— Погодите, я начал кое-что понимать. Вот этот знак планеты Меркурий, отягощенный звездой Давида, — очевидно, я, грешный, продавший душу христопродавцам и врагам рейха?
— Само собой. Браво. Ну-ну. Дальше, дальше!
— Вилы, напоминающие игрек, мне непонятны. Подсказывайте, мой бригадефюрер… Или раз уж у нас пошел такой разговор, может быть, лучше я буду называть вас профессором?
— Как угодно, так и зовите. Я неприхотлив. Вилы, как вы их изволили назвать, — северо-семитский предок нынешней буквы V . Я долго прикидывал, какое слово подразумевается здесь.
— Может быть, victory? Победа?
— Это первый вариант. А второй, учитывая наличие в записке британского флага, — слово Verr?ter, предатель. Вам что больше нравится? В принципе, на общий смысл выбор варианта особенно не влияет. По первому получается, что Меркурий, продавшийся сами знаете кому, победил с помощью англичан. А по второму, что он предал англичанам на верную погибель — видите, тут упомянута руна Турисаз, знак разрушения, — кого же именно? Солнце, порожденное Одином и Фригг! Вы помните «Старшую Эдду», Меркурий?
— Разумеется.
— Ну, так кого же вы предали на верную смерть?
— Судя по этой шифровке, светлого бога Бальдра. Заметьте, я сказал: судя по этой шифровке!
— Полно, Меркурий! Ваш связной взят, сознался во всем. Ну, что вы строите из себя нетронутую юницу? Вы предатель. Да, предатель. Английский агент, советский агент… Я не в укор вам говорю, а просто констатирую факт. Ведь что тот, что другой через несколько минут перестанут топтать землю. Поэтому я вас еще немного потерплю, господин предатель. К тому же мне хочется еще поговорить об этой дивной криптограмме. Чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, наша барышня нарисовала еще крест, который ставят на могилах русские. Я этих крестов навидался в свое время, себе чуть не схлопотал такой же! Хотя вряд ли дело дошло бы до креста. Комиссары просто пристрелили бы меня да бросили гнить в яму придорожную. Впрочем, то дело прошлое. Кстати, заметьте, чтобы исключить уж вообще все сомнения, наша милая девушка написала в конце некое слово, используя классический шифр Юлия Цезаря… Нетрудно угадать, какая цифра будет к нему ключом, верно?
— Конечно, 13, как в вашей шифрограмме?
— Конечно. Знаете, что за слово скрывается под ее набором цифр?
— Если вы дадите мне бумагу и карандаш, я постараюсь расшифровать его.
— Не трудитесь. Это слово — сумерки богов. Как там в «Старшей Эдде»? Что-то вроде: сумерки богов наступят сразу после смерти светлого бога Бальдра… Видимо, девушка действительно его очень горько оплакивает.
— О да…
— Циничная интонация ваша мне не вполне понятна, ну да ладно. Порезвитесь напоследок. А я продолжаю. Сообщив мне о том, что вы продали Бальдра фон Сакса англичанам, моя корреспондентка поспешила информировать меня о другом вашем преступлении. И как же лаконично, как лапидарно и точно она это сделала! Под знаком иуды Меркурия она ставит руну Иса — безусловный знак смерти! А как вам нравится сабля?
— Видимо, я кому-то голову отсек, да, профессор? Не припомню такого!
— И правильно. Никому вы ничего не отсекали. Сабля — обычный атрибут, с которым художники изображают святого Павла. Указывает она на то, что вы причинили смерть некоему Паулю, а в нашей истории был только один человек с таким именем.
— Вы сами, помнится мне, недвусмысленно указывали на него в своей шифровке!
— Я шутил, Меркурий. Я был убежден, что вы не догадаетесь. А вы догадались… совершенно непостижимым мне образом. То есть отчасти получается, что я сам выдал вам Шаттена. Но что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. В данном случае бык — вы, Меркурий. А потому… Нет, Меркурий, я просто поражен, просто поражен! Когда вскрылось, сколько лет вы водили нас всех за нос, пользуясь прекраснодушием геноссе Геринга, который по просьбам вашей жены сунул вас в управление гражданской авиации… Чтобы быть зачисленным туда в штат, люди проходят проверку до седьмого колена! Но ослы-кадровики так трепетали перед именем Германа Геринга, что даже не навели о вас справки в секретных картотеках гестапо. А между тем вы уже восемь лет известны тайной полиции как самый что ни на есть неблагонадежный элемент. Нагло лгут те, кто распространяет слухи о тоталитарном режиме, об атмосфере всеобщей слежки и подозрительности в Германии! Ваш пример эти утверждения опровергает начисто, Хорстер. Конечно, Герингу ничего, с него все как с гуся вода, но вашим родственникам придется туго… Их будут вычесывать частым гребнем. Как, впрочем, и всех ваших знакомых. В Берлине, в Париже… Да, наша милая девочка оказала рейху великую услугу. Такие, как вы, подонки, еврейские прихвостни, пытаются помешать рейху осуществить нашу сентиментальную, светлую мечту — стать вровень с богами древности, взять небо штурмом, достигнуть уровня сверхчеловека. Наивные гиганты прошлого были побеждены хитроумными пигмеями, ради которых вы столько потрудились, но нам ничто и никто не помешает возродить ариогерманского богочеловека, создать новую цивилизацию, не имеющую ничего общего с цивилизацией жалких людишек, жующих чуингам и наслаждающихся глупыми фильмами, в которых главный герой — не герой, а кривоногий уродец в засаленном костюмчике, дурацком котелке и непомерно больших башмаках. Вот как вы представляете себе идеального человека! Противно смотреть! Жрущие и ржущие недочеловеки, вот вы кто. Вы не способны понять сути нацизма. Наша высшая цель — не установление расы господ и не завоевание мира; для нас это только средства для осуществления великого дела созидания, работы во имя биологической мутации, результатом которой станет появление человечества героев, полубогов, сверхчеловеков. Ваши комиссары предают нас анафеме как врагов разума? Ну да, мы такие и есть. Но в гораздо более глубоком, высоком, обширном, всеобъемлющем смысле, чем ваша буржуазная наука может представить в своей идиотской гордыне. И когда мы победим…
— Вы не победите. Потому что недооцениваете мир.
