— Мотив? — спросил Глеб, хотя уже знал ответ.
— Классика, — Орлов подошёл к разбитой витрине, осколки которой хрустнули у него под ботинком. — Вот отсюда она спёрла карманный хронометр Бреге, восемнадцатый век. Штука уникальная, стоит как крыло от Боинга. Видимо, старик её застукал. Слово за слово, статуэтка под руку подвернулась… В общем, дело в шляпе. Через пару дней расколется и сольёт, куда скинула часы.
Глеб почти не слушал. Он медленно двинулся по кабинету. Идеальный, почти нежилой порядок. Книги на полках — как солдаты на параде. Он подошёл к массивному столу из эбенового дерева. Орлов, закончив свою тираду, закурил, и сизый дым лениво пополз к тёмному куполу.
Стол был почти пуст. Несколько аккуратных стопок бумаг, пресс-папье, чернильный прибор. Глеб смотрел на него, и чувство неправильности, родившееся ещё в его квартире, нарастало, становилось почти физическим. Что-то выбивалось из этой симфонии перфекционизма.
И тут он увидел.
На кожаном бюваре, в специальном, выделанном в коже желобке, должна была лежать тяжёлая серебряная ручка. Но она лежала не там. Она лежала рядом. Идеально ровно. Идеально параллельно краю стола. Сдвинутая со своего законного места всего на пару сантиметров.
Микроскопическое, почти невидимое нарушение симметрии. Деталь, которую проигнорирует кто угодно, кроме одержимого педанта или одержимого параноика. Это не было следом борьбы. Это не было небрежностью. Это было похоже на… знак. На крошечную, намеренную ошибку в безупречной строке кода.
Орлов затушил сигарету о край пепельницы, оставив грязный след.
— Ну что, Данилов? Убедился? Глухарь. Можешь возвращаться в свою берлогу, копаться в старых изменах.
Спина Глеба медленно выпрямилась, но он не отрывал взгляда от ручки.
— Нет, — тихо сказал он. — Всё только начинается.
Комната для допросов пахла хлоркой, дешёвым кофе и застарелым отчаянием. Гудящая над столом лампа дневного света выбеливала лица, стирая полутона и делая всех похожими на покойников. Глеб ждал, барабаня пальцами по холодной металлической поверхности. Он рисовал в уме образ: сломленная, заплаканная, напуганная до смерти женщина.
Дверь открылась, и конвоир ввёл Марину Солнцеву.
Глеб на секунду замер. Ничего из того, что он себе представлял. Невысокая, с короткой стрижкой тёмных волос. Серая тюремная роба висела на ней мешком, но держалась она так, словно это был костюм от кутюр. Идеальная осанка. Спокойное, почти непроницаемое лицо. И взгляд. Прямой, ясный, немигающий. Наручники на её тонких запястьях казались не символом позора, а неуместным, варварским аксессуаром, надетым на точный измерительный прибор.
Она села напротив, положив скованные руки на стол. Ни тени страха. Только холодное, аналитическое любопытство во взгляде.
Глеб откашлялся, внезапно сбитый с толку.
— Марина Солнцева, — начал он, открывая пустую папку для вида. — Я Глеб Данилов. Частный детектив. Меня нанял ваш адвокат.
Она лишь едва заметно кивнула.
— Полиция считает, что вы убили Адриана Корта. Из-за денег. Чтобы украсть часы.
Тень усмешки, лёгкой и почти презрительной, тронула её губы.
— Полиция мыслит категориями, которые к этому… — она на мгновение замолчала, подбирая слово, — к этому механизму неприменимы. Деньги — слишком грубая переменная для столь сложного уравнения.
— Но вы были там. Ночью. С вашими инструментами.
— Я проводила калибровку, — её голос был ровным, безэмоциональным, как у бортового компьютера. — Анкерный спуск давал погрешность в ноль целых две десятых секунды в сутки. Для механизма такого класса это…
— Да плевать на спуск! — не выдержал Глеб. Его взбесила эта ледяная точность. — Корт мёртв! Человек мёртв, вы понимаете?!
Марина замолчала. Не вздрогнула. Не обиделась. Она просто сделала паузу, и её взгляд стал колючим.
— Нет, детектив. Не плевать, — сказала она наконец, отчеканивая каждое слово. — Это единственное, что имеет значение. Точность. Гармония. Корт её нарушал. Он использовал гениальное творение для вульгарной, эгоистичной цели. Он вносил хаос в идеальную систему.
Глеб откинулся на спинку скрипучего стула. И всё понял. Все его инстинкты, отточенные годами недоверия, кричали, что он наткнулся на нечто настоящее.
— И что же это за вульгарная цель? — спросил он уже спокойнее.
Марина долго молчала. Её пальцы на столе, скованные металлом, совершили едва заметное, точное движение, словно поворачивая невидимую заводную головку.
— Вы не поймёте, — сказала она наконец. — Никто из вас. Чтобы понять замысел создателя, нужно мыслить, как он. А вы все… вы видите только корпус и стрелки.
Глеб смотрел на неё, и его паранойя перерастала в уверенность. Эта женщина — не убийца. Она — жрица. Жрица культа точности. И она готова на всё, чтобы защитить свою святыню. Она защищала не себя. Она защищала секрет астрономических часов.
Он поднялся.
— Я вас понял. На сегодня всё.
