– Почечная колика, – тут же констатировал он.
Он назначил опиумную клизму и нацарапал рецепт. Но пока его писал, на секунду оторвался от бумаги, лежавшей на столе Додена-Буффана, окинул суровым взглядом этого великого человека, подняв очки на лоб, и произнес:
– На этот раз, дорогой месье, речь уже идет не о вас. Речь идет о женщине, которая страдает от частых и весьма болезненных приступов. Вы вольны противостоять своим собственным недугам со свойственным вам стоицизмом, которым я восхищаюсь как мужчина, но который осуждаю как врач. Вы не имеете права требовать такого же мужества от своей жены. Госпожа Доден-Буффан должна соблюдать строгую диету и, кроме того, посвятить лето лечению водами.
И поскольку по скептическим взглядам гастронома практикующий врач догадался, что ему не удалось убедить его, он счел нужным добавить:
– Как раз сейчас самое время, чтобы избежать серьезных последствий.
Поскольку время было раннее, а наряд Додена не подходил для встречи гостей, Бурбуд решил поговорить обо всем вечером, во время визита, который он намеревался нанести больной.
Когда он ушел, Доден подошел к своей жене. Пьеретта прикладывала к ее ноющему телу горячие компрессы, которые приносили лишь временное облегчение. Беспомощный, в ожидании лекарств, за которыми ушел слуга, он сел в кресло, повернутое к окну. Постепенно он взбодрился от теплого, мягкого солнечного света, пронзительного щебетания птиц и назойливого жужжания шершней и ос, которые уже завели свои хороводы. Он погрузился в размышления. Бедная женщина издавала невыносимые стоны, сопровождаемые тремоло оханий и бессвязных слов:
– Ой-ой-ой! Прямо внутри… В теле словно огонь… или нож… нет, это невыносимо… Я теперь не смогу больше есть сморчки, неужели!..
Последнее междометие задело Додена-Буффана за живое. По своему характеру он не особо любил видеть страдания, но тут, надо признать, жуткие страхи закрались в его голову. Боль, тем более настолько глубокая, жгучая, которую претерпевала сейчас госпожа Доден-Буффан, неизбежно вызывала в его воображении образ своей верной и мрачной сестры: смерти. Бедняга непроизвольно вспоминал свои прошлые разочарования и потрясения, которые принес в его существование уход Эжени Шатань, те опасности, которые подстерегали его искусство, трудности, которые ему пришлось испытать, когда он был вынужден искать замену этой несравненной женщине… В глубине души он плакал. Но к этим смутным эгоистичным размышлениям, мелькавшим в его сознании мимолетными воспоминаниями, присоединились более сентиментальные волнения, пронизанные мыслями о совместной жизни, привкусом старой привязанности. В эту горестную минуту тревоги его сердца и опасения его разума окончательно смешались друг с другом.
Внезапно, после долгого периода туманной горечи, к вискам прилила жгучая волна более острого беспокойства: кто же теперь позаботится о его полуденной трапезе? А о вечерней? И что будет завтра?.. Возможно, что Адель останется прикованной к постели на множество дней, а значит, он будет брошен на попечение Пьеретты, чье обучение, начатое госпожой Доден-Буффан, еще было далеко не совершенным и чье зарождающееся искусство основывалось скорее на везении новичка, нежели на интуиции гения. Доден вздрогнул…
Пообедал он, стоит признать, довольно плотно, хотя и без изысков. Следуя сложившейся привычке, когда еда была лишь правильно приготовленной, он заперся в своем кабинете. Убедившись, что больная спокойно спит, он смог уйти, не испытывая угрызений совести из-за ее страданий. Откинувшись на спинку кресла, опустив подбородок на грудь и сжав подлокотники обеими руками, он устремил свой взгляд, полный грусти, в пустоту. Он лишь изредка возвращался оттуда, чтобы еще раз подумать, чего не хватало в соусе из белого вина, поданном к желудкам, и в приготовленной домашней птице, или попытаться отыскать в тумане прошлых видений безупречное совершенство вкуса, которое вдруг воскресало в его памяти.
Время шло, приближая визит врача, который порождал еще больше беспокойства: что Бурбуд еще собирается назначить? Он говорил что-то о строгой диете и лечении водами… Строгая диета? То есть придется навсегда отстранить Адель от приготовления блюд под чутким руководством его гения и начать лично заниматься этим. Он был слишком слаб перед искушениями и слишком добр, чтобы требовать от своей жены дважды в день подвергать себя таким испытаниям только ради того, чтобы доставить ему удовольствие, которого сама она будет лишена отныне. И что тогда? Стряпня из рук одной только Пьеретты или кого-то другого… Величайший музыкант, обреченный не слышать больше ничего, кроме звука скромного кларнета… А лечение водами? Какая-то расплывчатая перспектива проживания в отеле с двухразовым или трехразовым питанием в трактире с его передержанным соусом, мясом без сока, птицей без вкуса, овощами без аромата. Над Доденом сгущалась атмосфера отчаяния и катастрофы. Минуты бесконечно тянулись, а мир вот уже несколько часов был погружен в бездну агонии и краха. Веяло какой-то рассеянной тоской, отражающей все горечи жизни.
С самыми серьезными и угрожающими намеками Бурбуд действительно предписал вегетарианскую диету, совершенно не похожую на ту, которой Доден придерживался обычно во время своих вечерних трапез. Затем разговор зашел и о лечении на водах: Баден-Баден начинал входить в моду, и его воды, охваченные ореолом этого зарождающегося веяния, были способны исцелить от любого недуга.
