Ребенка… Фрэнки?! Я чуть не падаю, услышав эти слова. Моя лучшая подруга стала матерью? Та самая, которая ни разу даже не заговаривала о детях? Для которой работа в некоммерческой организации значила так много, что в прошлом году она поехала в офис, а не домой праздновать день рождения мужа? И это факты! Даже если Фрэнки и правда родила, с какой стати эти женщины смотрят на меня так, будто я хрустальная ваза и вот-вот разобьюсь? Я, конечно, удивлена новостью, но почему я должна испытывать за подругу что-либо, кроме радости?
– Знаю, детка, тебе было нелегко, – добавляет Баббс, – учитывая, через что ты прошла.
– Она справится! – влезает Барб. – А малышка полюбит тетю Лену!
У Фрэнки девочка? Я выдавливаю улыбку, не зная, что сказать от изумления.
Неловкую тишину нарушает Баббс.
– Я тебе никогда не рассказывала, что нам пришлось пережить, – начинает она, улыбнувшись сестре. – И я, и Барб хотели заниматься органическим земледелием. Обе надрывались на своих работах в городе, а грезили о ферме. Мы не подозревали, что каждая из нас втайне подала заявку на государственный грант для фермы в округе Ланкастер. Когда Барб сообщила, что ее заявку одобрили, я почувствовала себя уязвленной в самое сердце. Я очень люблю свою сестру и должна бы за нее радоваться. Однако скажу откровенно: ее победа делала мое поражение еще горше. А потом я заставила себя взглянуть на картину шире.
Баббс с гордостью оглядывает свои угодья.
– Да, я не выиграла в конкурсе. Но нет худа без добра. Во-первых, я получила по носу, и заслуженно, кстати, а во-вторых, увидела, что иногда неудачи оборачиваются большим счастьем! Выигранный сестрой грант подарил нам новую чудесную жизнь, просто тогда я по глупости этого не понимала.
Барб кивает.
– Наверное, ты испытываешь нечто подобное, солнышко, – добавляет она. – Вот увидишь: из сорняков могут вырасти цветы.
– Я в порядке, – с нервным смешком уверяю я. – Правда. Я ужасно рада за Фрэнки и Кристиана. Честное слово, материнство меня вообще не привлекает.
Баббс и Барб удивленно переглядываются.
– Серьезно. Подгузники! Фу!
– Ну ладно, – подает голос Баббс, разглядывая пачку с семенами. – Нам пора за работу, пока дождь не зарядил. Вечером увидимся, солнышко, – говорит она, странно глядя на меня.
Я сглатываю. Они явно знают что-то такое, чего не знаю я.
Пока Натан копается на клумбах, я ныряю в дом и обнаруживаю, что в кухне на столешнице заряжается телефон. Ура! Немедленно звоню Рози!
– Привет, детка! – слышится в трубке знакомый спокойный голос.
Я сжимаю сотовый, будто тетину руку, глаза жжет от подступивших слез.
– Мне так тебя не хватает, – выдавливаю я.
– Девочка моя дорогая, – сочувственно говорит Рози, чувствуя мое состояние. – Что стряслось?
– Все! – Я одновременно смеюсь и плачу.
– В курятнике опять пошуровал койот?
– Нет-нет, – мотаю головой я, с трудом сглатывая. – Дело не в этом. Тут другое. – Я перехожу на шепот: – Рози, мне страшно.
– Почему, дорогая?
– Не сочти меня сумасшедшей, – с тяжким вздохом начинаю я. – Выслушай, пожалуйста, хорошо?
– Ты не сумасшедшая, я слушаю.
– Рози, я застряла. Со мной что-то творится, и все это началось, когда я приехала тебя навестить и заснула в гостевом домике.
Пару мгновений тетя молча переваривает услышанное.
– Когда ты, говоришь, была в гостевом домике?
Я напряженно пытаюсь сообразить, сколько же прошло времени.
– Кажется, пару дней назад. Не знаю, у меня все в тумане.
– Так, детка. А теперь слушай меня. И слушай внимательно.
Связь неожиданно слабеет, и голос Рози становится металлическим, а потом и вовсе пропадает. Я пытаюсь набрать ее снова, но у меня ничего не получается.
В опустошении я падаю на диван в гостиной и просматриваю фотографии в памяти телефона.
– Привет! – Из задумчивости меня выводит голос Натана.
Натан подсаживается ко мне. Я нервно смотрю на него, а потом снова на нашу свадебную фотографию. Я в простом белом платье из атласа, он в костюме. И мы стоим на фоне дерева, усыпанного белыми цветками.
– Лучший день в моей жизни, – улыбается Натан, заглядывая в мой телефон. – И еще тот, когда ты сказала «да». Бог мой, ну и волновался же я тогда! Помнишь?
– Да. – Я притворяюсь, будто понимаю, о чем он.
– Я не был уверен, понравится ли тебе кольцо моей бабушки. Особенно после того, с каким булыжником Кристиан сделал предложение Фрэнки.
Натан продолжает со вздохом:
– Я так переживал, что ты разочаруешься. А потом увидел, как загорелись твои глаза, когда я надел кольцо тебе на палец. Ты стала мне еще милее.
Я перевожу взгляд на кольцо на моем пальце: оправа в стиле ар-деко, старомодно ограненный бриллиантик. Представляю его на руке бабушки Натана, когда она работала на ферме, растила детей, месила тесто для хлеба, – и неожиданно меня пронзает чувство принадлежности к чему-то большему, чем я сама. К прошлому семьи, которую я не знаю, но тем не менее на данный момент они моя родня. Это успокаивает и обескураживает, а еще… очень приятно.
