– Нет, дорогая моя, я свое тут отсидела, скрючившись с иголкой, теперь пора тебе чему-то учиться кроме торговли. Подсказать – подскажу, заходить буду – я надолго приехала. А работать не останусь, некогда мне. Дело у меня.
– Интересно, какое же? – Никита снова возник за спиной.
– В свое время узнаешь.
– А о чем-нибудь другом поговорить не хочешь? Или опять будешь от меня прятаться?
– От тебя спрячешься, как же!
– Хочешь, пойдем в соседнее кафе? Помнишь, как ты здесь меня и встретила? Сама подошла. Ты тогда совсем другая была.
– Я была одержима. Нет, Никита, в кафе не хочу – дорога была трудная, я устала. Я даже еще дома не была, сразу с самолета – сюда. Но поговорить надо, ты прав. Если обещаешь исчезнуть по первому моему требованию, то пойдем со мной, чемодан мне дотащишь, и чаем напою, если дома есть.
Никакого чая дома не было, не было даже воды, поэтому Никите пришлось сбегать. Магазин в соседнем доме был еще открыт, так что он быстро вернулся и застал Катю сидящей на подоконнике. Она с неохотой слезла, но общаться настроена не была.
В этой квартире ей стало грустно. В Израиле хотя бы светило солнышко, все вокруг было наполнено яркими красками, и теплое море плескалось в двух босых шагах от ее жилища. Полный пляж людей, радующихся жизни, заряжал и ее какой-то приятной энергией. А здесь все было серо, мглисто, но даже не драматично по-питерски, а как это обычно бывает в Москве – пусто и тревожно.
– Скажи мне, только честно, для чего я тебе был нужен? – Никита разгружал пакеты с едой, пока Катя сдергивала с мебели старые простыни, призванные уберечь ее от пыли.
На Никитины вопросы она не отвечала, работала в глухом молчании. Она не боялась признаться, скорее, дело было в другом… Она даже самой себе уже не смогла бы ничего объяснить.
Но парень был настойчив:
– А я хоть немного тебе нравился?
На этот вопрос Катя честно ему ответила:
– Да.
Она молила Бога, чтобы он не стал развивать эту тему, но Никита продолжил расспросы, обреченные на неудачу:
– А чем?
Кажется, было проще вывалить ему все. Тем более, что он должен был бы уже все знать от Мити. Такая странная настойчивость…
– Тем, что похож на своего отца, – сказала она твердо, глядя ему в глаза.
– Но я очень мало на него похож, – удивился Никита. – Я все больше и больше в этом убеждаюсь – очень мало.
– Вот поэтому ты и нравился мне только немного, – заключила Катя.
Они выпили чаю с печеньем в глухой тишине.
Катя задумчиво смотрела в окно. Погода была – никакая. Ни осень, ни зима. Слегка влажно, слегка холодно, небо бесцветное, снега нет, листьев нет. Когда стемнело и зажгли фонари, стало чуточку уютнее.
«И зачем я сюда приехала? Неужели здесь можно что-то писать?»
Никита явно молчал не просто так – набирался наглости для следующих вопросов. Пора было его выпроваживать, но он сразу почувствовал ее мысли:
– Я никуда не уйду отсюда, пока все не пойму.
– В таком случае тебе придется остаться здесь жить.
– Думаешь, я такой тупой?
– Нет, просто ситуация слишком сложная, Никита. Я прошу тебя, оставь меня в покое, мне надо отдохнуть.
– Нет. Я никуда не уйду, потому что ты потом опять исчезнешь.
– Ты как раз делаешь все для того, чтобы я исчезла как можно дальше.
– Кать… ну почему? Я влюбился в тебя, привел в дом, объявил невестой, ты не возражала. А потом исчезла. Я не имею права даже знать причину?
– А тебе твой папа не говорил, что я тебя использовала? Что я тебя не любила?
– Говорил, но это же бред.
«Как же все запущено».
– Это не бред. Он прав – я любила твоего отца. И хотела любым способом быть ближе к нему. А он не принимал мои чувства.
– Ну и что? Со временем это прошло бы.
«Ого, да все еще хуже, чем я думала».
– Нет, ты не понимаешь или делаешь вид? Я никогда не собиралась выходить за тебя замуж, все, что мне в тебе нравится – твоя фамилия, потому что я взяла бы ее и носила, это его фамилия, Митина. И мне было бы приятно иметь хоть что-нибудь его.
– И за чем же дело стало?
– Нет, ты издеваешься! – Катя грохнула чашкой об стол, а хотелось – об его голову. – Зачем тебе женщина, которая никогда тебя не любила и не любит, а думает только о твоем отце?
– Но я-то ее люблю, – справедливо возразил Никита. – А остальное – второстепенно.
Он выглядел абсолютно невозмутимым.
«То ли глуп, то ли кто-то его подучил». – Катя резко почувствовала, что устала и мечтает, чтобы ее собеседник поскорее испарился.
– Кстати, объясни мне, как это у тебя вышло – с отцом. Я не верю, что ты могла всерьез в него так влюбиться. Больше, чем на два дня.
– Почему? – От удивления с нее разом сошел весь сон.
– Я же не идиот, – Никита улыбнулся, наливая себе чай, – я знаю его много лет, он очень хороший человек, добрый, отзывчивый. Но он глуп.
