— Ничего не понимаю, что вы такое говорите? — рассеянно бормочет Марика, которая почти не слушает болтовни Торнберга. Гораздо больше ее волнует, что он каким-то образом умудрился встать между ней и Бальдром, и если тот снова вздумает уйти, Торнберг помешает Марике схватить его за руку и остановить. Да чтоб он провалился, этот противный профессор, вместе со своей шифрованной запиской!
А, ну да, шифровка… Первое потрясение проходит, Марика снова начинает мыслить связно. Торнберг упрекает ее за то, что она скрыла шифровку от Бальдра? Ну, во-первых, это не так, именно Бальдр был первым, кому Марика ее показала. Он первым пытался разгадать смысл непонятных символов. Другое дело, что Марика ни словом не обмолвилась Бальдру о толкованиях Алекса, но лишь потому, что ей было совершенно некогда это сделать. Нет, ну в самом деле! Сначала она была у Алекса в лагере, следующий день ушел на дорогу от Дрездена до Берлина, а к исходу следующего дня они с Бальдром уже выехали в Париж. Вчера у них было море каких-то дел. Ночью тоже оказалось не до разговоров, а сегодня в их жизнь влетел злосчастный бразильский органист — и разбил ее вдребезги…
Правильно говорили няньки: птица в окно — быть беде!
Марика с усилием подавляет невольный всхлип, рвущийся из груди, и все-таки умудряется, сделав неприметный шажок, схватить Бальдра за руку. Тот, кажется, этого не замечает: хмуро смотрит на Торнберга.
— Да-да, я вспомнил, — цедит Бальдр пренебрежительно. — Профессор Торнберг! Предсказатель из метро! Мастер угадывать цвет дамских шляпок!
— Ну что ж, это тоже далеко не всякому по силам! — довольно усмехается Торнберг. — Для этого нужен особый талант!
Марика бросает на него сердитый взгляд. Конечно, можно открыть Торнбергу, что ей отлично известен секрет его «таланта», но не хочется ввязываться в разговор. Она отлично помнит, сколь словоохотлив, вернее, просто болтлив профессор, а сейчас от него требуется одно: чтобы он канул туда, откуда выскочил, и оставил их с Бальдром наедине. Бальдр вспыльчив, но очень быстро отходит. Может быть, Марике удастся выпросить у него прощение, может быть, он даже поцелует ее. Если Бальдр ее поцелует, все на свете Дамы с птицами будут ей не страшны, пусть они даже и в самом деле ведьмы…
Принесло же Торнберга в такую минуту! А ведь Марика была почти уверена, что больше никогда не увидит его, более того — что загадочного профессора вовсе нет в живых!
— О Господи! — всплескивает она руками, только теперь осознав это. — Вы живы?! Значит, вас не завалило упавшей стеной?
— Слава Богу, нет, — Торнберг проводит руками по своим плечам и по груди, как бы желая удостовериться, что жив и цел. — Я даже не понимаю, о какой стене вы говорите!
И Марика как будто вновь видит развалины, груды битого кирпича, проломы окон и дверей; ошеломленных, бредущих, словно сомнамбулы, людей; видит пожарных, которые пытаются раскопать завал, — и неестественно длинную фигуру, напоминающую насекомое, пришпиленное к странице альбома беспощадным энтомологом.
«Я говорю о той стене, к которой вы пригвоздили беднягу Вернера!» Эти слова уже готовы сорваться с ее губ, но произнести их мешает внезапно подступившее недоумение: а откуда профессор знает, что рисунок у нее? Неужели все то время, что она топталась в развалинах, тряслась от страха, ругалась с Хорстером, пробиралась мимо мертвого Вернера, Торнберг наблюдал за ней из-за какого-нибудь каменного завала? И, получается, он видел, как она взяла записку из мертвой руки?
Конечно. Именно поэтому он так уверенно заговорил с ней о шифрованной записке. И, честное слово, Марика тоже с удовольствием побеседовала бы о ней, в любое другое время, но не сейчас. Она задала бы Торнбергу множество вопросов, сейчас ей нет дела до всех загадок мира, потому что между нею и Бальдром пролегла вдруг глубокая трещина.
А кстати, о причине этой трещины… Профессор сказал: «Вы нашли моего медиатора». Он появился рядом — как бог или как дьявол из машины — чуть ли не в ту самую минуту, когда Марика поняла, что в записке подразумевалась Варвара. Нет, не поняла — понять , осознать и принять такое трудно, поверить почти невозможно, — она лишь предположила, что может быть так. Каким образом это стало известно Торнбергу? Он что, следил за ней, за Бальдром, как тогда, в развалинах? Откуда следил?!
— Послушайте, Марика, — говорит тем временем Торнберг, — я вижу по вашему лицу, что вас терзает множество вопросов. Поверьте, я ничего так не жажду, как дать вам ответы на них. Более того — сделать это просто необходимо, потому что только вы можете помочь мне в дальнейших моих делах — клянусь, поистине судьбоносных!
— Я не понимаю, что вам нужно от Марики, герр профессор, — неприветливо вмешивается Бальдр. — Не понимаю, ради чего она должна вам помогать, а главное, в чем именно. Ваша записка позабавила нас, даже очень. Ваша шутка со шляпкой также удалась. Но, быть может, хватит клоунады? Разойдемся, и пусть каждый сам себе отвечает на вопросы, которые у него возникают.
