– Вы что? Не понимаете?!
– Я знаю, что сказать, но у меня нет слов, – лепечет Дима.
– Тогда я тебя укушу, противный мальчишка!
И сразу все стало хорошо. Она его укусила. Он поцеловал ее в порядке самозащиты.
2
Это случилось в тот самый вечер, когда по коридорам Кремля, по кулуарам власти, два молодцеватых сотрудника несли два экземпляра секретного документа в двух папках, зажатых под мышкой… Вот тут я начинаю сомневаться. У них что, была одна подмышка на двоих? Нонсенс. Не брали на работу в правительство сиамских близнецов. С некоторых пор туда неохотно брали даже евреев. В любом случае «под мышками» звучит комично, да? Такой документ! Конец Европы – и «под мышками».
Лучше избежать анатомических подробностей. Скажем просто: «несли». Два подтянутых орла несемитской внешности несли на подпись товарищу Молотову и его коллеге Риббентропу будущее Европы… Ну вот, опять! К чему эта рифма: Европа – Риббентропа? Что за кафешантан? Стишками пусть бредят влюбленные! В Кремле занимались серьезным делом. В тот вечер Молотов и Риббентроп готовились к зачатию нового орднунга. Без любви. Мировую войну можно делать только без любви. После пакта они обменялись поцелуем, но фотографии не сохранились для истории. На лицах министров проступило такое отвращение друг к другу, что велено было изъять и уничтожить негативы.
Именно поэтому бытует мнение, что Риббентроп даже не поцеловал Молотова. Но мы-то знаем, что они сделали это по-быстрому – товарищ и господин, нацист с коммунистом, ариец и славянин, аристократ и пролетарий. Мезальянс, с какой стороны ни посмотри. Они и сами это прекрасно видели. Поэтому изображали, что ничего не было. Пытались утопить в крови свое чадо. Но ублюдки живучи. Пакт заявил о себе на весь мир. А его родители… Что сказать? Все у них пошло наперекосяк. Риббентроп отравился. Молотова сослали в Монголию. Жалкая история неудачников. Но ведь это из-за них история Гали и Димы подвисла на целых шесть лет. Буквально повисла в воздухе.
Отложенная и чуть было не похороненная среди бестолковых разлук и нелепых метаний в пространстве военного времени, история состоялась, хотя, наверное, и не в лучшем из возможных миров, поскольку началась с дизентерии. Да, вот это будет честно, по-настоящему. Именно так.
3
По-настоящему история молодой семьи начинается с дизентерии, эпидемия которой охватила Иваново победной зимой 1945 года. Зараза скрывалась в хлебе, сыром и тяжелом, про который говорили, что туда подмешивают землю взамен украденной на хлебозаводе муки. Всю войну в городе ели черный хлеб, о белом мечтали, как о луне. Думали – привыкли, но то, что появилось в магазинах победной зимой, было чернее земли и безлунной ночи.
Продавцы надевали варежки, выдавая хлеб населению. Грязь стекала из-под ножа, когда резали хлебный кирпич. Есть это было страшно – во рту оставались частицы почвы, глина, ил. Детям говорили: вымой руки с мылом, ты брал хлеб. У всех, кто прикасался к хлебу голыми руками, чернели пальцы. Таких насчитывалось все больше, особенно в инфекционной больнице. Городская молва без труда связывала причины и следствия: хлеб – черные пальцы – дизентерия. Разговоры в очередях и на кухнях скоро достигли критической массы общественного мнения с оттенком паники:
– Травят нас! Фашисты! Враги народа!
– Ночью в трамваях вывозят трупы, спускают в Уводь под лед.
– Земля у нас больная, здоровую мы бы ели – и ничего. У египтян был хлеб с песком, они ели – и ничего.
– Представляете, сколько заразы оттает весной?!
Обывательские разговоры вынудили газету «Рабочий край» откликнуться фельетоном «Ивановские негры». «Шибко умные граждане, – говорилось в фельетоне, – треплют по очередям, что от хлеба становятся черными пальцы. Им бы лучше руки помыть, этим гражданам, и подумать о том, почему африканские негры, никогда не бывавшие в Иванове, имеют черные руки и все остальное? Ответ известен – от природы. И „хлебные разговорчики“ известно, откуда берутся, их распространяют враги советской власти, чтобы запугать темное население, ивановских негров, которые в своей дремучести еще чернее настоящих африканцев».
Наш современник, интернетзависимый хомячок, повизгивая от удовольствия, запостил бы эту расистскую хрень у себя Вконтакте. Ивановский читатель в марте сорок пятого года совершил аналогичное действие, повесив газету на сортирный гвоздик.
4
Дизентерия, как и было сказано, стояла у истоков. Температура за сорок и другие симптомы, не похожие на фонтаны рая, сопровождали Галину в госпиталь. К неудовольствию врачей, она была на восьмом месяце беременности, совершенно нежелательной с точки зрения инфекциониста. Поэтому Гале сделали кесарево. Кажется, никто не рассматривал эту операцию как роды. Врачи просто избавили организм молодой женщины от лишней нагрузки. Чисто технически. Выживет – новых нарожает. Медицинские учреждения военного времени получили карт-бланш на детскую смертность.
