В тот вечер всех городских стряпух, многие из которых были небезызвестны, какая-то мечтательная сила притяжения вновь потянула к кухонным плитам. И некоторые из них вдруг увидели, как в тлеющих углях забрезжил наконец свет признания их искусства.
Доден, Венера и трактир
Четыре следующих дня после смерти Эжени Шатань Доден-Буффан обедал и ужинал в «Кафе де Сакс», чем поверг это мирное заведение в состояние непрекращающегося ужаса. Два раза в день в зал, где сидел суровый и непроницаемый знаменитый посетитель, кухарка отправляла дрожащими руками блюда, приготовленные ею словно в бреду. Хозяин, чтобы скрыть свое недомогание и постоянный страх перед возможной вспышкой презрения, делал вид, что с головой ушел в свои расчетные книги: цифры плясали у него перед глазами, пока он находился в ожидании, что вот-вот раздастся раздраженный голос клиента. Доден-Буффан сидел смиренно, не произнося ни слова.
Убежденный, что он должен сохранить память о таланте и искусстве покойной, и преисполненный решимости питаться столь же достойно в будущем, как и в прошлом, после недели скорби и мучений на первой полосе местной газеты он опубликовал объявление, где в торжественных выражениях объявил, что вакансия открыта, равно как открыты двери его дома для преемницы, готовой подтвердить свой опыт и искреннюю страсть к культу гастрономии, которому он сам себя посвятил.
По правде говоря, он не смел надеяться, что появится вторая Эжени Шатань, которая сможет скрасить его существование или утолить как его эстетические пристрастия к превосходной кухне, так и – давайте смотреть правде в глаза – менее утонченные желания, которые еще говорили об его относительной молодости и которым провинциальная жизнь могла предложить лишь посредственное удовлетворение. Эжени Шатань, поступившая на службу к бывшему мэтру еще в нежном возрасте, несомненно, добавила к своей кулинарной виртуозности своего рода отрешенность от собственной персоны, не лишенной очарования.
Подходящий с философской убежденностью к тому, что не следует судьбу дважды просить об исключительных благах, тем более если речь идет о благе снова повстречать существо столь уникальное, которое могло бы стать утешением не только для его сердца, но и плоти, Доден решил, что, если ему и удастся обнаружить новый кулинарный самородок, все остальные аппетиты он всегда сможет переключить на кого-то другого.
Отважные кухарки, явившиеся на экзамен к мэтру, в большинстве своем были высокого о себе мнения. Некоторые из них втайне думали, что слухи об изысканности кухни в доме были явно преувеличены. Другие, едва переступив порог, полностью забывали соизмерять свою смелость со своими талантами.
Доден принимал соискательниц в своей библиотеке. Он вежливо вставал, когда они входили, и, терзаемый сомнениями и презумпцией гениальности, приглашал их сесть в удобное кресло. И пока он тактично задавал вопросы о семье, возрасте, условиях жизни, навыках и опыте предыдущей работы, его оценивающий взгляд цеплялся за каждую черточку в лице, по которой можно было бы вычислить гениальную кулинарную художницу. Прежде всего он долго и пристально изучал губы: насколько они были пухлыми. Он рассматривал их очертания, чтобы обнаружить в них ту живость, которая свидетельствует об обостренном восприятии, тот трепет, который указывает на их особое предназначение. Наконец, он искал ту «физиономику гурмана», которая выступала главной гарантией. Он тут же отказывался от острых или квадратных подбородков: ему нужна была округлость, способная убедить его в необходимой ему чувственности. И хотя в их взглядах он читал некую неопределенность, она не могла его сбить с толку.
Когда в ходе этого первого экзамена не выявлялось веских причин для продолжения беседы, он ловко находил предлог, чтобы отделаться от соискательницы. Когда, напротив, он видел что-то стоящее, то весьма серьезным тоном заводил разговор на гастрономические темы и, хотя не ожидал от них глубоких размышлений или новых взглядов, которые бы находили отражение в искусной технике исполнения, даже по кратким, невнятным или отрывочным ответам умел различать, чего следовало ожидать от интеллекта, таланта и призвания собеседницы. Иногда он намеренно произносил какую-нибудь ересь, чтобы вызвать ответную реакцию, иногда откровенно восхищался мясом, приготовленным на углях и сочетающим в себе аромат дыма и вкус готовящегося блюда. И даже если он обнаруживал у кандидаток незнание этих элементарных истин, он, по крайней мере, мог оценить способность, с которой они усваивали его заявления, и надежду, которую мог на них возложить. Иногда в разгар беседы он вставал, подходил к полкам любимой библиотеки, ловким движением доставал редкое издание «Альманаха гурманов», открывал его рукой, умеющей обращаться с книгами, и произносил: «Гримо де Ла Реньер писал: «Шестой год. Маленький трактат о соусах. Только шарлатаны французской кухни проявляют неумеренность в сочетании ингредиентов для приготовления ру и кулиса»[8]. Держа книгу открытой, он наклонял голову и смотрел на ошеломленную собеседницу поверх очков: «Гримо совершенно справедливо позаимствовал это важное наблюдение из «Книги о здоровой пище», том I, страница 247. Думайте, мадемуазель, думайте!» А затем продолжал читать: «Мука и некоторые крахмалы, используемые в умеренных количествах, бульоны из мяса и дичи, правильно приготовленные эссенции и отвары также нередко входят в состав соусов. Главное достоинство хорошего соуса заключается в умении правильно сочетать ингредиенты, и это искусство чрезвычайно сложно. Если ингредиенты плохо сочетаются между собой, соус попросту распадается, и поскольку он является завершением рагу, то не только не добавляет ничего к совершенству блюда, а, несомненно, портит его». Он закрывал книгу и с глубоким интересом наблюдал, какой эффект эта пламенная речь производила на его будущую кухарку.
