— Верно! — обрадовался князь. — Ведь этот чертов Кунце в крепости жил!
— Да, у Карловских ворот.
— Отправляйся туда! Бери с собой кого-нибудь, кто по-латышски понимает! Ты сказывал, твой приятель аптекарь наполовину латыш?
— На четверть, ваше сиятельство.
— Его позови! Скажи ему — я в долгу не останусь! Ступай!
Глава седьмаяТеодор Пауль и его невеста
Маликульмульк зазевался и пропустил поворот на Торговую улицу. Торговая возле ратуши изгибалась и получала название Господской, а уж по Господской можно было, не сворачивая, дойти почти до Карловских ворот. Но философ как шел по Большой Замковой, так шел себе и шел, не заметив, где Большая Замковая перешла в Сарайную. Остановился он от крика:
— Крылов! Стойте!
Маликульмульк обнаружил себя на углу Сарайной и Известковой. Кричал человек, сидевший в санях; человек этот был в большой шубе с поднятым воротником и надвинутой на лоб тяжелой меховой шапке, один только нос торчал. Но кто во всей Лифляндии обращается так к канцелярскому начальнику, кроме Георга Фридриха Паррота?
— Что там у Гринделя случилось? Расскажите по порядку! — потребовал Паррот. — Садитесь, едем к нему.
— А что он написал вам?
— Написал, что старого Илиша отравили. И опять недоволен здешними господами — пора бы уж привыкнуть! Я звал его в Дерпт, я повторю это приглашение хоть двести раз! У нас будет кафедра химии и фармации — лучше и придумать нельзя! Новое дело, никаких стариков с их заплесневелыми интригами! Да садитесь же!
Ехать было недалеко — Маликульмульк успел вкратце описать, как Гриндель поднял переполох и что из этого вышло.
— И вот мы с Давидом Иеронимом решили, что ему нужно охранять герра Струве — если кто-то хочет закопать тайну бальзамного рецепта в могилу, то Струве в опасности, — завершил он. — Хотя он, кажется, рассказал нам все, что знал, но вдруг вспомнит подробности?
— Логично, — согласился Паррот. — Значит, он почти не выходит из аптеки?
— Видимо, так. Я сам несколько дней не был у него… О мой Бог, ведь Струве за это время наверняка узнал, что Илиша отравили!
— А вы не сказали ему?
— Нет… Мы пожалели его…
— А напрасно. Стой, стой! Крылов, возьмите мои баулы.
Пока Паррот расплачивался с извозчиком, который вез его, надо полагать, от Зегевольда, целых полсотни верст, Маликульмульк отвязал и взял в обе руки два баула, после чего, нажав локтем дверную ручку, с медвежьей грацией боком ввалился в дверь.
В аптеке Слона было, как всегда, тепло, пахло травами и настойками, самым ярким в букете был аромат кофея. Герр Струве сидел за прилавком, перед ним стояли большая чашка и сливочник. Теодор Пауль, в большом холщовом переднике, в белом колпаке, который надевал, работая в лаборатории, стоял на небольшой лесенке и наставлял на самой верхней полке большие фаянсовые банки с сине-белыми наклейками.
— О, герр Паррот! — обрадовался аптекарь. — Сейчас Теодор Пауль позовет Давида Иеронима.
— Черт возьми, тут что, разлили кувшин лавровишневой воды? — не здороваясь, как будто выходил на несколько минут, спросил Паррот.
— Да, я уронил большой флакон, — признался Теодор Пауль, спускаясь с лесенки. — Простите. Нельзя все делать разом.
— Что же ты делал разом?
— Он принес мне горячий кофей и лекарства, которых недоставало на полках, — объяснил герр Струве. — Бедный мальчик все уставил на поднос, флакон был с краю и упал.
— И вылетела туго притертая пробка? Крылов, встаньте в дверях!
Когда Паррот приказывал, сопротивляться было невозможно.
Маликульмульк, поставив баулы, загородил собой дверь, ведущую на Новую улицу, и даже распахнул руки пошире, потому что аптекарский подмастерье как-то диковинно задергался, словно собираясь бежать сразу во все стороны.
— Давид Иероним! — закричал физик. — Скорее сюда!
Дверь, ведущая во внутренние комнаты, приоткрылась.
— Георг Фридрих! — радостно воскликнул Гриндель. — Наконец-то!
— Стой там, не двигайся! Герр Струве, дайте-ка сюда вашу чашку.
— Отчего это вы покушаетесь на мою чашку? — спросил удивленный аптекарь. — Карл Готлиб сейчас сварит вам, как вы любите, почти без сахара, а мы, старые люди, хотим послаще…
Герр Струве поднес чашку к губам.
Маликульмульк знал, что худощавый и подвижный Паррот в играх с сыновьями — ловкий, как фехтовальный учитель, двигается очень быстро. Но тут физик сам себя превзошел — враз оказавшись возле стойки, он закрыл рот герру Струве ладонью, и эта ладонь проскользнула между губами и краем чашки в последнюю долю мгновения. Горячий кофе выплеснулся на сухую смугловатую кисть, на жилет аптекаря, на стойку, на вазочку с печеньем…
— Вы с ума сошли, Георг Фридрих? — сердито спросил герр Струве.
— Понюхайте, — сказал ему Паррот. — Понюхайте, чем благоухает моя рука.
И тут Маликульмульк с Гринделем разом заговорили.
— Ах ты, сволочь! — рявкнул по-русски Маликульмульк, а Гриндель по-немецки смешал Теодора Пауля с дерьмом.