— Увы, невозможно, — качает головой Торнберг. — Нам непременно нужно побеседовать. Причем всем троим.
— Почему бы вам не побеседовать самому с собой, если возникла такая безотлагательная надобность? — уже откровенно зло смотрит на него Бальдр. — А мы уйдем своей дорогой. Хайль! — Он выбрасывает руку, прощаясь, щелкает каблуками.
Марика понимает, что Бальдр нарочно ведет себя, как грубый вояка, — он пытается поставить на место этого цивильного приставалу.
Но не тут-то было!
— Господа, мне не хотелось бы действовать с позиции силы… но даже вам, фон Сакс, — обаятельно улыбается Торнберг, — даже вам со всей вашей поистине небесной славой, — он движением своей острой эспаньолки указывает на эмблему Люфтваффе на кителе Бальдра, — придется давать объяснения в гестапо, если вы откажетесь помочь главному консультанту министра пропаганды рейха.
Повисает молчание, во время которого Марика и Бальдр ошарашенно таращатся на спокойно улыбающегося Торнберга.
— Главный консультант — это вы? — недоверчиво произносит наконец Бальдр. — Позвольте вам не поверить, профессор.
— Не позволю, — усмехается тот и достает из внутреннего кармана удостоверение. Разворачивает его перед Бальдром и держит несколько мгновений, давая тому время прочесть. Марика полагает, что потом удостоверение будет предъявлено ей, и немножко удивляется, что Торнберг был так невежлив, начав не с нее. Но тут приходит время удивиться еще больше, потому что Торнберг быстро прячет удостоверение обратно, лишь только глаза Бальдра пробежали по строчкам.
— Ну-с, теперь вы убеждены в моих полномочиях? — свысока спрашивает Торнберг.
— Оккультный отдел осведомительной службы рейха?[28] — недоверчиво произносит Бальдр. — Главный консультант министра по оккультным делам?! Да, но мне все-таки не верится…
«Он не врет! — смятенно думает Марика. — Ну да, еще Хорстер говорил тогда, в метро, что при Министерстве пропаганды существует оккультный отдел, что сам фюрер пользуется услугами некоторых специалистов в оккультных науках. Возможно, даже услугами самого профессора Торнберга!»
— Полагаю, вы избавите меня от таких сомнительных забав, как проверка подлинности этого аусвайса в ближайшем полицейском участке? — произносит тем временем Торнберг скучающим тоном. — Если угодно, я предъявлю вам еще несколько документов, однако не стоит тратить время, потому что результат будет один. Вам мешает ваше упорное нежелание верить своим глазам. Что удивительного в существовании такой службы, как наша? До вас, как до человека военного, должны были дойти разговоры о ней. Неужели вы не слышали от своих друзей-летчиков о том, как наш отдел проверял оксфордские колокола на предмет выявления магических свойств, кои препятствуют прицельному бомбометанию Оксфорда?[29] Этот проект, увы, стал достоянием гласности и, быть может, именно поэтому не увенчался успехом. Его, как принято выражаться, сглазили. То есть мы констатировали безусловную магическую защищенность колоколен Оксфорда, однако установить ее причину не удалось. Впрочем, на мой взгляд, она вполне очевидна. Все дело тут, как выразились бы соотечественники фрейлейн Марики, в намолённом пространстве . — Эти слова он неожиданно произносит по-русски, причем довольно правильно, а потом, поясняя, переводит для Бальдра на немецкий. — Пространство, защищенное молитвами.
— Да, об оксфордских колоколах я слышал, — с некоторой растерянностью кивает Бальдр. — И все же…
— И все же не стоит продолжать наш разговор посреди улицы, пусть это даже набережная д’Орсе, а внизу струит свои воды Сена, а напротив нас — дворцы Елисейских Полей. Почему бы нам не спуститься вниз, к реке, и не посидеть там на ступеньках, подставив лица солнцу? Сегодня чудесный день, не жаркий, не холодный, нужно ловить последние проблески лета. Говорят, нынешняя осень будет в Париже холодной… Прошу вас, не ссылайтесь на занятость, господа, не заставляйте меня тратить время на пустые уговоры, ведь вам все равно придется пойти со мной. Я сумею вас заставить!
Бальдр окидывает взглядом набережную. Марика тоже начинает озираться. Интересно, как Торнберг намерен заставить их спуститься к Сене? Набережная практически пуста, военных вообще не видно, не считая тех двух, уже довольно далеко ушедших патрульных, которые недавно пытались проверить у нее документы. Кругом лишь случайные прохожие. Хотя кто знает, может быть, они — переодетые гестаповцы, которые по первому слову Торнберга схватят их и начнут сталкивать вниз, к воде? Зачем?! Неужели чтобы просто поговорить , как предлагает Торнберг?
— Ну что ж, идемте, — пожимает плечами Бальдр. — Только имейте в виду, профессор, у вас мало времени. Мы спешим в ресторан. Пора пообедать.
— Уверяю вас, — усмехается профессор, — после того, как вы выслушаете меня, вы будете спешить еще сильнее, господин фон Сакс. Правда, не уверен, что в том направлении, в котором спешите сейчас. Но это уже детали. Итак, следуйте за мной…