[17] тонкой струйкой, ароматной и бодрящей, текло по пищеводу, оживляя и будоража, а затем тут же успокаивая вкусовые рецепторы и слизистые оболочки.
Чувства собравшихся были в этот час крайне противоречивы.
Тем не менее неожиданные изыски хозяина дома заставили их сменить гнев на милость в момент подачи супа. И Доден-Буффан прекрасно об этом догадывался, как великий полководец, который способен узреть тот невидимый для всех остальных момент, когда битва выиграна.
Этот суп был настоящим произведением искусства. Сложный, продуманный, временами старомодный, как полотна Греза[18], порой мощный, как картины Риберы[19], иногда неожиданно нежный, как творения да Винчи[20]. Его общее звучание напоминало развитие сонаты, в которой каждая нота сохраняет свою жизнь и свой аромат в силе и гармонии единого целого. У него был уникальный вкус, но каждая частичка этого вкуса передавала свой личный, неповторимый характер. Основу составляли два бульона, очень крепких, наваристых: один из крупного куска говяжьей грудинки, а другой – из сока пары килограммов свежих овощей, приготовленных на очень слабом огне с добавлением сухого шампанского для придания ему консистенции. К этим бульонам был добавлен легкий отвар, наполовину из грибов, наполовину из белой спаржи. Опытный вкус сумел бы в нем различить еще несколько чашек куриного бульона для придания сладости, в который было замешано несколько яичных желтков, взбитых с большой щепоткой мускатного ореха. В этой божественной ароматной жидкости, словно островки счастья, плавали сердца артишоков, бланшированных и фаршированных обжаренной в масле начинкой из молок карпа и обжаренных в сливках шампиньонов. Под дымящейся поверхностью в мерцающей глубине скрывались тяжелые жемчужины: золотистые крокеты, фаршированные хвостами раков, завернутыми в ломтики плавленого сыра.
Суп мгновенно завоевал всеобщую похвалу, и, когда уже слегка сытая пятерка с более спокойным сердцем принялась за фритюр Брийя-Саварена, огни блаженства и умиротворения окончательно поселились в их головах. Фритюр представлял собой небольшие круглые пончики с достаточно хрустящей корочкой, чтобы зубы сначала упирались в нее и только через четверть секунды достигали нежной сливочной сердцевины сокровищницы. И тогда!.. Внутри одних пончиков янтарного цвета, похожих на кожу прекрасной сингалки[21], была искусно запеченная печень налима с едва заметным оттенком сливочного масла, внутри других – сливочная сердцевина, сдобренная шафраном. Были те, чьим заветным секретом стали мозги вальдшнепов, выдержанные в холодильнике в маринаде из Вольне[22]. Наконец, в некоторых из этих жирных раскаленных шариков были ранние осенние артишоки. Принц Евразии, опьяненный всеми этими ароматами, ни один из которых не был перебит убийственными соусами, приправы которых, напротив, сочетались и дополняли естественную грацию и сущность каждого продукта… принц Евразии начал наконец понимать. Более того, к этим чудесным открытиям его подтолкнул шатонеф-дю-пап, который подобно хорошему морскому ветру наполнил паруса его сознания солнцем, свежестью и теплотой земли долины Роны, родины его души, чье гармоничное сочетание ароматов малины и танина придавало голове удивительную ясность.
Трифуй был как никогда серьезный, Рабас – собранный, Маго – раскрасневшийся, а Бобуа – преисполненный энтузиазма. Их счастье можно было бы считать полным, если бы они не ждали этого треклятого потофе, которое могло поставить все под сомнение. Принц, как бы ни был он поражен тем, что оказался полностью несведущ в той области человеческого искусства, которой, как ему казалось, владел в совершенстве, тем не менее продолжал размышлять сквозь призму своего величия: как должен он будет воспринять оскорбление, которое будет нанесено его королевской особе, когда на столе появится это грубое блюдо лакеев. И все же не будем забывать, что с каждой атакой, которую он проводил на волшебные пончики, его высочество все больше и больше склонялся в сторону снисходительности.
Наконец настала очередь этого злополучного потофе, которое позорило, унижало, оскорбляло достоинство принца и всю гастрономию, потофе Додена-Буффана, невероятно внушительного по размеру, которое Адель внесла на огромном длинном блюде. Искусная кухарка держала его так высоко на вытянутых руках, что гости, напряженные, встревоженные, поначалу ничего даже не заметили. Но когда с усилием и осторожностью блюдо было установлено на стол, потребовалось несколько минут, чтобы каждый из гостей, в зависимости от своего характера, вышел из состояния оцепенения и пришел в себя. Рабас и Маго мысленно укоряли себя за то, что усомнились в мэтре. Трифуйя охватила паника перед лицом истинного гения. Бобуа дрожал от волнения. Что до принца Евразии, то тот разрывался между благородным рвением даровать Додену-Буффану титул князя, страстным порывом предложить мэтру половину своего состояния и престола, чтобы тот согласился стать его шеф-поваром, досадным раздражением из-за преподанного ему, принцу, урока, смысл которого теперь был совершенно ясен, и желанием поскорее приступить к этому чудесному яству, обещающему пьянящее блаженство.
