Догадался. Улыбнулся. Подошел к двери Катиной спальни. В тишине было слышно ее ровное дыхание.
Он немного так постоял, прислушиваясь, но в конце концов решительно развернулся.
– Не уходи, – сказала она совсем не сонным голосом. Он сначала решил, что ему показалось. – Не уходи, – повторила она громче.
Не оборачиваясь, он достал телефон и отменил такси. Вышел в прихожую и проверил, заперта ли дверь. Лишь после этого наконец снял ботинки и аккуратно поставил их у стены.
Глава 4
К зиме все неплохо устроилось. Соня вышла на работу в строительную компанию, в которой Георгий был соучредителем. Сам он там появлялся редко, но они все еще продолжали встречаться, хотя о совместном будущем больше не заговаривали – Соня считала для женщины это неприличным, а Георгий, видимо, продолжал раздумывать над этой перспективой, как она ему и советовала при его предыдущей попытке.
Мысленно он упрекал потенциальную невесту в подростковом максимализме и романтизме, не свойственном ему самому, человеку деловому и спокойному.
В самом деле, что за глупость – бабе за тридцать, а все играет в какую-то сказку о любви. В кои-то веки попался приличный человек, еще и обеспеченный, хорошо к ней относится, готов расписаться, а она нос воротит.
Что делать, не серенады же петь, правда? Глубоко внутри себя он знал, что она права, но никогда не признавался в этом даже самому себе.
Георгий верил: человек сам может управлять своими чувствами. Сказал – люблю, значит – люблю. Все просто. Потому что если сложно, то можно сойти с ума, а деловому человеку это совсем не нужно.
Тем более странным ему казалось то, что Соня может позволять себе роскошь абсолютной искренности и жестокой честности во всем.
Он бы очень удивился, если бы узнал, что она сама никогда так о себе не думала и постоянно корила себя за приспособленчество и слабость.
Соня очень быстро поняла, что сама заслужила весь этот скандал с Митей, обман с деньгами – а не надо притворяться, что любишь, не надо ради работы и денег идти против собственных чувств и посвящать свое время совершенно чужому человеку.
«Так мне и надо, – мстительно думала она, – не слишком щепетильные люди должны получать наказание за свои поступки».
Самым странным было другое – считая Митю чужим, она ежедневно говорила с ним по телефону. Раз по пять. Он считал своим внутренним долгом и глубокой потребностью ей звонить, а она почему-то отвечала, суетливо сбегая с рабочего места.
В оттепель она накидывала пальто и выходила разговаривать во внутренний дворик офиса, в морозные дни искала убежище на лестнице, на кухне.
Вообще, работа в офисе ей нравилась понятным порядком – никто не валялся пьяный, не закатывал истерик, не срывал сроки. Все было учтено, занесено в таблицы и приятно шевелилось в заданном ритме. Редкие форс-мажоры ни в какое сравнение не шли с тем, что происходило на съемочной площадке – там любой план или сроки априори считались приблизительными. Здесь же все шло гладко, но было невероятно, до зубной боли скучно.
Соня чувствовала себя немного блатной и лишней – она выполняла какие-то глупые функции, без которых фирма легко могла бы обойтись, да и обходилась раньше.
Пиаром этой строительной конторы давно занималось специальное агентство, а направлять его работу и контролировать процесс Соня технически не могла – ее просто не слушали. Каждый делал все то, что и до ее появления, а полномочий ей никто никаких не давал.
Когда она высказывалась вслух о том, что неплохо было бы что-то изменить – ее обвиняли в категоричности, убеждали «понаблюдать» и не делать резких выводов. Когда же она смиренно ждала и терпела, не обращала внимание на косяки других, начальство сразу укоряло ее в бездействии и попустительстве. Нащупать золотую середину она пока не могла – не хватало опыта и дипломатичности.
Да, прямолинейность характера ей страшно мешала, но это было то главное, что ей в себе нравилось и что позволяло себя уважать.
Она спокойно допускала, что однажды покинет этот офис, и это будет только к лучшему. Понимала, что эти чувства были взаимными – похоже, начальство тоже с трудом ее терпело, осознавая ее ненужность. Ее терпели ради учредителя – Георгия.
Он приезжал редко, был всегда занят, но к Соне подходил, делал неопределенные знаки руками или просто присылал смс с просьбой выйти.
Она тут же вскакивала, на ходу поправляя прическу, и убегала. Все вокруг понимающе переглядывались, но в ее присутствии замечаний себе не позволяли.
Несколько раз Георгий заставал ее за телефонными разговорами с Митей.
Как и она сама, Георгий не мог понять природу этой привязанности. Оба они постоянно ругались, обвиняли друг друга во всех смертных грехах, но беседы эти упорно длились и повторялись изо дня в день.
Однажды Соня швырнула телефон, и он разбился о кирпичную стену. Потом она долго плакала у Георгия в машине, размазывая тушь и пытаясь что-то ему объяснить.
Он сочувственно кивал, но понять ничего не мог, как, собственно говоря, никогда ничего не мог понять ни в одной женщине.
