– Ой, моя королева-то уже гуляет! Ну, покажи шейку. Дай узелки пощупаю! – Мирра сноровисто пробегает пальцами у меня за ушами и хохочет. – Нормально все, Иннуль. Знаешь, какая у меня новость?
– Какая? – я смотрю на большую и прекрасную Мирру с восторгом и непередаваемой нежностью.
– Я замуж выхожу!
– Ух ты! Это с белым платьем и фатой?
– Ну, надеюсь. – Мирра хохочет. – Ко мне из Молдавии приехала мамина школьная подруга – Клара. Вот на похороны мамы не собралась, а тут сподобилась. И с ней ее сын – Иннокентий. Представляешь, он тоже женский врач. Высокий, красивый, умный, воспитанный. Сидел там бобылем, в своих Меренештах, до сорока лет. Как знал, что меня встретит. Айда к нам, я вас познакомлю.
– Нет, меня мама заругает. Я к тете Ане едва вырвалась.
– А где мама?
– С дядей Левой за жизнь сплетничает. Наверняка про тебя.
– Стой тут, я Люську предупрежу и вернусь!
Через десять минут мы втискиваемся в тесную комнату Мирры. На ее кровати сидит самый настоящий великан с густыми черными волосами и глазами почти такими же огромными, как у моей Мирры. Только его глаза спрятаны за малюсенькими круглыми очками, делающими его похожим на Айболита. С кухни доносится зычный голос:
– Слушайте, я понимаю, шо по кашруту и по совести сладкоголосого ребе Шлеймы рибный день – пятница. Но шо сделать, если твоей дочечке, будущей дочечке Мойре рибки захотелось прямо сейчас? Ну??? Шо ви там себе молчите, как будто я у вас спрашиваю про взносы за профсоюз – прямой убыток вашему кошельку? Заметьте, я вам не какая-нибудь тут Клара Цеткин. Я тетя Клара, родненькая мама моего сыночки, будущего мужа нашей гинекологини Мойры, простит меня Бог за эти слова из моего рта… И я таки вас туточки угощу, если ваши мамы зазра бегали по танцам и партийным собраниям…
На пороге комнаты Мирры возникает уютная толстая женщина в алом байковом халате, парчовой косынке на голове и с большим половником в руках.
– Ой, не успели сходить в синагогу, а уже нянькаетесь с дитем? А дите ж, наверное, кушать хочет? Ринок у вас далеко? Ну и шо, шо далеко! Пройдётесь!!! Для талии сильно полезно. На ринке купите мине одну небольшую рибу (можно карпа, но таки спросите у торговки, шоб не снулая), дома мы ее почистим, запотрошим и посолим. Мойра, я между скажем говоря, тебе объясняю. Брось руку Кеши, бери карандаш и записывай. Не приведи Бог, вы придете с ринка, а я труп. И шо? А не шо! Не пропадать же хорошей рибе. Мелко нашинкуешь пару штук лука и слегка обжаришь его в растительном масле до румяного цвета старой ассигнации. Ну, или до цвета дубового табурэта, если ты тех ассигнаций в глаза не видела.
Пока лук жарится, ты возьмешь полстакана очищенных грецких орехов, разомнешь их с четвертью стакана изюма, смешаешь всо это с жареным луком, польешь лимонным соком, и всей этой красотой наполнишь тушку рибы, обвязав ее затем ниткой.
Сделав на рибе несколько неглубоких надрезов, ты ее обжаришь в растительном масле (как тут в вашем городе привыкли) или запекёшь ее в духовой печечке (как оно должно быть) в течение 45–50 минут при температуре 180 °. Не цимес, не гефилте-фиш, конечно, но Кешенька будет сыт!
– Ой, а можно я ваш рецепт Анне Ароновне расскажу? – я умоляюще посмотрела на Мирру.
– Ну, беги, стрекоза! Только, чур, я тебе не говорила, что Беренштамы собрались уезжать.
– Уезжать? Куда?
