Он замолчал, прошёлся по кабинету, остановился у окна, глядя на серый, выложенный плиткой внутренний двор.
— Нет, — сказал он тихо, и тон изменился. Исчезла проповедь, появилась интрига. — Если вы хотите найти настоящего еретика… поговорите с Еленой.
Глеб напрягся. Имя было знакомо. Искусствовед. Уволена со скандалом.
— Любовница? — бросил он, проверяя реакцию.
Роман медленно обернулся. В его глазах было что-то новое. Не презрение, а почти благоговейный страх. Или предвкушение.
— Это было бы слишком просто, детектив. Слишком банально. Елена была не просто его аспиранткой. Она была его первой и самой ревностной ученицей. Он заразил её своим безумием. Они вместе начинали копать всю эту… грязь.
Он сделал паузу, давая словам впитаться, прорасти в сознании Глеба.
— А потом она стала слишком хороша. Слишком близко подобралась к его тайне. Может, даже обогнала его. И он испугался. Он публично унизил её, растоптал её карьеру и изгнал. Она не просто обиженная женщина, Данилов. Она — отступница. Первая и самая опасная из всех, кого он посвятил в свои тайны. И нет никого опаснее того, кто хочет вернуть себе место в раю. Или сжечь его дотла.
Глеб молчал. Картина мира снова сместилась, пошла рябью. Елена из мстительной любовницы превратилась в конкурента. В соучастника. В ещё одного призрака с мотивом, который был и проще, и бесконечно сложнее, чем у Романа.
— Где её найти?
Роман улыбнулся своей скорбной, безупречной улыбкой.
— О, она не прячется. Она жаждет внимания. Скорее всего, она уже ждёт вашего звонка.
Кафе, которое выбрала Елена, было построено из шума. Анонимный рёв, в котором шипение кофемашины, звон посуды и гул сотен голосов сливались в плотную, давящую стену звука. Идеальное место, чтобы лишить противника главного оружия — тишины для размышлений. Глеб сидел за крошечным столиком у окна, чувствуя, как этот шум лезет в уши, в голову, мешая думать, заставляя его чувствовать себя глупым и неуместным.
Она опоздала на семь минут. Ровно настолько, чтобы это было заметно. Демонстрация силы. Глеб увидел её ещё на улице. Быстрая, хищная походка, короткая стрижка тёмных волос, взгляд, сканирующий всё вокруг. Она несла себя как оружие.
— Детектив Данилов? — Она не спросила. Констатировала. Опустилась на стул напротив, и воздух вокруг неё наполнился запахом дорогого, горького парфюма. — Выглядите именно так, как я себе представляла. Уставшим.
Она заказала эспрессо, даже не взглянув на официанта, и сложила руки на столе. Ногти покрыты тёмным, почти чёрным лаком.
— Итак. — Усмешка, не коснувшаяся глаз. — Вы пришли поговорить о гении Адриана Корта. Позвольте угадать, вы уже наслушались пафосных речей нашего главного хранителя Романа о «святынях» и «осквернении»?
Глеб молчал, давая ей выговориться. Она говорила быстро, отточенно, каждое слово — отравленная игла.
— Если перевести это на человеческий, он просто отчаянно хочет кресло директора. Всегда хотел. Его любовь к музею — это форма некрофилии. Он любит только мёртвое и неизменное. Адриан был слишком живым для него.
Она достала из сумки тонкую папку и лёгким, пренебрежительным движением пододвинула её по столу.
— Это то, зачем вы пришли. Компромат. Не благодарите. Считайте это моим скромным вкладом в посмертную десакрализацию святого Адриана.
Глеб открыл папку. Не счета, не доносы. Копии научных статей, распечатки с её собственными пометками на полях. И рядом — страницы из монографии Корта. Целые абзацы, перекочевавшие почти дословно.
— Плагиат, — сказал он.
— Дилетантское слово, — отрезала Елена. — Это называется «научное воровство». Он взял мои идеи, мои гипотезы, мою методологию, упростил их до уровня бульварной мистики и выдал за свой великий прорыв.
Официант принёс её кофе. Она взяла чашку, и Глеб услышал тихий, но резкий звук. Она постукивала ногтем по фарфору. Раз. Два. Пауза. Три. Нервный, рваный ритм.
— Это всё очень профессионально, — сказал Глеб, закрывая папку. — Но ненависть в ваших глазах — она не из-за сносок в монографии. Он вас бросил?
Стук прекратился. Её пальцы замерли. Она подняла на него глаза, и на секунду, одну крошечную, беззащитную секунду, Глебу показалось, что он увидел за бронёй из сарказма что-то настоящее. Что-то похожее на перелом, который так и не сросся.
Но это длилось лишь мгновение.
Она медленно провела рукой по волосам, поправляя несуществующую прядь, выбившуюся из её идеальной стрижки. Жест был почти бессознательным. Сбой в программе.
Вот ты где, подумал Глеб.
— Не опускайтесь до бульварных романов, детектив, — голос стал ледяным, хрупким. — Наши с Адрианом отношения были, эм… исключительно научными. И они закончились, когда его научная нечистоплотность перешла все мыслимые границы. Он был моим научным руководителем. Разочарованием, да. Но не более.
Врёт, подумал Глеб. И дело не в работе. Или не только в ней.
Он ничего не сказал. Просто смотрел. Она выдержала его взгляд, снова взяла чашку. Снова раздался отрывистый, раздражающий стук ногтя по фарфору.
