– Вот и отлично! Если покойники жалуются в последнем пути на тяготы и боль, мне тоже становится тяжко.
– Ах да, припоминаю. Когда я порвал бумажку с предосторожностями на мелкие кусочки, кажется, видел мельком пару строчек после слов о том, что нельзя выходить на улицу. Вот значит, о чем они предупреждали, – тихим голосом произнес Ачжосси.
– Ну что, пойдем? – Гость резко встал с места.
– А можно спросить? Что будет с деньгами, которые мы заработали? – Я забеспокоился, можно ли оставить деньги в комнате.
– Ах это? Как только вы выйдете за дверь, они превратятся в бумагу. Разве вы не слышали, что человек приходит в мир с пустыми руками и уходит с пустыми руками. Такая вот истина. Деньги, заработанные покойником – это не деньги. Поторапливайтесь, – Господин плавно выскользнул за дверь.
Мы с Ачжосси последовали за ним.
Врум-врум, – когда мы вышли из ресторана, шумно подъехал мопед. Это была мама Сучана.
– Ой, ресторан закрыт. А ведь я приехала за «Сливочной нежностью». И курицу привезла, приготовила по особому рецепту. Как же быть? – Она громко стучалась в дверь.
Мы с Ачжосси стояли возле нее, но кажется, она нас не видела.
– Теперь на этом свете нигде не поешь «Сливочной нежности», – пробормотал шеф.
Он не знает, что вскоре в нашем районе может появиться уличная палатка, где будут продавать этот деликатес. А если торговля пойдет хорошо, то маленькая лавочка со временем превратиться в ресторан под названием «У Джона Вана» или, может, «У Ван Досу», который будет готовить только «Сливочную нежность». Мать Сучана станет его постоянной клиенткой. Сучан говорил, что для нее это блюдо нечто вроде лекарства. С его помощью она выздоровеет. Ее сын больше не будет развозить курицу на мопеде.
От этих мыслей мне стало радостно.
– А куда делась Сохо? – спросил Ачжосси, шагая рядом с незнакомцем.
– Умерла.
– Что-о-о? Умерла? Она ведь говорила, что скоро станет фениксом.
– Она верила, что станет бессмертной, если отберет у других возможность воскреснуть и напьется горячей крови. Все люди с рождения обречены не только на жизнь, но и на смерть. А заодно они обретают счастье и несчастье. Что они выберут на своем пути, зависит только от них самих. Жить по-настоящему – это и есть счастье. Жить по-настоящему – означает ни о чем не сожалеть. Каждый день проживать как последний, с открытой душой. Ведь человек, открывший душу, щедр не только к себе, но и к окружающим; он может позволить себе смотреть на мир с разных точек зрения. Но обычно люди заблуждаются, думая, что будут жить вечно. И потому всегда страдают от сожалений перед смертью – в тот момент, когда это совершенно бессмысленно. Эх, глупые создания. Ну а вы, случайно, не относитесь к глупцам? – поинтересовался господин.
Мы с Ачжосси, разумеется, относились к глупцам.
– Сохо, эта лиса, с самого рождения мечтала о бессмертии и тратила отпущенное ей время на тщетную суету. Она даже не знала, что такое счастье. А ведь могла прожить вполне счастливую жизнь, будучи могущественной Кумихо. Самовлюбленная идиотка! Благодаря ей у меня теперь забот прибавилось.
Наш спутник был таким серьезным и строгим, что Ачжосси не осмелился спросить, кто же он такой. Только подумал, что это, наверное, и есть ангел смерти, который уводит людей из жизни.
Неизвестно, насколько длинный путь мы преодолели. Лицо Ачжосси, ласково обогретое солнцем, приобрело прежний облик. Я жепочувствовал, что ко мне вернулся мой – тяжелая линия подбородка и выпуклые скулы. Это было мое родное лицо, Ван Доёна.
– Стоит поблагодарить глупую Сохо за то, что мы с тобой можем уйти со спокойной душой. Но раз ее больше нет, то люди, которые умрут, вряд ли смогут поймать такой чудесный шанс? – рассуждал Ачжосси, торопливо шагая за господином.
Он ни разу не оглянулся назад. Впрочем, как и я.
(Послесловие)
В юности я не была особенно заметной, бросающейся в глаза девочкой. Училась не слишком хорошо, но и не плохо, а на уроках была настолько неприметной, что пропусти я школу дней на десять, никто бы и не заметил моего отсутствия, кроме классного руководителя. Вот какой я была.
И сама я думала о себе, что я – никакая. «Никакой» девочке иногда бывало одиноко, зато у нее была свобода. Не будучи настолько способной, чтобы отлично учиться и затем попасть в престижный университет, я была свободна от тяжкого бремени – необходимости поступления в один из них. И потому я могла всегда быть на шаг позади и наблюдать за сверстниками, проживающими день за днем в духе ожесточенного соперничества. Наблюдать за жизнью других людей оказалось интересным и увлекательным занятием.