– Совершенно необходимо, – безапелляционно заявил эскулап, – чтобы госпожа Доден-Буффан срочно прошла там самое тщательное лечение. И вам тоже было бы неплохо там подлечиться, дорогой друг, раз уж представилась такая возможность. Всего один сезон курортного лечения может принести огромную пользу.
Тонкий аромат бургундского тут же всплыл в воспоминаниях гурмэ, скривившего губы от одной только мысли о гнилостном вкусе этой сернистой воды.
Потребовалось несколько новых предупреждений и настойчивых увещеваний Бурбуда, чтобы наконец в середине июня Доден принял твердое решение уехать вместе со своей женой в великое герцогство. Несколько раз он решался на это путешествие именно в те часы, когда смутная боль пронзала либо почку его жены, либо его собственную ногу. Затем, когда угроза отступала, он с нежностью думал о своем саде, утопающем в цветах и лучах солнца, о своем уютном доме и с беспокойством о манерах Адели, на которые не обращали внимания соотечественники, но которые не могли остаться незамеченными в этом элегантном курортном городе, и его решимость тут же давала трещину в виде непреодолимой апатии.
Отъезд был назначен на двадцать седьмое июня. Доден поручил Адели подготовить сундуки. Он позаботился о том, чтобы наполнить огромную сумку из кожи и гобелена гастрономическими книгами, чтение которых должно было выдернуть его из столь пугающей реальности. В его личном багаже была также огромная бутыль виноградного вина. На протяжении многих и многих лет он не покидал ни своего кабинета, ни своего дома, ни своих друзей более чем на два дня, поэтому в ночь перед отъездом ему практически не спалось. Он глубоко размышлял над той мыслью, что неудобства, сопряженные с лечением, с путешествием, которое они с женой собирались предпринять, скорее приведут к непоправимому ухудшению их здоровья и покончат с их прекрасной жизнью быстрее, чем все эти колики и приступы, перенесенные дома. Не найдя ни одного веского и решительного повода, чтобы отменить поездку, он запретил себе дальше думать об этом, особенно теперь, когда прощание прошло на публике, когда дилижанс был заказан, комнаты забронированы и весь город на протяжении двух недель только и делал, что судачил об их отъезде. И все же его переполняло беспокойство. Его воображение рисовало дилижанс на дне канавы, отвратительный вкус еды, которую им будут подавать. Он видел себя раздутым до такой степени, что задыхался рядом с Аделью, булькающей при каждом шаге от переполняющего ее водопада. Он представлял их обоих, изнуренных зловонной жидкостью до такой степени, что они не смогут отправиться в обратный путь и будут вынуждены до конца своих дней оставаться в захолустье этого немецкого герцогства. Особенно живописно он представлял себе жалкие столы бесславных трактиров, он вдыхал запах жира и безвкусной стряпни, простецкого жаркого и отвратительного рагу. Более уставшая и менее взволнованная госпожа Доден-Буффан блаженно храпела в соседней комнате.
Трели птиц, проснувшихся с первыми лучами солнца, заставили бедного гурмэ вздрогнуть: они звучали для него похоронным маршем. Час приближался, и теперь, когда он был вынужден покинуть родные места, предметы вокруг казались ему пропитанными очарованием, которого он никогда не замечал, и странным духом меланхолии. Впервые за все время он увидел обстановку, в которой жил.
Бобуа, Маго, Рабас, Трифуй и доктор Бурбуд окружили несчастную пару возле экипажа. Как все нормальные люди, которые с уважением и трепетом идут навстречу неизвестности, месье и мадам Доден-Буффан оделись в дорогу во все парадное: серо-бежевый плюшевый цилиндр, пиджак с золотыми пуговицами и длинные брюки до пят, шляпка из итальянской соломы, украшенная россыпью шелковых цветов, элегантное платье с рюшами и кружевами. Тысячи чемоданов, сумок, котомок, узелков и зонтиков. Прежде чем замереть на верхней ступеньке, Адель оставила последние наставления Пьеретте и служанке, на глазах у которых выступили слезы. Путешественники в последний раз попрощались со своими друзьями, после чего, бесконечно грустные и растерянные, удобно расположились на небольших круглых подушках из парусины с розовым орнаментом, которые были разложены на сиденье. Экипаж тронулся и умчался прочь, оставляя после себя скрежет, топот и вихрь пыли.
Пока они ехали по Франции, поездка была относительно счастливой. Пара дремала, покачиваясь на высоких пружинах, изредка выходя из этого оцепенения, вызванного избытком эмоций, смутной тревогой и монотонным движением, чтобы перекусить. И он, и она молчаливо, не обсуждая это друг с другом, признали, что, находясь в столь исключительных условиях и тем более накануне лечения, которое должно исцелить их от всех болезней, соблюдать диету, предписанную врачом для нормальной жизни, больше нецелесообразно. Поэтому обеды и ужины изобиловали мясом, рыбой и винами. Незапланированные перекусы между основными приемами пищи, когда они останавливались в каком-нибудь трактире, отвлекали их от скучной дороги. Более того, еда, которую им доводилось отведать, хотя и не достигала изысканного уровня их собственной кухни, все же имела свое очарование. С высоты своего вкуса Доден проявлял исключительное дружелюбие и снисходительность. Некоторые местные блюда, некоторые способы их приготовления даже нашли отклик в душе маэстро. Он не боялся отдавать блюдам должное и интересовался рецептами приготовления. В такие моменты он призывал на помощь все свои лирические силы, чтобы снова радоваться и анализировать. Он снова много говорил. К тому же несколько незапланированных бутылок вина вернули ему хорошее настроение, бодрость и жизнерадостность. Струйки вина из старых кувшинов, ароматы вкуснейших и с любовью приготовленных блюд словно ласковыми волнами будоражили его душу.