Сам потофе, сдобренный сверху тончайшими ломтиками сыра, казался восхитительным и разваристым. В исходившем от него паре чувствовался не только аромат говяжьего сока, дымящегося, как ладан, но и энергичный запах эстрагона, которым он был пропитан, а также нескольких кубиков, впрочем, немногочисленных, прозрачного, нетронутого бекона, которым он был приправлен. Кусочки мяса, довольно толстые и бархатистые на ощупь, сладко почивали на подушке, сделанной из широкого круга крупно порубленной колбасы с добавлением свинины и тонкой мякоти говядины, нарезанной зелени, тимьяна и кервеля. Это нежное мясное ассорти, приготовленное на одном бульоне, что и говядина, дополнялось обильными порциями куриной грудки, отваренной в собственном соку, с телячьей голенью, натертой мятой и цветком фиалки. И чтобы подкрепить это тройное волшебное сочетание, в блюдо было щедро добавлено мясо белой птицы, откормленной исключительно на хлебе, размоченном в молоке, а также внушительный слой гусиной печени, запеченной в шамбертене[23]. Слои мяса чередовались друг за другом, соединенные между собой ассорти из овощей, приготовленных в бульоне и обжаренных на сливочном масле, так что каждый гость должен был одним взмахом вилки и ложки зачерпнуть все сразу и переложить на свою тарелку.
Доден зарезервировал за шамболем[24] честь сопровождать это волшебное блюдо. Простое вино могло бы поспорить с каким-то из ингредиентов потофе, однако изысканный, сложный, цельный шамболь содержал в своей золотисто-розовой крови достаточно мудрости, чтобы оттенить вкус, задать необходимый тон, взять правильную ноту.
Прекрасный психолог, он точно все рассчитал. Эти утонченные души получали двойное наслаждение: они были избавлены от мрачных забот, которые преследовали их, а радостное удовлетворение от неожиданно полученного удовольствия вознесло их до небес. Оковы тоски и тревоги окончательно пали в тот самый миг, когда добродетельный жар вина заставил их отрешиться от всего и вернуться к полноценной радости жизни. Теперь пиршество началось по-настоящему. Больше ничто не могло его омрачить. Больше не осталось никаких сомнений и переживаний. Можно было со всем блаженством предаться удовольствию от угощения и от той нежной, доверительной дружбы, которая всегда зарождается между людьми в конце достойной трапезы.
Принц все понял окончательно, и честь его была спасена. Теперь, сидя за столом с правителями других стран, при любом дворе он сможет любезно рассказывать о своем приключении, не боясь утверждать, что отведал самый великолепный потофе, какой только можно себе представить.
Конечно, в его царственной душе осталась горечь от урока, который он получил и который не мог не задевать его самолюбие. Внезапно он понял, какое несовершенство скрывало под собой все напускное великолепие его стола. Ему даже показалось, что он вдруг ощутил во рту этот однообразный вкус ничем не примечательных соусов, подаваемых к блюдам. Он почувствовал, что, каким бы могущественным, каким бы богатым, каким бы величественным он ни был, прославленный и остроумный Доден на своей земле, где он, принц Евразии, бросил ему вызов, только что одержал победу и дерзко высмеял его напыщенную королевскую особу. Вполне возможно, что, перебрав в голове все эти горькие мысли, задевавшие его тщеславие, теперь, когда остатки незабываемого шедевра были доедены, августейший гость скис. Но времени расстраиваться особо не было, потому что внезапно в ноздри ударил дымок, в котором воспевалась вся сладость земли: сладкий и плотный дым, одновременно чистый и в то же время неуловимо тонкий, как сам перламутр той молочной луковой мякоти, от которой он исходил. Ах, это пюре! Гурмэ лично взял на себя заботу о его приготовлении. За тридцать шесть часов он сам отобрал одну за другой луковицы одинакового размера, цвета и вкуса. Он медленно нарезал их ломтиками, а затем в большом глиняном горшке раскладывал эти ломтики слоями внахлест, и так в три слоя, между которыми помещалась порция свежего сливочного масла. Слои не доходили всего несколько миллиметров до краев горшка. Затем он налил сверху полбутылки превосходного консоме и бокал старого изысканного шампанского, очень мягкого, лишенного всякой сладости. После чего он плотно закрыл крышку горшка, чтобы аромат оставался сконцентрированным. И в течение последующих тридцати шести часов на очень слабом огне из дубовых веток он творил свой шедевр – медленно, вдумчиво, почти религиозно. Завсегдатаи знали об этом чуде. Но принц, который до сих пор считал этот вульгарный и порочный овощ лакомством для лакеев, внезапно примирился с этим клубнем.