— Но это стоит денег.
— Если мы найдем поврежденную артерию, то сможем остановить кровотечение.
— Ты говорила с Мэттью Алджером? Сдается мне, надо начать с него.
— Говорила, и это ничего не прояснило. Его записи в безупречном порядке. — Нина нахмурилась. — А как же иначе?
— Почему ты так говоришь?
— Он хочет во всем выглядеть идеально, потому что собирается соревноваться со мной на будущих выборах.
Нина выглядела такой изможденной, что Рурк тут же позабыл о собственных проблемах.
— Послушай, как насчет того, чтобы вызвать не бухгалтера, а ревизию? Тогда ты не будешь выглядеть параноиком и, возможно, выяснишь, что происходит.
— А как заплатить ревизии? Может, деньгами твоего отдела? — спросила Нина.
Рурк ударил рукой по столу.
— Я стараюсь помочь!
В отличие от людей, с которыми работал Рурк, Нина не обращала на его вспышки гнева никакого внимания.
— Что это с вами, мистер Макнайт?
Рурк бросил на нее недобрый взгляд.
— Со мной ничего, если вдруг ты не задумала содержать мой департамент на сумму в несколько бумажек.
— Лжец. Как будто урезание бюджета тебя испугает.
Нина положила руки на стол и внимательно посмотрела на Рурка.
Он не поддался этому взгляду. Нина Романо была красивой, одинокой, все ее любили. Годами люди в городе хотели влюбляться и жить долго и счастливо. Городской мэр и шеф полиции. Слишком привлекательно, чтобы устоять.
Единственная проблема заключалась в том, что они не подходили друг другу. И оба это знали. Тем не менее уважали друг друга. Когда Нина спросила Рурка, что его гложет, тот не стал ничего отрицать.
— Меня все достало, — признался он.
— О. — Нина понимающе кивнула. — Это СПУД.
— Что это?
— Синдром после ухода Дженни.
Очень смешно, подумал Рурк.
— Когда Дженни жила со мной, она постоянно выводила меня из себя. Я решил, что ей лучше уехать.
Нина рассмеялась:
— Макнайт, я не устаю тебе поражаться!
— Что ты имеешь в виду?
— Ты сох по Дженни с тех пор, как мы были детьми.
— Я… э-э-э… вроде так и сказал ей, перед тем как она уехала.
— И она все равно уехала? — удивилась Нина.
— Да.
— Значит, ты ей так и не сказал.
— Говорю же тебе! Я сказал!
— Ладно, как ты ей это сказал?
Рурк на секунду задумался.
— Я сказал, что встречаюсь со столькими девушками потому, что ни одна из них не является ею.
Нине потребовалось несколько минут, чтобы отсмеяться и взять себя в руки. Потом она кинула в Рурка карандаш.
— Прекрасно, гений!
— Что?
— Если я объясню, почему этого не нужно было говорить, ты все равно ничего не поймешь.
— Слушай, давай сменим тему? Понятно же, что Дженни лучше жить в Нью-Йорке…
— Боже, Макнайт, ты только этим и занимаешься! — воскликнула Нина.
— Чем?
— Ты постоянно пытаешься найти причину, по которой не можешь быть с Дженни или другой хорошей девушкой. Почему?
— Не нужно проводить анализ моей личной жизни, Нина, — предупредил Рурк.
— Точно. Ты ведь так прекрасно сам с этим справляешься. — Нина показала Рурку коробку, полную фотографий и бумаг. — Это может поднять Дженни настроение.
— Что это?
— Я написала обращение к людям. И вот. Они принесли так много вещей.
Вскоре после пожара Нина написала открытое письмо жителям Авалона, в котором объяснила, какое горе постигло Дженни. Она попросила принести копии фотографий или вещи, которые связаны с семьей Маески и пекарней. Никого не удивило, что вещей оказалось великое множество: старые фотографии, календари 60-х годов с изображением пекарни, письма, в которых люди делились своими воспоминаниями, удивительное множество фотографий Маришки Маески. Представители школы, где училась Дженни, принесли копии фотоальбомов каждого учебного года. Рурк перебирал вещи и заново был поражен тем, какие чувства будила в нем Дженни. Она была такой красивой. На каждой фотографии. Она улыбалась в камеру. Рурк попытался представить, каково это — потерять все. Был момент в его жизни, когда он оставил все и ушел, ничего не взяв с собой. Но это не одно и то же. Рурк был рад оставить свою старую жизнь и все вещи, связанные с ней.
Он наткнулся на газетную вырезку, датированную 30 августа 1995 года. На ней было фото Дженни и Джоуи. Их лица излучали счастье. «Миссис Маески объявляет о помолвке своей внучки Дженнифер Энн Маески и капрала Джозефа Сантини… свадьба запланирована на лето».
Воспоминания, болезненные даже сейчас, жгли Рурка изнутри. Он накрыл коробку крышкой.
— Дженни знает об этих вещах? — спросил он у Нины.
— Нет, люди продолжают приносить вещи. Я подумала назначить тебя ответственным за их сбор.
— Нет. Ни за что.
Одно было Рурку ясно. Его до сих пор преследовало чувство, наполнившее его в ночь пожара. В один момент Рурк решил, что потерял Дженни, и тело тогда пронзила жгучая боль от одной мысли: он так и не рассказал ей о своих чувствах.