«Точно, кто-то его подучил. Сонька? Или сам Митя?»
– Мало ли кто там глуп. Разве любят только умных? – ушла она от прямого ответа. – Вообще, запомни, юноша, легко любить человека за очевидные достоинства. Но настоящая любовь цементируется на недостатках. Потому что они раскрывают его индивидуальность, становится жалко, хочется помочь, согреть.
– И ты решила его согреть. Надо сказать, оригинальным способом. И в какой-то мере ты достигла результата – кажется, он согрелся. Но почему именно его? Он просто подвернулся, да?
– Как ты странно все говоришь… Или у меня от усталости все путается в голове…
– Ничего у тебя не путается, зачем ты врешь? Я сказал, что не уйду и тебя не выпущу, пока все не пойму. Не соскакивай с темы.
– Я не хочу об этом.
В буфете нашлась бутылка крепленого вина. Давно уже наступила глухая ночь, скорее даже раннее утро, а они все говорили и говорили. Обо всем, о чем по-хорошему надо было бы поговорить еще тогда, весной, в кафе на первом этаже этого же самого дома.
Катя уже забыла, что устала, что собиралась спать, писать книгу, позвонить Альберту – просить литературной помощи. Забыла, кажется, даже о Мите. Рассказывала обо всем подряд, а Никита внимательно слушал, доливая время от времени вино в те же синие с золотом чашки, из которых до этого пили чай.
– …Я так уж особенно талантлива не была, но данных у меня просто от природы побольше. И я была упорная – для меня гимнастика была единственным способом выживания. А Сонька была домашняя курица, бабушка ее всегда ждала с пирогами и термосом после тренировок, теплый свитер приносила, рейтузы… Что тут сравнивать. Она занималась «ради удовольствия», но, надо признать, относилась ко всему серьезно, использовала свои ресурсы по максимуму.
– То есть она не всю себя, получается, отдавала?
– В любом профессиональном спорте нельзя себя отдавать частично. Иначе не попадешь даже на российский чемпионат. А она все-таки…
– Но недолго же…
– Как недолго – три года. Это много. Думаю, даже ты знаешь, что сложнее удержать титул, чем его получить. Сейчас конкуренция огромная, вообще одни девочки маленькие остались. Взрослым уже мешают вес, другая гибкость, выносливость. Сонька продержалась так долго только потому, что всегда ко всему подходила разумно и побеждала не за счет гибкости и силы, а за счет хорошо поставленных программ, собственных хитрых приемов, которые помогали приспособиться даже к тем элементам, которые ей не давались.
– Она разве сама себе программы ставила?
– Нет, не сама. Но взрослая титулованная гимнастка обязательно вносит что-то свое, к ней прислушиваются…
Никита рассказал ей и свежие новости про Соню.
Вообще, находясь рядом с Митей все эти годы не только как сын, но и как оператор, он постоянно оказывался в эпицентре событий, иногда даже вопреки своему желанию.
Катя внезапно обрадовалась Сониному замужеству.
– Только мне кажется, что зря она осталась в кино. Это не ее.
– С чего ты взяла? Она так неплохо справлялась всегда, я же видел. Отец ею все дыры затыкал, даже раскадровки научил рисовать. И когда актер не мог попасть в роль, он всегда Соньку просил: «Иди, покажи ему», – она шла и показывала все на свете, от проститутки до Менделеева. И что удивительно – не только отец оставался доволен, но и актер сразу понимал. В сложных случаях она сама объясняла то, что должен был знать отец, но у него не хватало для этого слов.
– Выгодное приобретение. Но ей самой это не нужно. Ее трясет от кино, это ни для кого не секрет.
– Ее трясет от моего отца. У него никогда не было денег. А актеров хотел лучших. Присылал всем звездам читать сценарий, а потом притаскивал Соньку на спектакли. Она театр терпеть не может, а приходилось смотреть одно и то же по пять раз. Добро бы что-то классическое, а то – какие-нибудь новинки авангардные. Дальше в гримерке отец извивался перед очередной примой: «Ах, как это было прекрасно, я проплакал весь спектакль! А наш сценарий вы читали? Как вам ваша героиня?» И эта прима нехотя так: «Дааа, я что-то такое читала, героиню одобряю, англичанка». – «Немка». – «Или немка. Но ей там сорок лет, я хотела бы помоложе, не старше двадцати… И чтобы она там не политикой занималась, а была принцессой, я уже лет тридцать мечтаю сыграть принцессу. И партнером мне хочется кого-нибудь… особенного». А он ей в ответ: «Сделаем-сделаем, не извольте беспокоиться! Вот тут у меня в уголочке стоит наша Сонечка. Сонечка, иди сюда! Эмилия Матвеевна хочет другое, ты слышала? Пойди перепиши сценарий, вооон за тем столиком. А потом возвращайся, она одобрит правки и скажет, кого ты ей достанешь партнером». Она шла и переписывала, а потом партнера доставала точно так же, переписывала роль под все его бредовые желания. В результате из сценария получался позавчерашний салат «Оливье», отец злился на Соньку, она крыла его матом, уходила, возвращалась… Кто в этом виноват? Меньше всего – кино. Не вали в одну кучу искусство, индустрию и моего папочку, который, пользуясь ее нуждой, гонял ее за пивом.
Говорили, говорили…