ю тысячами деликатесных сокровищ, чтобы мы питались обрезками сырого мяса. Возможно, эту деталь вы не подумали взять в расчет. А следовательно, ваша теория построена на заведомо глупом доводе, как, впрочем, и вся ваша философия, которая, переворачивая с ног на голову суть незыблемых проблем, всегда стремилась подвести буквально подо все метафизику моральных постулатов.
Хуго Штумм попытался было возразить. Хотя он всегда довольно легко переносил яростную критику в свой адрес, сама мысль о разрушении в один миг всей немецкой философии была для него невыносимой.
– Прошу вас, сударь, – сурово произнес Доден-Буффан, – я терпеливо слушал вас… Могу заверить вас, что в кухне моей страны нет ничего, кроме благородства, величия и света, который никоим образом не вписывается и не хочет вписываться в вашу метафизику и который не имеет ничего общего с первобытными Идеями и сырым мясом! И я уверяю вас, что ей не нужны ни ваши витиеватые рассуждения, ни ваши бредовые идеи, чтобы подняться, подобно Фаэтону[57], к славе и солнцу! Изящество и утонченность, сочетания и пропорции, точные дозировки и чистота вкуса несут в себе свои собственные достоинства. И когда благодаря их счастливому союзу человеку удается забыть о самом себе, возвыситься до небес, вознестись над собственной материей, они достигают своего совершенства, которое наделяет их непреодолимой, наивысшей, идеальной силой. И вряд ли вы когда-либо сможете понять, насколько гротескной нам может показаться вся эта ваша философия очищения Идеи кухни и приравнивания ее к куску сырого мяса. Мы, сыновья пылкого Паскаля, эпического Рабле и проницательного Монтеня, кто пробует этот мир на кончиках своих вилок, мы можем лишь сдуть ее с нашего стола, как назойливую муху! Месье, мы все сказали друг другу.
Возвращение и клятва
Второго октября молодая Брессан, оставшаяся присматривать за домом Додена-Буффана во время его отсутствия, получила с посыльным письмо, в котором сообщалось о возвращении хозяев семнадцатого числа того же месяца. Ей было поручено – далее следовали подробные рецепты и рекомендации на трех страницах – сварить к этому дню бульон из старых кур, говяжьего языка и крестца, пастернака, репы, моркови и сельдерея; приготовить мясное желе, экстракт из свежих шампиньонов, подготовить добротную телячью почку (вес, цвет и количество жира детально описаны), а также белое мясо индейки; запастись двенадцатью куриными печенками, шестью дюжинами раков и, наконец, написать Лаванши из Бюлля, чтобы тот вовремя прислал кусок настоящего и очень жирного сыра грюйер. Кроме того, было предписано охладить к шести часам утра три бутылки шато-шалон и поставить столько же бутылок вержелесса в комнате.
«В остальном, – добавляла Адель Пиду, жена Додена-Буффана, – ни о чем не беспокойтесь. Я займусь всем лично».
Через час после получения этого послания весь маленький городок узнал о возвращении мэтра. Волна эмоций захлестнула завсегдатаев кафе, местных жителей, продавцов на рынке, посыльных на привокзальной площади. Все так переживали, что этот вояж может оказаться фатальным для великого человека и что обратно они получат лишь труп, который смогут похоронить рядом с Эжени Шатань! Своего рода беззаботная радость охватила весь город, получивший добрую новость, которую принесла маленькая горничная, гордая тем, что является предвестником великого возвращения.
Ах, сколько дней предстояло соотечественникам Додена-Буффана ожидать, когда их герой наконец вернется на родную землю!
Маго, Бобуа, Рабас и Трифуй собирались ежедневно, чтобы предаться предвкушению того благостного часа, когда почтовый дилижанс появится на въезде в город возле линии побережья. Убедившись, что никто из них со вчерашнего дня не получал никаких неприятных известий, новостей о стеснительных обстоятельствах или сводок о происшествиях, они снова предавались чувству гордости за то, что были знакомы с небезызвестным всем гурмэ: кто, как не они, имел больше прав с таким волнением ожидать возвращения человека, заставлявшего трепетать весь город.
И вот наступило долгожданное семнадцатое октября. Удивительно солнечный и теплый день заставлял сердца всех горожан биться в едином ритме радости, праздного безделья и нетерпеливого ожидания – как при праздновании дня рождения короля. Мальчишки, посланные на разведку, высматривали дилижанс на выезде из долины по направлению к Тюильри. Все, кто смог покинуть конторы, мастерские или магазины, шумно толпились у городских ворот, сидели на траве, прятались в кустах, ожидая…
Наконец, около двух часов дня примчались дозорные, заглушая своими криками ровный постукивающий звук колес.
«Вон они! Вон они!» – кричали мальчишки, задыхаясь, измученные, запыленные и потные, как марафонцы.
В мгновение ока толпа выстроилась по обе стороны дороги. Были слышны лишь короткие перешептывания:
– Боже, как они там?.. Вовремя они сбежали!.. Бедный Доден, бедняжка Адель!.. В каком состоянии они возвращаются от этих варваров?..