Глава 22
Дженни вышла из метро у Рокфеллеровского центра и почувствовала себя здесь чужой. Она попыталась влиться в поток спешащих людей, одетых для деловой встречи, но это чувство ее не покинуло. Она была здесь чужой. Конечно, Дженни до этого бывала в Нью-Йорке, но только в качестве туриста. Бабушка с дедушкой привозили ее сюда посетить музеи и посмотреть балет. А еще они два раза приезжали на великолепные пьесы на Бродвее. На «Красавице и чудовище» бабушка плакала, а дедушка боролся со сном. В другой раз они пошли на драму под названием «Да». Она повествовала об ирландской семье. Пьеса была очень грустной, но до невозможности интересной.
В следующий раз они приехали посмотреть на коллекцию Фрика. В этом месте, где столько людей впервые вдохнули воздух Америки, было что-то мистическое. Бабушка и дедушка говорили мало. Они смотрели на фотографии переполненных залов ожидания, общежитий, крыш, на которых играли дети. Долго рассматривали стенд со старыми вещами: потрескавшимся кожаным портфелем, детским башмачком, билетом, иммиграционным сертификатом с печатью. С тихим благоговением они нашли свои имена, выгравированные на одной из медных табличек, что висели по всему периметру территории музея. Они проследили буквы имен своими пальцами, и Дженни никогда не забудет, как они обнялись перед этой табличкой. Ветер трепал их волосы, а вдалеке виднелась статуя Свободы. Все смешалось: печаль, сожаления, благодарность — и в этот момент Дженни, наконец, увидела отблеск того, какими были ее бабушка и дедушка. Только что поженившимися детьми, которым пришлось бежать в другую страну, полностью уверенными в том, что своих семей они уже никогда не увидят.
Дженни было тринадцать лет. Ее переполняла любовь к бабушке и дедушке и, как она выяснила для себя, злость на мать. В тот же год они посетили Клойстерс, средневековый музей на другом конце Манхэттена. Добирались туда на автобусе. И, проезжая через Верхний Ист-Сайд, Дженни знала, что где-то здесь находится дом Рурка Макнайта, потому что они с Джоуи однажды объяснили ей его местоположение. Дженни в изумлении смотрела на здания «позолоченного века», парки с аккуратно подстриженными кустами и деревьями, везущих коляски нянь в накрахмаленных передниках, сияющие лимузины, уносящие своих драгоценных пассажиров.
Дженни помнила, как она подумала: вот каков он, мир Рурка. И почувствовала себя здесь чужой. Как и сейчас.
Жители большого города казались очень важными и занятыми: продавцы на углах улиц, одетые в черное бизнесмены, которые разговаривали по телефону, торопливо пробираясь сквозь толпу прохожих. Важными и занятыми казались даже люди в местах для курения.
Возможно, со временем она привыкнет к этой бесконечной гонке, но пока приходилось нелегко. Дженни повернула на 47-ю улицу, полную покупателей, продавцов ювелирных магазинов и брокеров, многие из которых являлись евреями и носили традиционные длинные черные одеяния и шляпы с полями. Их лица обрамляли завитки на висках и бороды. В витрине за витриной сверкали бриллиантовые драгоценности. На углу одной из улиц Дженни почувствовала любопытную смесь запахов: тяжелая вонь выхлопных газов и копчено-сладкий аромат жареных орехов. Она увидела маленькую девочку и ее мать, которая пыталась поймать такси. Женщина торопилась. Ребенок не успевал и спотыкался, и мать почти тащила ее за собой.
Дженни смотрела на них, и у нее возникло ярчайшее ощущение дежавю. Она слышала так отчетливо, словно эту отрывистую команду ей говорили прямо на ухо: «Идем, Дженни. Не отставай. Нам нужно успеть на самолет». — «Я не хочу улетать». — «Хорошо, тогда я оставлю тебя дома».
На секунду Дженни почувствовала себя оторванной от собственной жизни. Несмотря на то что воспоминание было блеклым, как наполовину забытый сон, к ней пришло жуткое осознание того, что она уже бывала здесь раньше.
В следующем квартале зданий было больше. Дженни нашла адрес, по которому она должна была встретиться с Филиппом Беллами и Мартином Гриром, другом Филиппа со времен колледжа, который теперь являлся преуспевающим литературным агентом со своей собственной компанией.
Дженни оставила пальто, шапку и перчатки в гардеробе ресторана и почувствовала неприятное покалывание тревоги. О нет, подумала она. Не сейчас. Неужели снова? Дженни подумала о таблетках, но тут же отбросила эту идею. Следующий час она просто не будет обращать внимание на симптомы.
Дженни вытерла мокрые ладони о юбку, натянула улыбку и вошла в зал.
— Мистер Беллами уже здесь? — спросила она у администратора.
— Только что пришел, — ответила худая, как карандаш, женщина с восточноевропейской внешностью.
Она провела Дженни к столику, за которым ее ждали Филипп и Мартин.
Оба встали, чтобы поприветствовать Дженни: Филипп быстрым поцелуем в щеку, Мартин рукопожатием. Дженни молилась, чтобы он не почувствовал, какая потная у нее ладонь.
— Спасибо, что согласились встретиться, — сказала Дженни, присаживаясь за стол.