто… он просто взял другой флакон. Осмий вместо родия.
Возникшая в голове картина была настолько чудовищной в своей извращённой простоте, что перехватило дыхание. Это было не просто убийство. Это был перформанс. Презрительный щелчок по носу. Убийца не просто лишил Корта жизни. Он уничтожил дело всей его жизни его же инструментами, в его же святая святых. Превратил мечту о вечности в орудие мгновенной, мучительной смерти.