Младенец, однако, умирать не хотел. Во всяком случае, не хотел умирать тихо. Он выплевывал воду и орал, требуя молока, которого не было ни у матери, ни вообще в городе. Все удивлялись тому, как живуч этот недоношенный, питающийся святым духом и сжимающий кулачки при виде чужих. Когда не спал и не плакал, то глядел из своего кулька внимательно, словно запоминал лица.
Мария Васильевна, превратившаяся в бабу Маню после рождения внука, очень переживала, что ребенок начал жизнь не с того конца, как бы с последних песчинок, утекающих у нее на глазах. Для спасения этой внезапно появившейся жизни (родов ждали в мае) баба Маня решила поступиться принципами.
Она дала взятку главному врачу, чтобы тот подмахнул справку о выздоровлении Галины. Взятка была осознанной необходимостью, иначе молодую мать не отпустили бы домой. Действовало негласное распоряжение о принудительной госпитализации больных дизентерией. Со справкой жить стало лучше. Точнее, появился шанс, что младенец хотя бы не замерзнет насмерть. Потому что заразный барак в госпитале не отапливался. Вряд ли это делалось нарочно, скорее всего, топить было действительно нечем, но злые языки все равно шептали, что эпидемию просто-напросто вымораживают.
Дома хранился золотой запас дров и меда. Баба Маня с ног до головы намазывала внука сладким и держала у печки в шерстяном одеяле.
Зятю она сообщила о рождении ребенка только через две недели, после того, как записала мальчика в книгу жизни районного загса. В письме на фронт нет ни слова поздравления:
«Не писала Вам потому, что не было еще уверенности в исходе, и я считала, что тревожить Вас не стоило, т. к. ничем помочь Вы не могли, а расстроившись, много бы пережили без всякой пользы. Сына Вашего я назвала, как Вы с Галей и планировали, – Виктором».
У них были высокие отношения. На Вы с заглавной буквы и ничего, кроме фактов. Они состояли в переписке с начала войны, когда еще никто не знал, насколько все серьезно у Гали и Димы. Он обсуждал с будущей тещей настроения своей будущей жены, если та ему не писала, мурыжила молчанием или отвечала «может быть» на щенячий вопрос «любишь ли ты меня так же сильно, как я тебя?». Летом сорок второго, измученный уклончивостью Гали, он попросил Марию Васильевну, коммуниста ленинского призыва, о рекомендации в кандидаты в члены партии. Звучит двусмысленно, я понимаю, но летчику было не до смеха. Он отправил Марии Васильевне служебную характеристику, чтобы «дополнить Ваши представления обо мне как работнике в настоящее время». Отзывчивая МВ рекомендовала Диму в кандидаты. Другую его просьбу из того же письма – поговорить с Галей о ее поведении – она игнорировала. Просто в силу жизненного опыта.
5
Известие о появлении новой жизни нашло адресата в Восточной Пруссии. В первых числах апреля он летал над Кёнигсбергом, закидывая город погремушками. Так летчики называли между собой оружие устрашения, изготовленное по древнему скифскому образцу. Бочки из-под керосина дырявили ломом и наполняли, для грохота, обломками кирпича. Сброшенные с высоты 500-1000 метров, погремушки летели к земле, издавая дикие звуки, которые приводили осажденных в отчаянье. После войны кирпичи, упавшие в немецкую почву, проросли типовыми советскими жилищами. Так появился Калининград.
Советское командование выдавало эту воздушную операцию за военную хитрость и даже за гуманизм по отношению к могиле Канта, но я подозреваю, что все объясняется проще: не подвезли боеприпасы. Это было очередное голь на выдумки хитра, философия нищеты: если чего-то нет, мы берем что-то другое, и, даже когда нет ничего, мы все равно находим замену. Кант бы не понял.
Дмитрию очень нравилась идея потешного бомбометания. Годы спустя он будет озвучивать кёнигсбергский эпизод на школьных утренниках, посвященных Дню победы. История отлично подходит для утренников: все остались живы, фашисты наложили в штаны – есть над чем посмеяться.
Наверное, эту скифскую байку сочинил какой-нибудь поэт-фронтовик, откосивший от окопов в штабе 3-го Белорусского фронта. Сказка – ложь, но, во-первых, детям нельзя рассказывать правду о войне, а главное, Дмитрий сам хотел верить, что он никого не убил в апреле сорок пятого, когда пришла новость о рождении сына.
Однополчане поздравили молодого отца. Сдвинули кружки с ликером «Три косточки». Так летчики называли антифриз, тайком сливаемый из крыла самолета через фильтр противогаза. Ликер бил по мозгам, как кувалда, вызывая веселые судороги и галлюцинации. Кто заглатывал целый стакан, падал на пол и извивался как змей. Очнувшись, рассказывал о полетах в кромешном мраке, где светящиеся нагие ведьмы раздвигают ноги до горизонта и разваливаются каждая на две половины, которые становятся новыми ведьмами, и так до бесконечности, словно в кетаминовом калейдоскопе.
Дмитрий прикладывался к «Трем косточкам» осторожно. Он не любил пить, потому что не хотел раньше времени заглядывать в мрак кромешный. Ему и здесь было хорошо.