Если бы! Открыв глаза, понимаю, что я по-прежнему в Париже, лежу на полу рядом с позорной ледяной скульптурой. Перед глазами маячат два ярких пятна – склоненные надо мной лица Кристиана и Фрэнки. Будто огни двух маяков, что призывно светят мне в штормовом море. А что Жак? Его и след простыл.
Фрэнки опускается на колени рядом со мной и касается ладонью моей щеки.
– Лена, ногами пошевелить можешь? Перелома нет?
– Да, могу. Перелома нет, по крайней мере, надеюсь.
– Хорошо, – кивает Фрэнки, а потом переводит взгляд на Кристиана. – Я вызову нам такси, можешь…
– Я ее держу, – отвечает Кристиан, без усилий поднимая меня на руки.
Вокруг толпятся гости. Они смотрят на нас и перешептываются. В их глазах не видно сочувствия. Для них это просто развлечение. Я рада, что среди зевак нет Себастиана и мадам Как-Там-Ее. Он, наверное, уединился с ней наверху, в пентхаусе, чтобы продолжить с того места, где остановились мы, но мне плевать. Я просто хочу уйти отсюда.
Толпа не расступается, и Фрэнки выпаливает что-то по-французски, а затем добавляет:
– Да что с вами такое! Дайте наконец пройти! Нам нужно вынести ее отсюда! – Моя подруга разозлилась не на шутку, и я ее за это обожаю.
На улице ждет крохотное такси. Кристиан помогает мне устроиться на заднем сиденье.
– Боюсь, тут для меня места нет, – говорит он Фрэнки. – Поезжайте вдвоем. Останься с Леной на ночь. Ей сейчас одной нельзя. Я доберусь домой сам, хорошо?
– Да, – кивает Фрэнки и, с любовью глядя на мужа, целует его на прощание.
Сначала мы едем молча. Видимо, ни одна из нас не знает, с чего начать и что говорить. Вскоре у меня в сумке жужжит телефон. Я читаю сообщение на экране и передаю сотовый Фрэнки.
– Один весь день бомбит сообщениями, второй сегодня вечером подошел ко мне, – начинаю я, чувствуя, как желудок завязывается в тугой узел. – Фрэнки, скажи, что происходит? Объясни, пожалуйста!
Она долго смотрит в окно, потом поворачивается ко мне.
– Ладно, – наконец говорит Фрэнки с тяжким вздохом. – Да, Лена, это правда. У Себастиана роман. Но…
– Но?
– У тебя тоже.
Я киваю, молча переваривая убийственную новость.
– Откуда ты знаешь?
– Ты сама мне сообщила по телефону два месяца назад.
Сложно сказать, что именно я сейчас чувствую – смесь стыда и печали с легким оттенком гадливости. Потрясающе! Я, по идее, счастливая в браке женщина, выясняю, что у мужа есть любовница и – сюрприз! – у меня тоже.
– Все это очень грустно, – говорю я, придавленная откровением Фрэнки.
– Да, – отзывается она. – Но я тебя не осуждаю, милая.
– А зря. Лично я себя осуждаю.
– Он хотя бы симпатичный.
– Жак? – морщусь я.
Она кивает.
– Ну конечно, как еще его могут звать?
Мы хохочем – без причины и по тысяче разных причин – и снова умолкаем.
– Фрэнки, я ведь… не влюблена в этого Жака?
– Нет, конечно. Ты четко дала понять, что у вас просто… в медицинских целях.
– В медицинских целях. – Я прикусываю губу. – Ладно, а как насчет Себастиана? Его я… люблю? Люблю ли я его по-настоящему?
Фрэнки улыбается, пытливо глядя на меня умными глазами.
– Ты утверждаешь, что да. И никто, кроме тебя, подруга, не знает ответ на этот вопрос.
Я киваю, осмысливая ее слова. Тем временем водитель останавливается у жилого дома. Мы выходим из машины, и я резко хватаюсь за спину.
– Ой! Кажется, у меня растяжение.
– Ибупрофен и лед, – со знанием дела изрекает Фрэнки.
В квартире нас бурно приветствует Клод, а потом мы наконец сбрасываем платья и каблуки, избавляясь от внешних атрибутов сегодняшнего очень странного вечера. Я где-то потеряла серьгу, и меня это страшно веселит. Представляю, как одиноко она лежит на полу в лобби отеля рядом с ледяной скульптурой, которая сейчас наверняка превратилась в лужу.
– Над чем смеешься? – Фрэнки достает из ящика комода пижаму и кидает мне.
– Да над всем, – отвечаю я, принимая пас.
Она улыбается, надевает свой комплект, а потом приносит мне пузырек с ибупрофеном, упаковку льда и кружку травяного чая. Фрэнки выводит Клода на прогулку, а я размышляю над цепью удивительных событий сегодняшнего вечера. Я по-прежнему далека от понимания, что происходит и почему оно происходит… только со мной. Остается надеяться, что завтра вся эта дичайшая фантасмагория сама собой развеется.
Несколько минут спустя Фрэнки забирается в постель рядом со мной, и мы долго лежим в тишине, связанные узами нашей семнадцатилетней дружбы. Мы молчим – слова сейчас не нужны. Главное, что Фрэнки здесь, рядом. Два усталых создания плечом к плечу. С остальным мы разберемся после.
Я вспоминаю наше знакомство с Себастианом несколько лет назад. Как меня возмутили его рассуждения о любви. Я тогда думала со страхом: неужели в его теории есть частичка правды? Зато после сегодняшних событий по сравнению с Себастианом мистер Конвейер выглядит даже более привлекательно. По крайней мере, Кевин не жил двойной жизнью!
