Нагнувшись с огромным усилием, как любой в меру упитанный человек, он стянул одну из своих туфель. Хуго Штумм тут же продолжил:
– Я пришел поговорить с вами, досточтимый герр профессор, о метафизике кухни, которой я уделяю особое внимание…
Доден встал, туфля в руке, одна нога в носке, лицо в шоке. Сбитый с толку этим выражением неподдельного изумления высокого господина, Штумм счел нужным пояснить:
– Я уже написал первые тысяча семьсот восемьдесят три страницы по существу своему гегельянско-платоновской книги под названием «Метафизика кулинарии»…
Головокружение и дрожь сотрясли все тело Адели. Накладывая в своем сознании непонятный для нее варварский термин «метафизика» на образ кастрюль и сковородок, который единственно ассоциировался у нее со словом «кухня», она пришла в ужас, полагая, что незнакомец нанес какое-то жестокое оскорбление ее любимому искусству. Однако, увидев невозмутимость супруга, несколько успокоилась сама. Штумм тем временем продолжал:
– Я вряд ли открою вам тайну, досточтимый мэтр, если скажу, что кулинария сама по себе, как и весь остальной мир, есть не что иное, как иллюзия наших чувств. Только Идея, порожденная ею, имеет истинную ценность.
Доден вскинул на своего собеседника взгляд, в котором подозрение в слабоумии смешивалось с раздражением от этой напыщенной болтовни, пока неописуемые воспоминания, никоим образом не относящиеся к Идее, протестовали против этого смелого утверждения. Штумм продолжал, невозмутимый:
– Я излагаю вам план моей книги и ее главенствующую мысль. – Он без остановки вертел шляпу в своих толстых руках, вкладывая в этот глупый жест все свое самодовольство. – Так вот, ценность имеет лишь Идея кухни. Я посвятил всю свою жизнь тому, чтобы продемонстрировать это, а в итоге стал питаться лишь переваренным картофелем с капустой…
– Ой, как я вас понимаю! – выпалил Доден, вспоминая фрикадельки, поданные в первый вечер.
Штумм расценил это как одобрение:
– Поскольку вы согласны с моими предпосылками, предлагаю приступить к трансцендентному анализу моей Идеи. Избавившись от всяческих ухищрений, которыми обременяют ее наши потребности, от всего лишнего, чем нагружает ее наша распущенность, давайте посмотрим на кухню в ее первозданной простоте: Идея кулинарии – это лишь одна из основных составляющих нашего инстинкта выживания, нашего стремления к самосохранению. Типичный повар – это старейший человек в доисторические времена, ограничивший свое искусство отделением кровавого окорока зубра от нервных окончаний, которые было слишком сложно пережевывать. Его сын, решивший приготовить мясо над пылающими ветками костра, в значительной мере отошел от чистой Идеи. В платоновском мире Идея приготовления пищи напрямую связана с другой великой абстракцией жизненного инстинкта: с Идеей размножения.
Ошеломленный Доден застыл на месте, все еще держа туфлю в руках. Слегка подняв голову кверху, он не осмеливался даже пошевелиться.
– Вы, несомненно, заметили, достопочтенный мэтр, что Идея размножения на протяжении веков неустанно жила в сознании людей. За исключением нескольких вырожденцев, которые, позвольте мне с сожалением констатировать, благородный месье, являются исключительно вашими соотечественниками и которые решили подменить примитивный половой акт нездоровым возбуждением, вытесняя тем самым сам первоначальный акт, что, как я отмечаю с тем же сожалением, не соответствует нашим инстинктам и отражается на поведении полов в первую очередь на вашей родине. За исключением тех немногих вырожденцев и их последователей, человечество продолжает воспроизводиться все тем же примитивным методом, благодаря чему первоначальная Идея и ее проявление в значительной степени остались нетронутыми.
От этой длинной непонятной речи у Додена началась изжога, заставившая его тихонько зарычать от боли.
– То же самое нельзя сказать о кулинарии: чревоугодие, которое вскоре после появления человека на Земле не только порочило, но и всячески искажало простое желание выжить, повсеместно вытеснило эту первоначальную потребность в пище, и сегодня кухня, столь востребованная в цивилизованном обществе, стоит так же далеко от примитивного инстинкта питания…
– …как шварцвальдские фрикадельки от искусства гастрономии, – вставил Доден, кровь в жилах которого постепенно начинала закипать.
Он наконец положил свою туфлю. Хуго Штумм, казалось, не расслышал его комментария или не понял его, поскольку был слишком увлечен своими разглагольствованиями. Он продолжил:
– Это, я считаю, является незыблемыми предпосылками. Но, полагаю, вы еще не знаете, господин мэтр, что вся Вселенная в неистовом и болезненном порыве стремится преодолеть свою раздробленность и воссоединиться в Единстве, или, скорее, в Единствах мира Идей. Это факт. Все, что тяготеет к простому единству, стремится вырваться из объятий материального и вернуться к своему первоначальному идеалу. Вот почему любой нормальный философ поддержит традиционную политику наших Гогенцоллернов[54], веками добивавшихся объединения Германии под своим скипетром, поскольку объединение Европы и, наконец, объединение всего мира глубоко вписываются в логику метафизического порядка.