Она даже не посмотрела на него, когда конвоир уводил её прочь. Её взгляд был устремлён куда-то сквозь стену, в мир шестерёнок, балансиров и идеальных траекторий.
Глеб вышел из участка под всё тот же неумолимый, всепроникающий дождь. Он не получил ни одного ответа. Но он получил нечто гораздо более ценное: правильный вопрос. Дело было не в том, кто убил Адриана Корта. А в том, что его убило. И ответ, Глеб был уверен, тихо тикал где-то в недрах гигантского механизма, запертого в бетонном саркофаге посреди города.
Глава 2
Воздух в кабинете куратора Романа не имел запаха. Не пыльного дерева, не старой бумаги, не едкого флюса для пайки, как у Корта. Здесь пахло ничем. Стерильностью. Отредактированной пустотой. После лихорадочного хаоса, оставленного покойным директором, это место казалось не кабинетом, а препараторской, где под ярким светом вскрывают мёртвые идеи.
Глеб Данилов принёс с собой грязь. Он чувствовал это, стоя на пороге. Его плащ, ещё не просохший после утренней измороси, оставлял на безупречном паркете тёмные, влажные следы. Неуместный артефакт из другого, живого мира. Роман стоял к нему спиной. Высокий, в идеально отглаженном сером пиджаке, он смотрел на книжный шкаф из тёмного, почти чёрного дерева. И медленно, с ритуальной, почти молитвенной сосредоточенностью, протирал белоснежным платком стеклянную дверцу, на которой Глеб, даже щурясь, не мог разглядеть ни единой пылинки.
— Детектив Данилов.
Голос не заставил его обернуться. Бархатный, поставленный, он родился где-то в глубине этого выверенного пространства, став его неотъемлемой частью.
— Я так и думал, что вы придёте.
Роман закончил со стеклом. Сложил платок вчетверо, с геометрической точностью, и убрал его во внутренний карман. Только тогда он повернулся. Лицо спокойное, ухоженное. Взгляд сочувствующий, как у врача, которому предстоит сообщить о неизлечимой болезни.
— Садитесь.
Жест в сторону жёсткого, неудобного кресла для посетителей. Сам он остался стоять, возвышаясь над Глебом. Хозяин в своём безупречном храме.
Глеб не сел. Предпочёл остаться на ногах, на грязном островке своего мокрого плаща, сохраняя иллюзию равенства.
— Поговорим о Корте.
— Об Адриане, — мягко, почти интимно поправил Роман. — Да, конечно. Все только о нём и говорят. Трагедия. Варварское, бессмысленное… вторжение.
Он подбирал слова, как реставратор — фрагменты разбитой вазы. Осторожно. Бережно. Глеб решил разбить её снова.
— Вы хотели его место.
На лице Романа промелькнула тень. Не обида. Боль. Боль от профанного, уличного упрощения, от сведения высокой трагедии к банальной уголовщине.
— Место? — он усмехнулся, но в этой усмешке не было и грамма веселья. — Детектив, вы мыслите категориями… бухгалтерии. Дебет, кредит. Речь не о кресле. Никогда не была о нём. Речь о душе этого места.
Он обвёл рукой свой кабинет, а затем, казалось, и весь музей за его стенами.
— Вы были в его кабинете. Вы видели. Этот… оккультный мусор. Эти гримуары, эта ересь. Он отравлял всё, к чему прикасался. Он превратил храм науки, храм точной механики, в притон для своих эзотерических практик! Он хотел не изучать время, он хотел его… — Роман на секунду запнулся, ища слово, достаточно грязное, достаточно точное. — Изнасиловать.
Глеб слушал, и внутри поднималась знакомая, холодная тошнота. Всё было слишком правильно. Слишком гладко. Вот он, идеальный мотив, упакованный в красивую обёртку из высоких слов. Мотив, который с радостью проглотит и полиция, и прокуратура.
Слишком просто, шепнул ему призрак из прошлого, тот самый, что носил форму следователя и однажды уже поверил в очевидное. И от этого — фальшиво.
— Ближе к делу, Роман, — голос Глеба стал твёрдым, как сталь часовой пружины. — Кто ещё его ненавидел?
— Ненавидел? Это слишком примитивное слово. — Роман снова подошёл к шкафу, провёл пальцем по его кромке, проверяя работу невидимых уборщиц. — Адриан был человеком крайностей. Его либо боготворили, либо презирали. Третьего не дано.
— А вы?
— Я? — Он вздохнул, и этот вздох был полон театральной скорби падшего ангела. — Я видел в нём титана, чей великий ум рухнул под тяжестью собственного эго. Я пытался… вмешаться.
— Жаловались? — уточнил Глеб. — Ну… писали доносы?
— Я пытался спасти наследие! — Голос Романа набрал силу, в нём зазвенели проповеднические, почти фанатичные нотки. — Это место — не просто коллекция. Это память. А он использовал всё это как топливо для своих алхимических опытов!
Глеб устало потёр переносицу. Лабиринт из пафоса и самолюбования.
— Хорошо. Допустим. Кто ещё был в вашем лагере «проницательных»? Марина Солнцева?
Роман фыркнул. Короткий, презрительный звук в стерильной тишине.
— Марина? Нет. Она из другого теста. Она не видит людей, она видит только механизмы. Для неё Корт был просто… некомпетентным владельцем редкой вещи. Она бы никогда не стала марать руки. Её мир — это пинцет и часовая лупа. Она чинит, а не ломает.