— За одни эти слова я бы повесил вас собственными руками, Меркурий. Конечно, то, что здесь у нас нет виселиц, упущение. Во всякой цивилизованной стране…
— Вы, кажется, забыли, мой бригадефюрер, что рейх — не всякая страна, а государство избранных!
— Смотрите-ка на него! Он еще и зубоскалит!
— Вот и еще одно упущение: и виселиц у вас нет, и зубы у меня целы…
— Ох, Меркурий, вы нарываетесь на неприятности. Неужели вам будет легче, если перед смертью — а ваша смерть будет мучительной, поверьте! — вам еще и зубы вышибут?
— Только прикажите, мой бригадефюрер…
— Оставьте, Клаус! Ну что вы можете? Раскровенить ему рот ударом кулака и запачкать помещение? Быстро, грубо и грязно. Никакой эстетики. Я еще понимаю, если бы здесь оказался дантист с набором инструментов, который сначала вдумчиво рассверливал бы ему зубки бормашиной, а потом по одному выламывал бы остатки и вынимал нервы этаким железным крючочком… Что, Меркурий? Вы замолчали? Вам больше не хочется шутить?
— Сознаюсь — нет. Я наконец-то понял, что смерть — событие настолько серьезное, что встречать его следует в торжественном молчании.
— Тем более — свою собственную смерть. Вернее, вашу смерть, Меркурий. Хотите, я расскажу, что, собственно, вас ждет через полчаса? Кстати, именно лимит времени не позволяет мне сейчас дать приказ Клаусу вызвать какого-нибудь дантиста, знающего толк в пыточном ремесле. Вы начнете встречать свою кончину ровно в 17.30 и ни минутой позже…
— Кажется, я начинаю благословлять нашу пресловутую германскую педантичность.
— Вы меня перебили, Меркурий.
— Прошу прощения.
— Так и быть, прощаю. Я только хотел сказать, что встречать свою кончину вы начнете в 17.30, а закончите спустя двадцать минут — в лучшем случае. А то и через полчаса. Так что погодите хвалить эту самую педантичность. Как бы вам не пришлось ее проклинать. Молчите, Меркурий? Ну скажите хоть что-нибудь! Не желаете? Тогда скажу я. Как вам известно, обычную казнь путем отсечения головы сочли для вас чрезмерно милосердной, и вы приговорены к повешению. Но поскольку виселиц в Германии нет, то их заменяют вот эти крюки. Взгляните-ка наверх, Меркурий. Видите, они ввинчены в потолок?
— Они очень напоминают мне те крюки, на которые мясники в своих лавках подвешивают освежеванные туши.
— Вот-вот. Скоро вы будете болтаться на одном из этих крюков, именно что подобно мясной туше, пусть и не освежеванной. Вон тот господин — это ваш палач. Присмотритесь к нему повнимательней, ведь его лицо будет последним, что вы увидите в этой жизни. Так вот, он наденет вам на шею петлю. Однако не веревочную. По приказу нашего фюрера мы заменили веревку фортепианной струной, чтобы вы и вам подобные умирали не от перелома шейных позвонков, а от медленного удушения. Вы будете биться и дергаться, повторяю, от двадцати минут до получаса, а мы будем наблюдать вашу агонию. Если у кого-то сдадут нервы, он сможет подкрепиться коньяком. Кстати, Клаус, а где коньяк? Опять забыли? Ну, это не дело! Сходите за ним. Может быть, мы предложим Меркурию глоточек… последний глоточек радости в этой жизни. Но я продолжу. Видите, во углам стоят софиты? Когда начнется представление, их включат: ведь ваша казнь будет сниматься на пленку. Потом пленку доставят в ставку фюрера, чтобы он немножко поразвлекся. Кстати, такие фильмы и впрямь доставляют ему массу удовольствия. И он очень гневался, когда узнал, что один из кинооператоров сошел с ума во время казни. «Как этот слабонервный хлюпик умудрился проскочить мимо расового отдела? — кричал фюрер. — Наверняка у него иудейские корни…»
— А кстати, герр бригадефюрер, уж вам-то лучше, чем мне, должно быть известно, что Лукас Гаурико, из-за которого заварилась вся эта каша, был иудеем и, значит, ни за что не проскочил бы мимо вашего расового отдела.
— Да бросьте, Меркурий. Ну что вы, право, брызжете ядом, словно издыхающий кентавр Несс? С чего вы взяли, что Гаурико был иудеем? Прочли в какой-нибудь жидовской книжонке? Им дай волю, они чего только не напишут! И Христос у них иудей, и все апостолы, и Гаурико, и Нострадамус, само собой разумеется… Нет уж, не бывать тому! В любом случае я вполне присоединяюсь к высказыванию геноссе Геринга: «Я сам решаю, кто здесь еврей!» Я не верю ни одному слову, написанному в Библии, понятно? И она, и Новый Завет — не более чем апокрифы, измышленные сим пронырливым племенем, ко