– Туда! – загадочно сказала Мирра и показала наманикюреным пальчиком куда-то в потолок.
Анна Ароновна и дядя Боря приняли меня как родную. Пока я тараторила им про рыбу, которой собиралась накормить Мирру и ее жениха толстая тетенька из Молдавии, Анна Ароновна поставила передо мной красивую голубую тарелку и спокойно сказала: «Ешь! Тебе сейчас силенки ой как нужны. А все разговоры потом!» После двух недель строжайшей диеты я с упоением вдохнула восхитительный аромат…
Харира от Анны Ароновны
800 граммов баранины или говядины (корейки), 250 граммов нута, 1 стакан чечевицы, 1 стакан риса, 800 граммов очищенных от кожицы помидоров, 2 луковицы, 2 столовые ложки оливкового масла, шафран или куркума на кончике ножа, пучок кинзы, пучок петрушки, соль, перец.
Залейте нут горячей водой и оставьте не менее чем на 4 часа. Возьмите большую кастрюлю (на 5 литров, к примеру). Баранину залейте холодной водой, дайте постоять минут десять, слейте воду – чтобы не было много накипи. Снова залейте водой, доведите до кипения, снимите накипь, посолите и варите не менее 1 часа. За это время нарежьте лук на небольшие кубики и обжарьте его на оливковом масле до золотистого цвета.
Снимите бульон с огня, переложите мясо на отдельную тарелку, бульон процедите. Вымойте кастрюлю, бульон влейте обратно в нее же. Мясо отделите от костей (но можно этого и не делать), возвратите в кастрюлю, снова поставьте на огонь. Добавьте в бульон шафран (куркуму), замоченный нут без жидкости, лук, фасоль, чечевицу и рис. Порубите томаты и добавьте вместе с соком в кастрюлю. Варите до готовности всех продуктов. Проверяйте по фасоли и нуту. Перед снятием с огня добавьте нарубленную зелень и черный перец. Снимите с огня (если плита электрическая – оставьте на выключенной конфорке), закройте крышкой и дайте настояться 20 минут. Это очень сытно и весьма полезно.
Дядя Боря дождался, пока мы с Анной Ароновной натрапезничались, и позвал меня в комнату.
– Помнишь, тебе книжка понравилась? Ну, про Алешино детство?
– Это дедушки Толстого? Помню, конечно. Там так у него все вкусно написано, что я как будто сама до революции пожила. В Москве его любимой.
– А хочешь, я тебе еще вкуснее отрывок прочту?
– Да разве бывает вкуснее?
– Бывает! И ты его, дочка, запомни хорошенько. Ты вот нас про наши еврейские праздники да традиции спрашиваешь. Ты своими тоже гордиться учись.
– Баба Аня говорит, что они все религиозные. И будущий октябренок не должен в Бога верить.
– Вай мэ… Жизнь такая долгая, что все еще как мука перемелется. Вот тут у меня в копиях книжка. Видишь? «Лето Господне». Иван Сергеевич Шмелев. Вот послушай, как вкусно писатель про Великий пост пишет. И не просто слушай. А, слушая, учись! Готова?
– Ага!
– «Постный рынок.
…Какой же великий торг!
Широкие плетушки на санях, – все клюква, клюква, все красное. Ссыпают в щепные короба и в ведра, тащат на головах.
– Самопервеющая клюква! Архангельская клюква!..
– Клю-ква… – говорит Антон, – а по-нашему и вовсе журавиха.
И синяя морошка, и черника – на постные пироги и кисели. А вон брусника, в ней яблочки. Сколько же брусники!
– Вот он, горох, гляди… хороший горох, мытый. Розовый, желтый, в санях, мешками. Горошники – народ веселый, свои, ростовцы. У Горкина тут знакомцы. «А, наше вашим… за пуколкой?» – «Пост, надоть повеселить робят-то… Серячок почем положишь?» – «По чем почемкую – по том и потомкаешь!» – «Что больно несговорчив, боготеешь?» Горкин прикидывает в горсти, кидает в рот. – «Ссыпай три меры». Белые мешки, с зеленым, – для ветчины, на Пасху. – «В Англию торгуем… с тебя дешевше».