Одним из объектов моих наблюдений стала девочка, с которой я вместе училась в классе на втором курсе средней школы. К тому времени я только переехала в город. Скажу без ложной скромности, в сельской школе я числилась в отличниках и считалась одной из лучших. Но на новом месте моя успеваемость, а заодно с нею и самооценка, без особого сопротивления беспомощно рухнули вниз. Из боязни, что поднять отметки до прежнего уровня станет непосильной задачей, я быстро морально сдалась и забросила учебу. Не последнюю роль в этом сыграла и атмосфера в нашей семье, где детей не принуждали хорошо учиться. Следует отметить, что моего отца в детстве называли гением – настолько незаурядного ума человеком он был. Как и дедушка, который работал учителем, мой отец поступил в педагогический институт и всю жизнь преподавал. Но мне даже сейчас любопытно, почему он пренебрегал образованием собственных детей? С другой стороны, я благодарна отцу за свободное юношество.
Девочка, бывшая объектом моего наблюдения, привлекала внимание высоким ростом и светлой кожей. Если бы вы пригляделись к чертам ее лицам, она не показалась бы вам красавицей, но необъяснимым образом от нее исходило благородное обаяние. Училась довольно посредственно, наверное, потому что очень часто пропускала занятия, кажется, из-за больного колена. Она перенесла несколько операций и часто появлялась в школе в гипсе.
Обычно, когда болеешь и пропускаешь занятия, становишься неуверенным в себе и стараешься быть незаметным. Но только не эта девочка. Она всегда находилась в центре внимания и пользовалась популярностью. Кажется, ее семья была довольно обеспеченной. Она всегда ходила в начищенных до блеска кожаных туфельках, а обычная школьная форма на ней смотрелась как-то особенно. Ее блузки были ослепительно белоснежными, а складки на юбке идеальными.
Когда наши с ней взгляды встречались, она всегда улыбалась. Где бы мы с ней ни сталкивались, она улыбалась мне без всякой причины. Поначалу я недоумевала, задумывалась о том, почему она смеется, когда видит меня. Тогда я стала пристальнее наблюдать за ней. Но никакой причины не нашла. Она улыбалась просто так. У нас не было повода для разговора и не было общих школьных дел или обязанностей, но я чувствовала с ней какую-то духовную близость. Если бы меня спросили, с кем я дружна, я без раздумий назвала бы ее – настолько она всегда была в центре моего внимания.
Мы поступили в одну и ту же старшую школу. К тому времени перестала болеть ее нога, и девочка больше не пропускала занятия. В нашей школе было шесть классов на курсе, но за все три года обучения мы с ней ни разу не оказались вместе в одном из них.
Во время учебы в старшей школе мне приходилось добираться по утрам на занятия в переполненном автобусе, куда я попадала при помощи тычка в спину от кондукторши. Девочка же приезжала в школу на автомобиле. Стоя на автобусной остановке, я могла видеть ее в проезжающей мимо машине. Заметив меня из окна, она всегда улыбалась, но никогда не предлагала подвезти. Мне тоже не хотелось ехать вместе с ней.
Чтобы добраться к школьным воротам, нужно было преодолеть довольно крутой подъем, что в зимний гололед приравнивалось к спортивному состязанию. В такие дни она поднималась на пригорок за руку с отцом. Его желание позаботиться о дочери было вполне понятно. Но крупного телосложения тяжелый мужчина ей только мешал. Поддерживая отца, который скользил и падал, она улыбалась мне, когда я проходила мимо.
Эта девочка во всех отношениях не имела ничего схожего со мной, у нас не было общих интересов, мы ни разу не обмолвились и словом, но почти пять лет она казалась мне близкой.
После окончания высшей школы у нас было мало поводов встречаться, но мы жили в одном районе, и потому иногда случайно сталкивались на улице. Но все наше приветствие проходило без всякого обмена словами и сводилось к улыбке, которой я тоже научилась ей отвечать.
После окончания университета она осуществила свою мечту и стала стюардессой. Ах, какими модными и привлекательными были стюардессы в ту пору. Мне казалось, что к этой профессии ее внешность подходит как нельзя лучше. Мы никогда не дружили, но я гордилась ею. Во время случайных встреч на улице она, как всегда молча, улыбалась мне.
Она умерла, когда ей было двадцать с небольшим. Погибла в авиакатастрофе. Отчетливо помню трагедию тридцатилетней давности: самолет, следовавший рейсом KAL 858 из Багдада, взорвался в небе над Индийским океаном. Она летела в том самолете.
Эта печальная весть очень долго не отпускала и мучила меня. Мы жили в одном районе, и я верила, что всегда смогу ее встретить и увидеть ее улыбку. Верила также, что невидимая нить, связывавшая нас со второго курса средней школы, никогда не порвется. Но мои представления разрушились в одночасье, как фигурки из песка.
Меня терзали сожаления: почему я только наблюдала, почему упустила возможность подружиться с ней. Мне хотелось повернуть время вспять, но вернуться в прошлое невозможно.
Всякий раз, вспоминая ту девочку, память о которой не стерлась за долгие годы, я думаю о той невидимой нити, с помощью которой наши души, скитаясь по Вселенной, пересекались в какой-то точке. Я бесконечно сожалею, что мы не смогли оставить в этой точке наши общие воспоминания.
А девочка, считавшая себя «никакой», выросла и написала роман «Ресторан Кумихо», сюжетом которого стала история, хранившаяся очень долгое время в уголках ее памяти. Только для той, улетевшей девочки я не была никакой, я была особенной. Мне хотелось признаться, что для меня она тоже была особенной. Все мы знаем из жизненного опыта, что невозможно тепло улыбнуться человеку, если нет притяжения к нему. Только человеку, к которому устремлена наша душа, мы можем улыбнуться.