– Есть хочешь? – спрашивает Натан, меняя тему.
Я мотаю головой.
– Я тоже не хочу. Омлет был сытный. – Он сверяется с наручными часами. – Кстати, Кристиан написал, что они приедут к пяти. Значит, мне пора начинать готовить свинину.
Я киваю, продолжая листать фотографии, пока мое внимание не привлекает один снимок. Натан его тоже замечает.
– Детка, – говорит он, глядя на меня с тревогой, – ты уверена, что хочешь вспоминать? В последнее время ты была так счастлива. Зачем расстраиваться?
Сначала я не понимаю, что он имеет в виду, потом приглядываюсь к фотографии. На снимке я стою на крыльце, обнимая руками заметный животик. У меня замирает сердце. Я, конечно, не в курсе про свою беременность. Лишь то, что на фотографии я в положении, точнее, была в положении… в нынешней жизни. Я на четвертом-пятом месяце. Глаза сияют, на щеках румянец, я выгляжу очень счастливой. Что же случилось? С бешено бьющимся сердцем я пролистываю фотографии беременной себя. И тут меня осеняет: шрам внизу живота; мое очевидное беспокойство перед встречей с Фрэнки и ее малышкой сегодня вечером; озабоченные взгляды соседок. Внезапно картинка складывается воедино. Внутри меня росла жизнь, рос наш малыш, а потом что-то пошло не так.
Не представляю, что надеть: во-первых, я в полном раздрае, а во-вторых, выбор у меня невелик. Заглядываю в ближайший полупустой шкаф. Да ладно, должно же у тебя где-то тут быть платье! Перебираю вешалки и наконец вижу простое длинное платье из белого льна. Надев его через голову, долго рассматриваю себя в зеркале. Боже, мне срочно нужен хайлайтер и консилер!
Спускаюсь вниз, все еще под впечатлением от фотографий. Из кухни мне улыбается Натан. С трудом подавляю инстинктивное желание сунуть ноги в ботинки и убежать – понимаю, что идея так себе. Куда бы я пошла? На соседнюю ферму? Свалиться как снег на голову к какому-нибудь пахарю? И что потом? Позвонить в полицию и сообщить, что проснулась женой человека, за которого не выходила? И что это произошло дважды?
Хоть для меня это самая что ни на есть реальность, я прекрасно понимаю, как бредово мои слова прозвучат для окружающих. Нет уж, единственный способ преодолеть этот кошмар – пройти его до конца. Я не должна сворачивать с пути, пока не найду путь домой.
– Какая ты хорошенькая, – говорит Натан. Он стоит у плиты и помешивает что-то булькающее в кастрюле.
Правда? По-моему, тут больше подходит слово «невзрачная». Тем не менее я вижу восхищение в глазах Натана, и мне тут же становится легко. А потом вспоминаю, что к нам вот-вот приедут Кристиан и Фрэнки. Мне бы радоваться встрече с лучшими друзьями, почему же так тяжело на душе? Будто над головой сгущаются тучи…
– Тебе помочь? – спрашиваю я, стараясь успокоиться.
– Нет, детка. У меня все под контролем, – с нежной улыбкой отвечает Натан. – Может, вина?
– Давай.
Я подхожу к нему. Нос улавливает аромат его чистой кожи – мускусный, мужской. У меня екает сердце. Натан указывает на бутылку белого на столешнице. Я нахожу в ящике штопор и наливаю нам вино.
– Ну, будем! – Натан чокается со мной бокалом.
Мы стоим лицом к лицу на кухне, наши глаза встречаются, и вдруг меня накрывает шквал эмоций. А ведь этот мужчина был отцом моего ребенка. Как странно, горько и в то же время прекрасно. Знаю, Натан тоже это чувствует: груз прошлого, наша общая незаживающая рана. Но ведь нас объединяет любовь, а не только боль? Я подхожу вплотную к нему, желая выяснить, это ли любовь всей моей жизни. Под влиянием момента тянусь к его лицу, однако Натан резко отстраняется.
– Я… мне… – Он потирает лоб и отворачивается к кастрюле на плите. – Мне нужно доделать обед. Скоро приедут гости.
– Точно, – неловко говорю я, прислоняясь к столешнице.
Что произошло? Почему он отодвинулся?
– Извини, – вздыхает Натан. – Просто хочу, чтобы мясо было приготовлено как надо.
Он умолкает, а я смотрю на яства, которыми уставлена кухонная столешница: домашние тортильи и различные аппетитно выглядящие гарниры к томленой свинине. Мне хочется сказать: «Боже, да ты просто гений!», но потом я замечаю на лице Натана страдание, боль и кое-что еще – отстраненность. Неужели после того, как мы потеряли ребенка, он замкнулся в себе? Или закрылся от меня?
– Натан! – Я пытаюсь найти ответ в его глазах.
– Кстати! – Затравленное выражение исчезает с лица Натана и сменяется на озабоченное. – Ты не наберешь цветов, чтобы поставить на стол? Я хотел сам, но закрутился и забыл.
– Конечно, – киваю я и беру с кухонного стола ножницы.
В саду я срезаю с клумбы несколько распустившихся роз и немного розмарина для украшения. В голове крутится сцена, как Натан отшатнулся от моего прикосновения. Может, после чудовищной потери мы просто забыли, что такое близость? Или дело в другом – в чем-то более серьезном? Я читала о парах, переживающих общее горе, о тех, чей брак поглотила боль, и вот оказалась в такой ситуации сама.