Но вернемся к кухне, которую я намереваюсь рассмотреть именно в том ракурсе, который имел честь только что обозначить вам. Ее величайший из ныне живущих апостолов, преемник Апициев[55], Архестратов[56] и многих других, не может не одобрить усилия, которые я прилагаю, чтобы поднять его искусство или его науку в умозрительные сферы разума.
Доден, ошеломленный этим красноречием и восхищенный проявлением эрудиции, которую трудно было предугадать с самого начала, дабы выдержать натиск визитера, наконец устроился в кресле, в которое до этого сел, казалось, лишь на время, разрываясь между желанием прервать беседу и уважением, которое посетитель внушал ему, несмотря ни на что.
– Таким образом, человеческое усилие, которое выведет кулинарию из колеи материальности и направит ее на путь духовного возрождения, состоит в том, чтобы вырвать ее из этого нездорового разнообразия и внести в ее сложный беспорядок элементы, способные вернуть ее к первоначальному Единству, к свету Идеи! Следовательно, необходимо упростить, снизить до минимума, низвести до элементарного наши немногочисленные вкусовые потребности, избавиться от унизительных изысков, от декадентских сочетаний и перейти к более нормальным, то есть грубым удовольствиям, подготовиться к тому дню, когда кухня вновь станет отражением лишь одного из жизненных инстинктов человека, когда он обратится к традиции своих далеких предков и ограничится приготовлением пищи исключительно для поддержания жизни.
– Мне кажется, – сквозь зубы проворчал Доден-Буффан, – что ваши соотечественники, а также некоторые американцы, с которыми мне довелось тут повстречаться, уже довольно хорошо продвинулись на этом пути…
– Таким образом, кулинария завершит свой платоновский цикл и станет самым великолепным, самым метафизическим из искусств. Являясь частью Единства Идей, она достигнет своего полного переосмысления, пройдя все стадии разнообразия и вернувшись через них к первоначальному Единству. Из столь ясного видения предназначений я извлекаю законы и правила, которые должны вдохновлять творцов, создающих и вдохновляющих это искусство, а вместе с ними и всех мыслящих и небезразличных людей. По крайней мере, хотя бы в одной из областей своего разума человек, вопреки всем искусственным суждениям, будет подчиняться только одному категорическому императиву, в преследовании которого он сможет прийти к реальности вещей! И тогда наконец мы сможем лишить кухню этого императива важности, от которого не в состоянии отказаться сегодня.
После весьма продолжительного молчания, заверившего его, что речь собеседника наконец окончена, Доден-Буффан встал и, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате, даже не замечая Адели, окончательно сокрушенной этой чудовищной философской тарабарщиной, которую Хуго Штумм замесил на дне ее кастрюль. Долгое время мэтр безмолвствовал. Философ, все еще вертя шляпу в руках, удовлетворенно ерзал на стуле, ожидая восторженного одобрения и не сомневаясь ни на секунду в том, что его рассуждения покорили прославленного друга принца Евразии. Он ожидал, что тот немедленно запишется в последователи его доктрины. Наконец, все еще шагая по комнате, Доден промолвил:
– Дорогой брат капитана прусской гвардии Отто Штумма, – и на сей раз он произнес эту фразу со всей дерзостью, на какую были способны его чувственные губы, – одна моя подруга – она умерла во время революции на эшафоте, – милая мадам Лассюз, так отвечала д’Аламберу, который пытался ей объяснить учения вашего Канта: «Ни один императив мира не стоит греха, совершенного по любви». И я думаю, что этот ваш метафизик и вся ваша метафизика, вместе с ним взятая, выражаясь простым языком – да простит меня мадам Доден-Буффан, – может отправляться к черту на рога. Вся ваша Идея о кулинарии – это просто дешевый собачий корм по сравнению с раками, вальдшнепами или мясным пирогом моего божественного друга Брийя-Саварена, который писал: «Животные кормятся, люди питаются, но только умные люди умеют есть». Эти десять слов начисто разрушают вашу доктрину, если только она когда-либо имела силу или вообще какой-то смысл.
Вид у Додена-Буффана был такой царственный, что Хуго Штумм, которому только что был поставлен шах и мат, даже не решился протестовать.
– Я не удивляюсь, что эта страна дошла до безумного решения свести кулинарию к первобытной Идее, воплощенной к тому же в образе сырого куска мяса. Несомненно, ваша национальная кухня только бы выиграла от этого, месье. Однако не надейтесь, что кто-то из моих соотечественников воспримет хоть слово из вашей так называемой философии и уж тем более одобрит ее. Мы изобрели маринованную утку в горшочках, рагу из сморчков, курицу в сметане, трюфели, запеченные с беконом, тарталетки с печенью птицы, зайчатину по-королевски, слоеные пирожки с начинкой из раков, мы, и никто другой! У нас есть бургундское, бордо и анжуйское, в то время как вы, сударь, если я вас правильно понял, предлагаете нам запивать сырое мясо лишь водой из источников, дабы утолить чистую Идею жажды! Думаю, ответ напрашивается сам собой, месье, что в силу философии естества, которая обладает большим благородством и силой, чем та, что вы пытаетесь тут выстроить, человечеству дано использовать дары, данные самим Богом. Очевидно, что Божественное начало, которое и является Идеей всех Идей, не для того наградило нашу скромную земл