мой, то в больницу.
Что за подруга, у которой он отсиживался на даче? Прятался от одной любовницы в доме другой?
Год назад Маша никогда не поверила бы в это, а теперь не оставалось никаких сомнений. И объяснять тут было нечего.
Она удачно купила билет, отправила заявление об увольнении на работу. На секунду задумалась – а не сказать ли им правду о том, куда она уезжает? Не оставить ли для Мити лазейку, чтобы он мог ее найти?
Сама себе улыбнулась – как же упорно любящий человек пытается себя обманывать, лишь бы оставить хоть крошечную надежду.
Никакой надежды не было, Маша видела впереди только пустоту и дорогу. И работу, любимую и нужную работу, которая вылечит эту боль, заполнит пустоту, и однажды Маша проснется в своем новом доме свободной. И пройдет первый день без воспоминаний о муже, без мыслей и без слез.
Внизу уже ждало такси.
– Прости, Федя, тебя теперь будут кормить другие люди, я уже договорилась, – Маша погладила кота, – но скоро вернется твой хозяин, ты уж будь с ним поласковее.
И вышла с чемоданом в дождь.
Кота всю неделю кормил Никита. Он уже снял квартиру для них с Катей, но после ее исчезновения жить там не смог. Ночевал всего один раз, потом вернулся в дом к отцу. Машу не застал, даже не сразу понял, что она уехала. В спальню к отцу не заходил, поэтому обручального кольца на столе не видел.
Поглощенный собственным горем, он почти не думал ни о чем другом.
Только через двое суток он навестил Митю, и тот спросил его о Маше. Но и тогда оба ничего не поняли. Телефон ее был выключен, Митя нервничал, его все никак не выписывали. Он собирался пойти в полицию, перебирал в уме все последние их разговоры, ссоры – нет, серьезного повода для разрыва не было, да и не оставила бы она его больного.
Звонки ее родителям и сестре тоже не принесли успокоения – они ничего не знали.
– Идите уже в полицию, Тамара Васильевна, больше трех суток прошло! – кричал он в телефон. – И что, что другой город, больше же некому! Я лежу в больнице, я не могу. Да не ссорились мы с ней!
Заходил недовольный врач:
– Дмитрий Юрич, вы совершенно издерганы. Я же запрещал вам нервничать.
– Я нервничаю, потому что вы меня не выписываете.
– Я не могу вас выписать, пока вы так волнуетесь!
– У меня жена пропала, вы можете это понять? – заорал Митя. – У вас есть жена?
Доктор положил ему руку на плечо.
– У меня нет жены. Я женат на своей работе, как и многие мои коллеги. Я сочувствую вашему несчастью, уверен, ваша жена найдется. А пока постарайтесь взять себя в руки, если хотите поскорее покинуть наше отделение.
Но Маша не нашлась. Митя и не искал ее. Вернулся домой, принял душ, зашел в спальню переодеться. Он собирался сразу идти в полицию, хотя подсознательно уже понимал, что идти туда незачем. И тут же увидел на столе доказательство.
Фотографии он убрал в самый дальний угол шкафа, чтобы не раниться. А Машино кольцо повесил на цепочку рядом с крестиком – где у него уже давно висел целый выводок амулетов.
Несколько дней он держался, но, как всякий алкоголик, сорвался с резьбы очень быстро.
Никита пришел домой только через два дня. Сначала споткнулся в прихожей об орущего от голода кота, потом загремели бутылки. Включил свет.
Отца он таким увидел впервые в жизни, даже не сразу понял, что произошло. Вся квартира была завалена каким-то мусором, на кухню было страшно зайти. Но хуже всего выглядел Митя – он не узнавал сына, почти не реагировал, бормотал что-то невнятное. В довершение картины голодный кот вспрыгнул на диван и уселся толстым задом на дорогущий планшет, который Никита купил для работы и берег как зеницу ока. Раздался хруст стекла, Федя испуганно спрыгнул, тяжело плюхнувшись на пол.
Никита тяжело вздохнул и пошел его кормить.
До утра он убирался на кухне, удивляясь, как отец мог столько выпить. Сгребал в мусорное ведро окурки, осколки, мыл посуду.
Жизнь казалось полностью разрушенной, а родительской поддержки ждать явно не приходилось.
Митя в комнате иногда подавал голос, звал жену, требовал дать ему телефон. Он, конечно, не знал, кому звонить, но чувствовал, что звонить необходимо.
Соня варила утреннюю овсянку, когда увидела звонок от Мити.
Времени было в обрез – только чтобы не опоздать на работу.
На третьем звонке все-таки ответила – вдруг что-то важное? Она уже была в ботинках и пальто и даже не успела задуматься – что важного может теперь между ними быть…
В трубке кто-то хрипел и кашлял, потом Митя неожиданно взвыл:
– Манечка!
Лифт глушил и без того плохую связь.
«Может, ошибся», – мелькнула надежда, хотя по его голосу было уже все ясно. Очередной запой.
Разговаривать было не о чем, но Митя набирал и набирал ее номер весь день.
Вечером она все-таки ответила снова, он говорил уже более связно, но пока еще не понимал – с кем. Должен был зайти Георгий, а Митю он не выносил, поэтому пришлось поставить его номер в игнор. Но он звонил и звонил с какого-то другого номера, потом с третьего.