— Вы зря тратите время, — сказала она, сделав глоток. — Лучше посмотрите на факты. Адриан был мошенником. Он обманывал всех: попечительский совет, меценатов, научное сообщество…
— Зимина он тоже обманывал?
Елена нахмурилась.
— Зимин? Наш теневой кардинал… О, нет. Зимина, блин, не обманешь. Он не платит за красивые глаза. Он платит за информацию. Или за контроль. Думаю, он прекрасно знал, чем занимается Корт. Возможно, даже поощрял. До определённого предела.
Снова стук. Раз-два-три. Помехи в эфире.
— И какой был предел?
Елена пожала плечами.
— Кто знает. Может, Адриан решил, что ему больше не нужен спонсор. Или нашёл что-то, чем не захотел делиться. В мире больших денег и больших секретов такое случается.
Она допила свой эспрессо одним глотком, поставила чашку на блюдце с резким стуком, который прозвучал как точка.
— У меня лекция через полчаса. Папку можете оставить себе. Если найдёте что-то интересное, не стесняйтесь, звоните. Разрушить посмертную репутацию Адриана — это почти так же приятно, как разрушить её прижизненную. Почти.
Она встала, оставив на столе несколько купюр, и, не прощаясь, направилась к выходу. Растворилась в толпе студентов.
Глеб остался сидеть один. Шум кафе снова навалился на него, тяжёлый и бессмысленный. Он смотрел на папку, на пустую кофейную чашку. Две версии. Два призрака. Роман, фанатичный жрец, и Елена, ядовитая, униженная ученица. Оба лгали. Или, что хуже, оба говорили часть правды.
Он открыл папку снова, бездумно листая страницы. Формулы, цитаты, ссылки. На одной из страниц, исчерканной пометками Елены, его взгляд зацепился за слово. «Токсин». Рядом — название какого-то редкого южноамериканского растения. Он не придал этому значения. Просто ещё одна деталь в хаосе чужих амбиций.
Сука, подумал он про себя, обращаясь не к Елене, а ко всей этой ситуации. Ему нужен был воздух. Ему нужно было что-то настоящее. Что-то, что не лжёт.
Ночь превратила музей в склеп. Днём это был саркофаг, ночью — место упокоения. Дежурные лампы бросали на полированный бетон длинные, искажённые тени. Глеб шёл по гулким залам, и эхо его шагов было единственным звуком, нарушавшим низкочастотный, аритмичный гул, который, казалось, исходил от самого здания. Вибрация. Она проникала через подошвы его ботинок, проходила по костям, оседала где-то в груди. Сердцебиение замурованного времени.
Он добился разрешения на повторный осмотр. Сонный охранник сорвал с двери кабинета Корта тонкую бумажную ленту и оставил его одного, предупредив, чтобы он ничего не трогал.
Здесь всё было так же. Хаос на столе. Книги, открытые на случайных страницах. И над всем этим — гигантские астрономические часы. В полумраке они выглядели как идол забытого культа. Бронзовые и латунные диски тускло поблёскивали, циферблаты с непонятными символами смотрели в темноту, как слепые глаза.
Истории Романа и Елены крутились у него в голове, накладываясь друг на друга, создавая мутный, противоречивый образ. Жрец и ведьма. Оба указывали друг на друга, оба предлагали ему простую, удобную разгадку. А в центре всего этого стояла Марина Солнцева. Непроницаемая. Она говорила о гармонии. О душе механизма.
Глеб обошёл часы по кругу. Полиция искала следы борьбы, взлома, кражи. Они искали то, что ожидали найти. А его паранойя, его проклятие и единственный рабочий инструмент, шептала ему искать то, чего там быть не должно.
Он достал телефон. Яркий, холодный луч фонарика вырвал из темноты фрагмент реальности. Глеб присел на корточки, направляя свет внутрь, сквозь толстое стекло, на сам механизм. Лес из сотен шестерён, рычагов, пружин, отполированных до зеркального блеска. Свет играл на их гранях, выхватывая то рубиновый камень осевого подшипника, то спираль волосковой пружины.
Он медленно вёл лучом, осматривая сантиметр за сантиметром. Он не знал, что ищет. Просто искал… нарушение гармонии. Что-то неправильное.
И он это нашёл.
На одной из внутренних шестерён, не самой крупной, глубоко в механизме, луч фонарика на мгновение зацепился за что-то. Что-то, что блеснуло иначе. Не так, как полированная латунь. Глеб замер, прижавшись почти вплотную к холодному стеклу. Повёл лучом снова.
Вот оно.
Крошечная, не длиннее ногтя, но свежая, с острыми, блестящими краями царапина на тёмной, патинированной поверхности старого металла. Она была похожа на шрам. Она находилась там, куда случайно попасть было невозможно. Чтобы её оставить, нужен был тонкий и твёрдый инструмент. И нужно было точно знать, куда этим инструментом лезть.
По спине Глеба, не имея никакого отношения к температуре в зале, продрал холод.
Это была не улика против Марины. Наоборот. Это была улика, которая кричала, что её версия имеет смысл. Кто-то взаимодействовал с часами. Кто-то, кто обладал её уникальными знаниями. Это мог быть сам Корт перед смертью. Это могла быть она. Но это мог быть и кто-то третий. Убийца. Тот, кто пришёл не за деньгами, а за секретом, который хранил этот механизм.