можете переваривать пищу и что ваш кишечник работает в обычном режиме, прежде чем я смогу вас выписать. Даже потом, нужно, чтобы вы несколько недель никак не напрягались.
Я уставилась на женщину, разинув рот. Лежать на этой больничной койке? Несколько недель выздоравливать? Я покачала головой.
— Но у меня бизнес, сотрудники… хотите сказать, что я не смогу работать неделями? Так не пойдет.
Она посмотрела на меня с сочувствием.
— В зависимости от вашего выздоровления… да. Но как только вы подлечитесь еще немного, я, возможно, смогу освободить вас от работы на короткие периоды. Прямо сейчас вам нужно сосредоточиться на выздоровлении.
Она одарила меня еще одной улыбкой, рассказала о том, что произойдет в ближайшие несколько дней, а затем оставила меня наедине с моим сердитым, обеспокоенным мужчиной.
К сожалению, он не дал мне никакой передышки.
— Какого хрена, кексик? — спросил Роуэн мягко, но с напряженным выражением лица, как только за ней закрылась дверь. — Медсестры сказали, что ты мучилась несколько часов. Дней, — он крепче сжал мои руки. — Не просто терпимо поболело. Гребаная агония. Они не могли поверить, что ты, черт возьми, была на ногах и работала, когда потеряла сознание.
Беспокойство Роуэна было ощутимым, даже если он пытался замаскировать его обычной мужской заботой.
— У меня высокая переносимость боли. Я регулярно обжигаюсь и режусь. К тому же, я спотыкаюсь обо что угодно, — сказала я, стараясь говорить шутливым тоном, несмотря на мой скрипучий голос.
Выражение лица Роуэна не дрогнуло.
— Ни у кого нет такой гребаной переносимости боли, Нора. Почему, черт возьми, ты не сказала мне, что тебе было так больно?
Я вздохнула, зная, что Роуэн не собирался отпускать это так просто. Казалось, что в тот момент скрыть свое сумасшествие было практически невозможно.
— Потому что я не знаю, как доверять своему телу, и оно говорит мне, что я умираю раз в две недели, — призналась я постыдным голосом.
Роуэн в замешательстве нахмурил брови.
— Я не в порядке, — простонала я. — Не в том смысле, что попала в больницу. Я отлично умела это скрывать. Но я не в порядке, Роуэн, — я прикусила губу. — Ты должен знать. Конечно, это должно было произойти немного раньше, чем сейчас, и это не тот разговор, который мне хочется вести на больничной койке… как бы иронично это не было, — невесело усмехнулась я.
Роуэн не находил ничего смешного, его рот скривился в гримасе, а плечи напряглись.
Мне придется рассказать ему все, чтобы он хоть немного понял.
— У меня было не такое детство, как у тебя, — начала я. — У меня нет матери, которая присылала бы мне посылки.
Я с нежностью подумала о матери Роуэна… то, как он говорил о ней и всей своей семье, так радовало, что такие люди существуют. Что у него есть такие люди.
— Мы родились бедными, — продолжила я. — Я не помню своего отца. Поскольку он умер от передозировки, когда нам с Анселем было по два месяца.
Я не знала, как выглядел этот человек, как его звали. Мама не хранила фотографий, и я никогда не искала их. Мне не хотелось знать, кто он такой. Но Ансель да. Он интересовался нашей родословной, хотел узнать, каким человеком был наш отец и каким он мог бы стать.
— Он должен был присматривать за нами, — я представила двух темноволосых младенцев в кроватке. — Моя мама гуляла со своим парнем. Тот, ради кого она планировала бросить моего отца. Она вернулась домой только на следующий день. Я знаю это из полицейских протоколов. Сосед вызвал полицию, когда они услышали младенцев, которые не переставали плакать. Приехали копы. Нас отвезли в больницу из-за недоедания, ничего серьезного.
— Господи Иисусе, — в ужасе пробормотал Роуэн.
— Да, начало нашей жизни в значительной степени определило, что будет дальше, — я пожала плечами. — Я понятия не имею, как нас не забрали у матери. Но в ней есть что-то особенное. Харизма, которую она включает, способна одурачить любого. Очаровать кого угодно.
Я много раз видела это обаяние в действии. С копами. Со арендодателями. Мужчинами. С любыми, у кого она могла бы что-то получить.
Это было впечатляюще.
— Однако все это очарование оставалось для чужих. У нее ничего не было для нас, — воспоминания пронеслись у меня в голове, но я отогнала их. — Я, честно говоря, не знаю, почему она тогда боролась за нас. Мы ей не нравились. Мы были всего лишь обузой. За исключением чеков на пособие, которые ей выписывали, — я пожала плечами или, по крайней мере, попыталась это сделать. В дополнение к боли от места раны, все мое тело ощущало слабость и ломоту. — В любом случае, я не собираюсь утомлять тебя подробностями нашего воспитания. Достаточно сказать, что ее почти не было рядом, — свободной рукой я теребила больничные простыни. — Большую часть мы были предоставлены сами себе. Я не помню времени, когда чувствовала безмятежность. Когда у нас была нормальная еда. Когда наша одежда была чистой, и пор размеру. Когда дома было тепло. Когда наш следующий отчим любил нас. Такого не было.
Роуэн резко выпрямился на стуле, выражение его лица было грозным. Я чувствовала его ярость, витающую в воздухе.