Подмастерье стоял у стены с открытыми полками, приоткрыв рот. Его лицо, обычно такое веселое и благодушное, исказилось — как будто Теодор Пауль сам глотнул отравленного кофея.
— Его надо связать и допросить, — жестко сказал Паррот. — Он не сам до этого додумался, ему заплатили.
Маликульмульк охранял одну дверь, Гриндель — другую, но было еще довольно большое окно. К нему и кинулся Теодор Пауль, вскочил на табурет, боком ударился о раму, высадил частый оконный переплет и стеклянные квадраты, вывалился на улицу, в невысокий сугроб у стены. Паррот, попытавшийся ухватить его за руку, на сей раз промахнулся.
На улице закричали прохожие:
— Туда, герр Струве! Вор туда побежал!
— Бесполезно, — Паррот удержал Гринделя, собравшегося бежать следом. — Тут нужны не ноги, а голова. Садитесь. Садитесь и вы, Крылов. То, что вы мне рассказали по дороге, я помню. Но я хочу подробностей.
— Какие тут подробности? — спросил возмущенный Гриндель. — Его подкупили! Передали ему флакон с ядом! Надо подняться в его комнату — там наверняка лежат деньги!
— Вряд ли. Но если лежат — то уже никуда не денутся. Он не вернется. Герр Струве!
— Я ничего не понимаю, — жалобно произнес старый аптекарь. — Разве я его когда-нибудь обижал? Разве плохо его содержал? Давид Иероним, ты сам у меня прослужил шесть лет учеником! Разве я обижаю тех, кто мне служит?
— Скорее идем отсюда! — воскликнул Гриндель, заметив, что старика бьет крупная дрожь. — Карл Готлиб! Карл Готлиб! Нагрей у печи шубу герра Струве!
— Надо чем-то заложить окно, — подал голос Маликульмульк. — Хоть периной, хоть тюфяком, пока придет стекольщик.
Давид Иероним обнял своего старого учителя и повел его в задние комнаты. Паррот подошел к двери и, отодвинув Маликумулька без особой любезности, заложил засов.
— О чем вы думаете, Крылов? — вдруг спросил он.
— Я вспоминаю, как расспрашивал герра Струве о вражде аптекарей с Лелюхиным. Он рассказал немало, но завершил тем, что Илиш наверняка помнит гораздо больше. И когда же это было? Погодите… я пытаюсь вспомнить…
— Вспоминайте, это важно.
— Сам знаю. Мы говорили до обеда… А после обеда я ездил на Клюверсхольм искать Лелюхина… привез его бальзамы… вечером мы с их сиятельствами дегустировали… наутро я поехал по аптекам — собирать аптечные бальзамы… и дверь Зеленой аптеки была закрыта… Именно так! Илиша отравили на следующий день после того, как герр Струве рассказывал о нем в присутствии Теодора Пауля!
— Что же это нам дает? То, что за вечер, ночь и утро Теодор Пауль встретился с человеком, которому рассказал про воспоминания нашего герра Струве? Но откуда он знал, что тот человек боится воспоминаний?
— Не знаю, Паррот. Понятия не имею.
— Идем. Вам следовало рассказать ему про смерть Илиша.
— И что бы произошло? Он доверял Теодору Паулю, как Гринделю, как вам, наконец! А если бы он от волнения заболел?
— То и лежал бы дома под охраной супруги! Карл Готлиб! Выйди с черного хода и закрой хотя бы ставни!
Они вошли в лабораторию. Гриндель усадил герра Струве у печки. Карл Готлиб, вернувшись, стал готовить ему питье. Другой ученик, шестнадцатилетний Людвиг Христиан, стоял в углу, прижимая к груди большую медную ступку. Его согнали со стула возле печки, и он не понимал, что происходит.
— Что это значит, Георг Фридрих? — жалобно спросил герр Струве. — Разве я хоть кому-то в жизни причинил зло? Я взял в ученики Давида Иеронима, хотя все наши были против… я принял в дом этого Теодора Пауля, когда он пришел в Ригу без гроша за душой… Кого и когда я обидел, объясните мне!..
Паррот молча смотрел на Давида Иеронима. Тот опустил глаза.
— Вы никого не обидели, — сказал наконец Паррот. — Карл Готлиб, сходи и посмотри, на месте ли вещи Теодора Пауля.
Передав Гринделю стакан, мальчик побежал к двери, скрылся — и быстро проскрипели на разные голоса ступеньки.
— Я ничего не понимаю… — прошептал аптекарь.
— Выпейте, успокойтесь, — заговорил Давид Иероним. — Прошу вас, учитель…
Паррот снял шубу и с немалым трудом сложил ее, чтобы повесить на спинку стула, отчего стул едва не опрокинулся.
— Я всегда хорошо относился к Теодору Паулю, — сказал он. — Я ведь сам предложил ему летом перейти в Дерпт, я бы там присмотрел за ним… Если он позволил себя подкупить, то причина была весомая. Что вы о нем знаете, кроме того, что он пришел откуда-то из Баварии?
— Он принес рекомендательные письма и дипломы…
— Они у вас, герр Струве?
Старик задумался.
— Нужно посмотреть дома, — неуверенно сказал он. — Или… Наверху у меня есть секретер, где я держу старые тетради, ты знаешь, Давид Иероним… может быть, там?..
— И все время, что он жил у вас, он был примерным подмастерьем?
— Да, конечно. Он же хотел получить от меня наилучшие рекомендации! Мое слово в нашем цеху еще немало значит, Георг Фридрих!
Маликульмульк вздохнул с облегчением — сбылось! Паррот вернулся — и сумеет во всем разобраться!