– Манечка, где ты? – орал он пьяный. – Ты плачешь? Я люблю тебя, Манечка, вернись ко мне. Где ты, скажи!
– Ого, она что, все-таки бросила тебя?
Митя испуганно замолчал.
– Кто это? Где моя жена? Маня, это ты?!
– Это Соня, Мить. Ты мне звонишь.
– Сонечка… Ты плачешь?
Все это продолжалось до утра. Соня перестала снимать трубку и выключила звук. Георгий так и не зашел.
«К лучшему», – решила она, уже засыпая.
Завтра ей предстояло большое совещание, Митя со своими соплями был некстати.
С утра она снова обнаружила кучу неотвеченных звонков с разных номеров. Тяжело вздохнула – так можно было пропустить и что-то важное.
Обычно белая горячка длилась у Мити первые три-четыре дня запоя, потом, по ее расчетам, он должен был сделать паузу перед вторым заходом и дальше – кризис и освобождение организма от всяких шлаков. На этом этапе он уже был трезв, сдержан и просил только воды.
Вечером Соня пришла усталая, снова побоялась включить звук, надеялась, что ему надоест. Упала перед телевизором, нашла пульт.
Смотреть кино ей в последнее время было очень трудно – профессиональная деформация в таких случаях возникает очень быстро. Она видела не историю, а всю изнанку фильма, как говорится, швами наружу – сценарий со всеми его огрехами и врезами, актеров, случайно и некстати подобранных на роли, режиссерские находки, склейки и прочие технические детали, которые полностью лишают человека возможности быть просто зрителем и наслаждаться фильмом.
Была и еще одна причина у этого нового затруднения – Соня остро скучала. Увы, кино оказалось наркотиком, от которого очень трудно отвыкать. Каждый человек, даже не склонный к творчеству, получает огромное удовольствие, видя результат своего труда. А уж если этот результат выражается в красивых картинках, в целой истории со звуками, словами, вторыми планами и тонкими лиричными намеками… Начинаешь чувствовать себя особенным, важным и – счастливым. И никакой труд, хаос и мизерные зарплаты не могут отодрать человека добровольно от причастности к этому чуду.
Перебирая бумажки, выстраивая частоколы таблиц и аккуратные папки отчетов, Соня чувствовала себя скорее маленьким бездушным винтиком. То, что она делала в кино, не мог сделать за нее никто другой – так, как это делала она. Она писала сцену, и Митя, оценивая ее труд по однобалльной шкале «гениально», тут же воплощал написанное в жизнь.
Ее мысли и чувства уплывали от нее к созданному герою, вдыхали в него душу, делали плоское объемным, мертвое – живым. От нее ждали нужного слова, ждали откровения, направления пути. Он – Митя – ждал…
Вспомнив о нем, Соня пошарила на полу в поисках телефона. Так и есть – снова звонит, и опять новый номер. Где он только берет эти номера, не выходя из запоя.
Все-таки решила ответить, чтобы положить конец этим никчемным отношениям, вымотавшим ее до дна и отнявшим у нее все то, чем она жила даже во сне.
В трубке сразу прорезался смутно знакомый мужской голос.
– Добрый вечер, Соня, простите, что я так поздно – никак не могу до вас дозвониться, второй день никто трубку не берет… Шведов вас беспокоит, помните старика? Вы для меня написали несколько дополнительных эпизодов.
– Владислав Ефимович! Помню, как же.
– Еще раз извините, уже почти полночь, но я вас не просто так беспокою, вы же понимаете… Я так слышал, вы с Мальцевым больше не работаете… Ну, так говорят. Я, знаете, не сплетник, но краем уха слышал… И где же вы теперь работаете?
Соня по инерции хотела назвать компанию, в которой она ежедневно влачила свое пустое каторжное существование, но быстро поняла, что Шведову это название ничего не скажет, придется объяснять ему многое, а она и сама себе толком ничего объяснить не могла.
– Нигде, Владислав Ефимович. Сижу дома.
– Что-то пишете?
– Нет, ничего не пишу. Я же сама никогда не пробовала писать, я только чужое умею исправлять, – засмеялась она, – подгонять под изменяющуюся ежесекундно реальность и потребности продюсера.
– Ну, не наговаривайте на себя, я же вашу работу помню. Вы пишете прекрасно.
– Но от начала и до конца не пробовала ни разу. Так, эпизоды.
– Это, милая моя, очень ценное умение в наше время. Одним словом, я звоню, чтобы предупредить – есть один режиссер, Тимур Назимов, я уверен, вы его знаете.
– Конечно. То есть не лично, только фильмы. Но его фильмы, я думаю, знают все. – Она счастливо и испуганно засмеялась.
– Теперь будет шанс узнать и лично – я вас ему порекомендовал с самой лучшей стороны. Вам позвонит его ассистент, пригласит побеседовать, познакомиться. И удачи вам, милая, на этот раз мой вам совет – попробуйте что-то более масштабное, чем вытирать режиссеру сопли. Впрочем, Тимур татарин, он не пьет, вам будет полегче.
Непьющий татарин позвонил сам на следующий же день. Извинился за ранний звонок – было одиннадцать часов утра.