Я тяжко вздыхаю. Затылок проваливается в мягкую подушку, на которой я и проснулась сегодня утром.
– Я тебя люблю, – шепчу я Фрэнки, глядя на ее темные кудри, разметавшиеся по белой простыне.
– И я тебя, – с зевком отвечает она.
В бледном свете луны я смотрю на подругу: под глазами размазалась тушь, рот полуоткрыт во сне. Когда Фрэнки начинает похрапывать, я вытираю краешком рукава пижамы струйку слюны, стекающую по ее щеке. Она фыркает, словно слоненок с насморком. Я тихо улыбаюсь. Две лучшие подруги, оказавшиеся на огромной кровати в Париже благодаря стечению самых невероятных обстоятельств. Да, это тоже любовь.
Часть третья
Глава 7
Где-то рядом кукарекает петух – кажется, прямо за окном. Я резко сажусь в кровати и в ужасе смотрю на свои руки без малейших признаков маникюра, с толстым слоем грязи под ногтями. А потом замечаю на безымянном пальце обручальное кольцо. Разглядываю скромный бриллиантик, оправу в стиле ар-деко. Судя по виду, это фамильная драгоценность – такие вещи достаются от прабабушек, которые пекли имбирные пряники. И это явно не родственники Себастиана.
Себастиан! Тихо охнув, оглядываю комнату. Фрэнки! Смотрю влево: я в чужой кровати, рядом никого. Меня охватывают изумление и страх: я не в Париже, но и не дома.
Нет! Неужели опять? Очевидно, вчерашний кошмарный сон перерос в кошмар наяву. И он не заканчивается! Я озадаченно потираю затылок, и тут мне в глаза бросаются вздувшиеся красные волдыри на тыльной стороне рук. Аллергия или реакция на стресс? Я вся в крапивнице.
С опаской вылезаю из кровати и на цыпочках крадусь к приоткрытой двери. За ней лестница, ведущая вниз.
– Ау? – робким писклявым голосом зову я, перевесившись через перила. – Здесь кто-нибудь есть?
Внизу раздается грохот тяжелых ботинок по деревянным доскам пола, и я отскакиваю от перил. Сердце молотом стучит в груди. Через мгновение под лестницей появляется высокий бородатый мужчина.
– Привет, соня, – улыбается он мне. – Не припомню, когда ты в последний раз залеживалась позже восьми. Видно, тебе и правда стоило отдохнуть.
– М-м… да, – говорю я, натягивая пониже край толстовки.
И тут замечаю, что на мне нет штанов!
– Я сделал омлет с овощами, – продолжает он, ни капли не удивленный моим полуголым видом. – Спускайся перекуси, пока не похолодало. После обеда погода испортится, может, даже град пойдет. Поработать сегодня не удастся.
Я киваю и, быстро закрывшись в спальне, бегу в примыкающую к ней ванную. Там я сбрасываю толстовку и осматриваю себя в зеркало. У меня действительно сыпь, причем вчерашний синяк на бедре чудесным образом исчез. Зато воспоминания о Париже никуда не делись: ледяная скульптура, Жак, шепчущий мне в ухо, мадам Как-Ее-Там… Меня передергивает.
Видимо, я сбежала из того кошмара – и очутилась в новом? Выглядываю из окна ванной и ничего не узнаю. Возле дома виднеется клумба, а поодаль – красный сарай, ровные ряды деревьев в облаке белых лепестков и цветущий луг, на котором пасутся коровы. Зрелище хоть и очаровательное, но незнакомое. Я будто очутилась внутри чертовой картины Нормана Роквелла![21] Только тыквенного пирога не хватает!
Выходит, я на ферме? Однако у меня нет знакомых фермеров. Стоп, есть! В смысле, раньше был. Кто же ты, высокий бородач? Хоть убей, не помню, где я могла его видеть. Думай, Лена, думай!
Фермер Джон. Да! Фермер Джон! На самом деле его зовут не Джон. Лет шесть или семь назад, когда я пару раз сходила с ним на свидание, Фрэнки придумала это прозвище, и оно прижилось. А наши с ним отношения нет.
Натан! Его зовут Натан. Мы познакомились на фермерском рынке вскоре после того, как я окончила университет. В то время мы с Фрэнки жили в Бруклине, в пятиэтажке без лифта и с ужасными соседями, которые постоянно грохали дверями. Я подошла к его прилавку… за яблоками? Или за картошкой? Нет, точно за яблоками. В любом случае он был ужасно мил, искренен и, да, брутально красив.
Типаж, конечно, не мой. Однако после серии неудачных свиданий с мужчинами с Уолл-стрит (только не напоминайте мне о Гарри из хедж-фонда[22], которого Фрэнки называла Ежиком[23], хотя он совсем не так умилителен, как это млекопитающее) я решила сделать разворот на сто восемьдесят градусов. И этот Джон, в смысле Натан, стал для меня глотком свежего воздуха: простой честный работяга. Он только что принял на себя управление семейной фермой под Ланкастером, в Пенсильвании. Если не ошибаюсь, эту землю обрабатывали несколько поколений его предков. Натан мне нравился. Правда. Но когда в одиннадцатом часу ночи он написал, что переносит встречу (которая должна была стать нашим третьим свиданием), я психанула и заблокировала его. На том история с фермером и закончилась. Или нет?..