Допустить, что Соня в Митю влюблена, он не мог по разным причинам – даже банально из соображений гордости.
Ну как, как этот ничтожный сморчок может цеплять женщин, так умело чем-то удерживать их внимание, отнимать их время у гораздо более ценных претендентов?
Ценным претендентом Георгий считал в первую очередь себя. Хотя о совместной жизни и браке они с Соней больше не заговаривали, но все еще встречались – все реже и реже. Соня оправдывала это занятостью на работе, а Георгий не настаивал. Принимал все как данность.
К его огорчению и удивлению, Катя тоже завела роман, причем избранник ее на этот раз оказался совсем никудышным – какой-то весьма потрепанный доктор, психотерапевт, у которого она лечилась. Но Георгий молчал, понимая, что психотерапевт – это очень и очень хорошо, да любой мужчина ему казался лучше Мити. Кто знает, может, врач сможет как-то выбить из нее эту маниакальную страсть. Хотя бы таблетками…
Впрочем, все что нужно было Кате – это любовь, внимание и постоянная забота. Это было очевидным.
С вниманием дело обстояло как раз лучше всего – доктор Эрзин выслушивал ее часами. Он хорошо умел это делать.
Катя сразу же приняла эту его профессиональную привычку за интерес другого рода и быстро распахнула перед ним свою душевную скатерть-самобранку.
Целыми днями она сбрасывала на Ефима Михайловича душевный мусор, радуясь его лестным для нее оценкам и редким, но весомым комплиментам.
В конце первого исповедального месяца она заметила, что доктор ничего не рассказывает о себе. Став ее любовником, он не изменил своего поведения. Был доброжелателен и всегда готов к общению любого рода, но закрыт на все замки.
Впрочем, Катя была слишком занята собой, чтобы интересоваться кем-то другим.
«Продолжает играть в доктора, так привык», – такой вердикт она вынесла, не утруждая себя размышлениями.
Митя же продолжал жить в ее голове, в их разговорах, и это никого не смущало – Эрзин понимал, что это болезнь управляет ею, а не любовь к другому мужчине. Но даже если бы и любовь…
Нет, этого он не допускал, и вовсе не из соображений романтического характера. Он продолжал воспринимать Катю только как пациентку, а секс считал чем-то средним между одолжением и психотерапией. Разумеется, влюблен он не был, поэтому переносил разговоры о Мите легко и даже с энтузиазмом.
Ему казалось, что он способен излечить Катю от этой болезни, как лечат от гриппа или воспаления легких. Излечить и создать важный, как ему казалось, прецедент для собственных будущих последователей.
Кате он эту позицию не излагал, считая положение дел очевидным. Оба они, по сути, были слепы.
Все так и было. Но Ефим Михайлович страстно боролся за нее как врач. Пожалуй, даже как друг: он постоянно уговаривал Катю не причинять никому вреда, не совершать необратимых поступков, за которыми может последовать расплата. Он понимал, что Митя находится в шаге от инсульта, и убеждал Катю не играть с этим состоянием.
Другим способом помочь Мите он пока не мог – выписывал антидепрессанты, сочетал различные препараты, менял схемы, добиваясь наибольшей эффективности, а главное – выслушивал пациента часами.
Каждый раз его поражала разница во взглядах на одну и ту же ситуацию с двух сторон. Эрзин часами анализировал и сопоставлял их слова, как сопоставляют показания двух подследственных, даже пытался донести до каждого из них точку зрения другой стороны, но всякий раз натыкался на стену полнейшего неприятия.
Митя даже перестал чувствовать к доктору доверие, поэтому, подгоняемый тающими финансами, довольно быстро свернул дорогостоящее лечение, не принесшее ему значительного улучшения.
Он так ни разу и не столкнулся с Катей, не узнал, что она бывает у того же врача, и Эрзин был этому только рад, поэтому расставание с пациентом перенес сдержанно, всецело сосредоточившись на Кате.
Иногда ей явно становилось лучше. Она отвлекалась от Мити на целые дни и даже недели. Но за этими периодами сразу следовали повышенная агрессия, обида и желание отомстить.
– Пойми ты главную вещь – не так эта история банальна. Дело не в нем как в мужчине, дело в том, что он все время прикрывался своей женой как щитом. Я верила, что он – жертва обстоятельств, а оказалось – подлец.
– Катенька, – Эрзин включил максимальную ласковость в голосе, – может, не стоит вешать ярлыки? Ты же не знаешь, что его толкнуло в объятия другой женщины. Может так быть, что это было искреннее чувство. И он в нем не виноват.
Катя удивленно подняла на доктора заплаканные глаза.
– То есть я в своем искреннем чувстве виновата? А он – нет?
– Он же не делает ей гадостей, не следит за ней, не портит ей жизнь.
– Ха! Да если бы ты знал… Он ее просто использовал и кинул.
– Женщины часто так считают, но в действительности…
– Да ты просто ничего не знаешь. Он втянул ее в свое гениальное кино, Тарантино наш, всю душу из нее вынул, она и спать-то с ним начала, потому что ей нужна была работа… А потом просто выкинул, не заплатив, потому что денег не нашел.