— Так далеко это никогда не заходило, — поспешила я заверить его. — Во всяком случае, не со мной, — мой желудок скрутило, и боль пронзила мой живот, боль, которая не имела ничего общего с моими травмами, а была связана со шрамами, с которыми жил мой брат. — Единственное, что сделала моя мать, чтобы показать, что мы ей хоть немного небезразличны, — это выстрелила тому мужчине в член, когда узнала, что он делал с моим братом, — я вспомнила выстрел, и каким громким он был. Звуки его криков. Запах крови. — Конечно, против нее не было выдвинуто никаких обвинений, — сказала я Роуэну, глядя на него, но на самом деле не видя его. — И, возможно, после этого она стала немного осторожнее в связях с мужчинами. Но они всегда были. Потому что мама не хотела жить в нищете. И она не хотела работать, — я с отвращением покачала головой, думая о женщине, которая родила меня.
Вот почему я так усердно работала всю свою жизнь, вот почему я никогда бы не позволила мужчине заботиться обо мне: чтобы не быть похожей на нее.
— Однако у нее все сработало, — продолжил я. — Она вышла замуж. Получила все, что хотела. Дом. Машину. Но к тому времени, когда мы получили такие вещи, как медицинская страховка, мы уже стали подростками и почти заканчивали среднюю школу. Тогда во мне укоренилось стремление беспокоиться о каждой мелочи. И это дерьмо проявилось таким образом… — я протянула руку к больничной койке. — Я постоянно думала, что со мной что-то не так. Это началось, когда все становилось хорошо. Когда я сбежала из дома своей матери и больше никогда ее не видела. Я всегда думаю, что что-то не так. Итак, я всегда чувствую боль. Но только здесь, — я постучала себя по виску. — Я научилась справляться с этим, поскольку не хотела, чтобы эта тревожность определяла меня как личность. Не хотела, чтобы люди думали, будто я слабачка.
Я вцепилась в одеяло, пристыженно потупившись. Вот оно, то, что я скрывала от Роуэна. Чего он, вероятно, не понял бы, потому что этот мужчина всегда был сильным и держал себя в руках.
Роуэн наклонился вперед, чтобы взять меня за подбородок и приподнять его, чтобы я не могла ускользнуть от его проницательного взгляда.
— Ты не слабая, — прорычал он. — Черт возьми, Нора. Ты самый сильный человек из всех, кого я знаю. То дерьмо, через которое ты прошла? — он покачал головой, — Ненавижу, что тебе пришлось пережить это, детка. Этой твоей матери придется за многое ответить, — при упоминании мамы его глаза стали убийственными. — И в конце концов она ответит за эти грехи, потому что карма реальна. Жизнь, которую ты себе подарила, доказывает это. Это не какая-то невидимая сущность создала ее. Ты сама ее построила. Буквально. Ты построила жизнь своими гребаными руками, — он поднес наши переплетенные руки к своему рту и поцеловал мои пальцы. — Ты излучаешь любовь, Нора. Тепло. Ты не видишь этого из-за того, что сделала та женщина, но внутри тебя есть свет. Ты привлекаешь людей. Твоя пекарня так успешна сейчас только потому, что ты знаешь, как готовить чертовски вкусные штуки. Это все благодаря тому, кто ты есть. Люди в этом городе любят тебя, малышка. Я люблю тебя.
Я уставилась на него, ошеломленная всем, что он сказал, но особенно последними тремя словами.
— Что? — прошептала я.
— Я люблю тебя, — повторил он без колебаний. — Я полюбил тебя с того самого момента, как впервые увидел. И любил только сильнее с тех пор, как смог прикоснуться к тебе, поцеловать тебя, сделать тебя своей. Все новое, что я узнаю о тебе, — это еще одна причина, по которой я становлюсь твоим на всю жизнь. Ненавижу, что ты имеешь дело с этим дерьмом, чертовски ненавижу это. Но все эти годы ты справлялась в одиночку. Даю тебе обещание прямо здесь, прямо сейчас… с этого момента ты больше ни с чем не будешь разбираться в одиночку.
К этому моменту по моим щекам уже текли слезы. Слезы радости, неверия. Хотя, может быть, мне не следовало быть шокированной. Роуэн не скрывал от меня своих чувств. Неоднократно давал понять, как много я для него значу, говорил, как давно я ему нравлюсь. Но услышав это вслух… Вдобавок к лекарствам, боли и общему драматизму ситуации, я не могла остановить водопад слез.
Роуэн вытер их большим пальцем, не дожидаясь, пока я произнесу эти три слова в ответ.
— Но мне нужно, чтобы ты дала обещание.
— Все, что угодно.
— Пообещай не скрывать от меня боль. Даже если будешь думать, что это не реально.
Я прикусила губу. Это трудное обещание. Не только потому, что так откроется уязвимая, мягкая часть меня перед самым сильным мужчиной, которого я знала, но и потому, что это привело бы меня к опасности.
Я никогда ни от кого не искала сочувствия, сопереживания или внимания. Даже от друзей. Даже от Ансель. Потому что, когда я обычно говорила о том, что чувствую себя больной, встревоженной или слабой, мама стыдила меня. Она заставляла меня чувствовать себя маленькой и жалкой, и я больше не хотела это испытывать.