А вот капуста. Широкие кади на санях, кислый и вонький дух. Золотится от солнышка, сочнеет. Валят ее в ведерки и в ушаты, гребут горстями, похрустывают – не горчит ли? Мы пробуем капустку, хоть нам не надо.
Огородник с Крымка сует мне беленькую кочерыжку, зимницу, – «как сахар!». Откусишь – щелкнет.
А вот и огурцами потянуло, крепким и свежим духом, укропным, хренным. Играют золотые огурцы в рассоле, пляшут. Вылавливают их ковшами, с палками укропа, с листом смородинным, с дубовым, с хренком. Антон дает мне тонкий, крепкий, с пупырками; хрустит мне в ухо, дышит огурцом.
– Весело у нас, постом-то? А? Как ярмонка. Значит, чтобы не грустили. Так, что ль?.. – жмет он меня под ножкой.
А вот вороха морковки – на пироги с лучком, и лук, и репа, и свекла, кроваво-сахарная, как арбуз. Кадки соленого арбуза, под капусткой поблескивает зеленой плешкой.
– Редька-то, гляди, Панкратыч… чисто боровки! Хлебца с такой умнешь!
– И две умнешь, – смеется Горкин, забирая редьки. А вон соленье – антоновка, морошка, крыжовник, румяная брусничка с белью, слива в кадках… Квас всякий – хлебный, кислощейный, солодовый, бражный, давний – с имбирем…
– Сбитню кому, горячего сбитню, угощу?..
– А сбитню хочешь? А, пропьем с тобой семитку. Ну-ка, нацеди.
Пьем сбитень, обжигает.
– Постные блинки, с лучком! Грещ-щневые-ллуковые блинки!
Дымятся луком на дощечках, в стопках.
– Великопостные самые… сах-харные пышки, пышки!..
– Грешники-черепенники горря-чи, горрячи греш-нички!..
Противни киселей – ломоть копейка. Трещат баранки. Сайки, баранки, сушки… калужские, боровские, жиздринские, – сахарные, розовые, горчичные, с анисом – с тмином, с сольцой и маком… переславские бублики, витушки, подковки, жавороночки… хлеб лимонный, маковый, с шафраном, ситный весовой с изюмцем, пеклеванный…
Везде – баранка. Высоко, в бунтах. Манит с шестов на солнце, висит подборами, гроздями. Роются голуби в баранках, выклевывают серединки, склевывают мачок. Мы видим нашего Мурашу, борода в лопату, в мучной поддевке. На шее ожерелка из баранок. Высоко, в баранках, сидит его сынишка, ногой болтает.
– Во, пост-то!.. – весело кричит Мураша. – Пошла бараночка, семой возок гоню!
– Сбитню, с бараночками… сбитню, угощу кого…
Ходят в хомутах-баранках, пощелкивают сушкой, потрескивают вязки. Пахнет тепло мочалой.
– Ешь, Москва, не жалко!..
А вот и медовый ряд. Пахнет церковно, воском.
– Малиновый, золотистый, – показывает Горкин, – этот называется печатный, энтот – стеклый, спускной… а который темный – с гречишки, а то господский светлый, липнячок-подсед. Липонки, корыта, кадки. Мы пробуем от всех сортов. На бороде Антона липко, с усов стекает, губы у меня залипли. Будочник гребет баранкой, диакон – сайкой. Пробуй, не жалко! Пахнет от Антона медом, огурцом.
Черпают черпаками, с восковиной, проливают на грязь, на шубы. А вот – варенье. А там – стопками ледяных тарелок – великопостный сахар, похожий на лед зеленый, и розовый, и красный, и лимонный. А вон чернослив моченый, россыпи шепталы, изюмов, и мушмала, и винная ягода на вязках, и бурачки абрикоса с листиком, сахарная кунжутка, обсахаренная малинка и рябин