Дилижанс въехал и проследовал мимо неторопливым темпом, как будто спокойствие и задумчивость гурмэ проникли в саму душу лошадей. Экипаж двигался среди шепота уважения и любви: шляпы падали пред ним, как колосья пшеницы под взмахом косы. В этот час Доден-Буффан, чудом уцелевший в далеких сказочных и диких краях, возвращался в свой город, как те легендарные герои, чьи заслуги, труды и подвиги уже вряд ли кто помнит, но в ком народ видит олицетворение своей славы. Великий человек вернулся! Сидя на мягком сиденье экипажа, смакуя неожиданную дань уважения соотечественников, он начал забывать о своих недавних испытаниях. Адель, сидевшая рядом с ним, нахохлившаяся, как голубка, изо всех сил старалась придать своему изможденному лицу достойный вид, то и дело выглядывая из-за спутанного индийского палантина, намотанного поверх воротника из органзы.
Последователи ожидали их на маленьком крыльце дома. Молодая Брессан, стоявшая среди них и неспособная выразить свои эмоции, просто хлопала себя по животу и бедрам со слезами на глазах.
Члены доверительного круга, которые заметно откормились, пока мэтр превозмогал опасности на чужбине, заключили его в свои объятия. При первом же взгляде на их животы Доден не без огорчения отметил преимущества отказа от путешествий, от них, в свою очередь, не ускользнуло, что шикарный бархатный жилет их учителя уже не сидел на его мощном животе как на барабане. Его поступь уже не казалась столь уверенной. Лицо выглядело помятым и усталым. Тем не менее радостный и благостный свет сиял в его глазах – его взгляд отдыхал при виде старых друзей и каменных стен родного дома. Он раздавал приветственные объятия, безмолвный, задыхающийся от этих святых эмоций.
Что до Адели, то она поднялась по ступенькам, с развевающимися нагрудниками на платье сизого шелка и слегка прихрамывающая, как путешественница, которая только что избежала великих опасностей и повидала то, что глазу простого народа увидеть не доведется никогда. И исчезла в дверном проеме.
В кабинете Додена, через который она просквозила, как ветер, пятеро друзей не нашли ничего, кроме ее сумки, перчаток и легких закусок. Однако из кухни по соседству до них доносился ее властный хрипловатый голос, сопровождаемый тысячами отточенных, уверенных звуков, свидетельствующих об усердной работе знающей кухарки.
– Самоотверженная женщина! – прошептал Доден-Буффан. – Даже не поднялась в комнату, сразу принялась за мой ужин! Она хочет, чтобы первая же трапеза после нашего возвращения стерла все тошнотворные воспоминания об этом отвратительном лекарстве!
Пятеро друзей устроились в уютных креслах. Доден послал за тремя бутылками настоящей мадеры, которую сорок лет назад один из его друзей – увы, почивший! – привез ему на одном из кораблей своей компании. Он был удивлен, увидев, что почтенные бутылки, стоявшие на расписном цинковом подносе, возвышались над россыпью фланов с вишневым ликером, которые Адель только что поспешно разложила для закуски.
Послеобеденное время стало счастливейшим моментом для эпикурейца, вырвавшегося из лап германской геенны. Он отдыхал душой, вновь оказавшись в окружении старых книг, своих старинных друзей, отжившей свой век мебели – так чувствует себя человек, избавившийся от парадной обуви и скользнувший усталыми ногами в разношенные домашние тапочки.
Книга, которую он перелистывал перед отъездом – «Альманах гурманов» графа Перигорского[58], – все еще лежала на столе. Сколько мучительных приключений, сколько горечи, сколько мрачных событий пережил он с тех пор, как в последний раз заглянул в нее!
Доден в мельчайших подробностях расспросил своих друзей, своих верных последователей, о том, что произошло в их маленьком городке с тех пор, как он покинул его. Но всякий раз, когда кто-нибудь из них в свою очередь пытался спросить его о путешествии, он закатывал глаза, словно не мог вынести ужаса видения, возникающего перед ними. Он возвращал своих собеседников в их город, заставляя в деталях рассказывать о меню, которое они успели отведать за это время, о вкусах блюд, которые его интересовали, об ужинах, которые готовила для них кухарка «Кафе де Сакс», о званом обеде, устроенном в супрефектуре… Очевидно, что он бежал от ужасных воспоминаний последних недель, только-только оставшихся позади. Друзья быстро сообразили, что следует оставить расспросы, вызывающие столь тяжелые страдания.
С наступлением сумерек и с последними каплями мадеры слова становились все тише, фразы звучали все приглушеннее, а затем, с приходом ночи, голоса и вовсе умолкли.
Служанка принесла светильники, поставив их на то же место, где они стояли последние лет сорок, и пришедшая вместе с ними игра света и теней наполнила кабинет Додена особым уютом, словно это было привычное и четко выверенное освещение всей его жизни. Они подчеркивали суровую и роскошную уединенность старого семейного дома, позволяя его обитателям чувствовать себя в безопасности среди тайн коварной ночи, уже подкрадывавшейся со всех сторон.