По правде говоря, от этих философских размышлений у большинства из них начиналось какое-то странное покалывание в определенной части тела, заставляющее их ерзать в кресле. В этот момент им как никогда хотелось оказаться где-то в другом месте. Незнающие и невежественные чувствовали себя просветленными. Уверенные в себе начинали сомневаться. Некоторые так ничего и не понимали. И лишь немногие, наконец, осознавали, какая огромная наука стояла за всем этим, отчего голова начинала идти кругом. Последних Доден подвергал новому испытанию. Чтобы вырвать их, бедняжек, из лап охватившего беспокойства и вернуть на землю, он ставил книгу на место и предлагал отправиться в святая святых – «мастерскую», то есть на кухню. Сначала он проводил соискательницу через столовую, обставленную мебелью из вощеного дуба, светлую, просторную и уютную, которая своей мягкой атмосферой пробуждала вдохновение. На столе было ограниченное количество столовых приборов, максимум восемь. Он указывал на него пальцем:
– Стол всегда должен быть украшен как посудой, так и цветами, чтобы глаз отдыхал и радовался, но при этом взгляд не был перегружен и продолжал концентрироваться на главном.
Сервант и буфет с массивными фамильными столовыми приборами были широкими, удобными, хорошо приспособленными для беспрепятственной сервировки. Аккуратно расставленные тяжелые стеклянные бокалы из граненого хрусталя, сильно расширенные кверху, идеально подходили для того, чтобы можно было одновременно вдыхать ароматный букет и наслаждаться самим напитком. Кресла были сконструированы таким образом, чтобы можно было в любой момент удобно откинуться назад. На маленькой безликой книжной полке несколько полевых цветков выглядывали из глиняной чашки.
Огромный оконный проем занимал всю заднюю стену комнаты и выходил в небольшой, но полный зелени сад, тщательно ухоженный и засаженный цветущими гладиолусами и геранью в бутонах. Комфортная температура сохранялась в этой комнате на протяжении всего года: шестнадцать градусов, которые поддерживались при помощи дровяного камина зимой и довольно сложной системы сквозняков летом. На стенах висели две шутливые гравюры: на одной портрет Гримо в резцовой технике, а на другой – связка перепелок в тени ярко-медного котла.
Визит на кухню производил на соискательниц большое впечатление. Внезапно, каким бы ни было их мнение о себе, они чувствовали себя крошечными, незначительными, потерянными.
Огромных размеров кухня была прекрасно освещена широкими окнами, затянутыми сеткой, которая пропускала воздух, но не пропускала мух. Взгляд тут же привлекала огромная кухонная печь, занимавшая целую стену и заканчивающаяся поленницей, полной дров. Сразу за ней, возле колонки с водой, открывалась дверь в сад. В печи был встроен огромный вертел, рядом вертел меньшего размера, а также две так называемые деревенские духовки, чтобы блюдо можно было готовить сверху и снизу одновременно. Три мундштука для выставления высокой, средней и низкой температуры. Отдельная плита для приготовления рыбы и специальная духовка для выпечки теста. Наконец, целая часть этой огромной печи была отведена для приготовления пищи на углях. Рядом с печью, на расстоянии вытянутой руки, находился целый стеллаж, заполненный бесконечным количеством ингредиентов, специй, перцев, ароматных приправ, бутылочек с эссенциями, уксусами, винами и сиропами – все тщательно подписано и промаркировано. Большой светлый посудный шкаф с несметным количеством тарелок, разделочные и сервировочные столы, еще один стол, более воздушный, хотя и не менее внушительных размеров, казались затерянными в этом храме гигантских размеров. На двух двухъярусных полках виднелись чугунные котелки, кастрюли, глиняные горшки, противни, сковороды и емкости для запекания. Медная посуда, встречавшаяся довольно редко, здесь была представлена в изобилии. Доден понял, что глиняная посуда, которую он всегда предпочитал, со временем впитывала в свои поры молекулы холодного жира, чем портила вкус остальных блюд. Окна снаружи были украшены цветами. На прохладной глади стен красовались два плаката. На одном было написано: