Для свадебной поездки Ретт нанял один из новомодных спальных вагонов мистера Пульмана. Когда молодожены прибыли на вокзал, половина Атланты стеклась поглазеть на невидаль: шикарный вагон, превращенный в спальню на колесах. Куда катится мир?..
Ретт сделал вид, будто принимает это стечение народа на желающих поздравить новобрачных.
— Добрый вечер, миссис Мерриуэзер, как мило, что вы пришли. Сожалею, что мы не смогли пригласить всех своих друзей на свадьбу, но Скарлетт — вы же знаете, как она стеснительна — настояла на более скромной церемонии. А, миссис Элсинг! Благодарю, что пришли проводить нас. Как поживает дружище Хью? — спросил он, подмигнув. — Мы с Хью славно куролесили в стародавние денечки!
Оскорбленные леди удалились; Скарлетт едва удержалась от смеха.
На такой победной ноте прекрасным майским вечером Ретт со Скарлетт вошли в вагон, отделанный филиппинским красным деревом и зеленым бархатом. Лепестки роз в хрустальных вазах влажно блестели, стол накрывала скатерть из дамасского шелка, на нем стояло ведерко с охлажденным «Силлери».
Ретт поднял бокал в честь невесты, и тут Скарлетт объявила:
— Я никогда не признавалась тебе в любви.
Бокал Ретта на мгновение замер.
— И ты выбрала такой момент, чтобы напомнить мне об этом? Скарлетт, до чего уместно!
— Из всех женщин лишь я тебе не лгу. О чем ты сам нередко напоминал.
Ретт печально покачал головой.
— Верно, радость моя. Порой я говорю чертовски непонятные вещи.
На плато за окном сгустились сумерки, слуга зажег лампы, задвинул шторки и разобрал постель.
— Вон за теми холмами — Тара, — мечтательно произнесла Скарлетт, — Могла ли я помыслить молоденькой девушкой…
Руки Ретта курчавились мягкими волосками и отливали бронзой прочного загара, но его сильные пальцы могли развязать ленту и расстегнуть корсет так нежно, словно о трепещущую кожу Скарлетт потерлась кошка.
Наутро, когда поезд несся по Алабаме на захватывающей дух скорости тридцать миль в час, проводник принес для Скарлетт сидячую ванну с горячей водой.
Пока она принимала ванну, Ретт Батлер сидел в кресле и дымил сигарой.
— На что ты смотришь? — сказала Скарлетт, пытаясь прикрыть грудь мочалочкой.
Ретт принялся смеяться и не успокоился до тех пор, пока и Скарлетт не присоединилась к нему, а мочалочка не сползла окончательно.
Первая размолвка случилась вскоре по прибытии в Новый Орлеан.
— Отчего мы не можем переехать в «Сент-Чарлз»? — вопрошала Скарлетт. — Это… — обвела она жестом их роскошный номер, — креольский отель.
— Да, дорогая, — ответил Ретт, вдевая запонки в манжеты. — Именно потому мы и здесь. В «Сент-Чарлзе» останавливаются американцы. И хоть они великие инженеры, бизнесмены и любят порассуждать о правилах морали, хорошо поесть они не умеют. А если ты не знаешь, как правильно есть, то и заняться любовью как следует не способен.
— Ретт!
Он широко улыбнулся.
— Наши супружеские отношения доставляют мне много приятных минут.
— Это не значит, что о них следует говорить!
— Когда пища и любовь становятся запретными темами, остается беседовать лишь о политике. — Заложив левую руку за спину, Ретт глубокомысленно начал: — Скажите, миссис Батлер, как по-вашему, освободится ли когда-нибудь Джорджия от диктата саквояжников? Является ли забота губернатора Буллока о неграх истинной или мы имеем дело с уловкой, дабы завоевать их голоса?
Он едва увернулся от туфельки Скарлетт, которая ударилась о деревянные жалюзи за его спиной.
Вечером в вестибюле гостиницы собралось множество хорошо одетых европейских туристов и состоятельных креолов. Когда Ретт попросил швейцара вызвать кеб, Скарлетт сказала:
— Я и не знала, что ты говоришь по-французски.
— Креольский диалект не совсем французский, золотце. Парижане бы его вовсе не разобрали.
Швейцар при этих словах выпрямился во весь свой небольшой рост и гордо сказал:
— Мсье, это оттого, что наш французский язык древний и неиспорченный. Парижане испоганили красивую речь.
На что Ретт наклонил голову.
— Sans doute, monsieur[52].
Каждое утро, пренебрегая недовольством официантов, Ретт сам спускался на кухню, чтобы принести Скарлетт поднос с завтраком. День Скарлетт начинался с его ласк и французской булочки с кофе, крепче и чернее которого ей не доводилось пить.
— Дорогая, у тебя варенье в уголке губ.
— Слизни его.
Они никогда не покидали номер раньше полудня.
Ретт знал все магазины в городе, где модистки приветствовали его поцелуем в щеку и начинали делиться новостями о прежних знакомых.
— По-английски, пожалуйста, — с улыбкой останавливал их Ретт, — Моя жена из Джорджии.
Новый покрой с высокой талией подчеркивал линию плеч Скарлетт, и она накупила столько платьев, что Ретту пришлось уложить их в сундуки и отправить домой. Еще они купили щенка сенбернара для Уэйда и коралловый браслет для малышки Эллы. А для Мамушки — ярко-красную нижнюю юбку, хотя Скарлетт и говорила, что та ни за что не станет ее носить.
Один ленивый, полный чувственных наслаждений день сливался с другим. Скарлетт со времен юности так беззастенчиво не делали комплименты. Несмотря на ее замужний статус, то один, то другой джентльмен-креол прозрачно намекал, что не прочь был бы шагнуть за грань слов восхищения. Ретта эти заигрывания ничуть не смущали, но он никогда не оставлял жену наедине с другими мужчинами.
В Новом Орлеане лишь подмигивали в ответ на поведение, которое в Атланте дало бы пищу для пересудов на многие дни. Скарлетт могла тут напиваться допьяна. Могла играть в девятку. И флиртовать столь отчаянно, что атлантские кумушки сочли бы ее манеру общения совершенно неприличной.
На воскресной службе в соборе Святого Людовика Ретт наклонился к супруге и шепнул на ухо столь непристойную шутку, что Скарлетт даже закашлялась. В самые торжественные минуты Ретт шутил, а посреди веселья оставался невозмутимым. Законотворчество саквояжников в Луизиане приводило его в восторг, он высказывал хвалы каждой руной норме и восхищался продажностью, будто царившее здесь безумие было естественным состоянием вещей.
Скарлетт обожала креольскую кухню. Как-то за обедом в ресторане у Антуана, когда она подцепила последнюю оставшуюся на тарелке Ретта устрицу, он предупредил:
Если ты растолстеешь, придется завести любовницу-креолку.
Скарлетт поискала глазами официанта.
— Закажем еще лангустов!
Ретт протянул через стол руку и погладил большим пальцем нежную перепонку между указательным и большим пальцами Скарлетт.
И та хрипло сказала:
— Больше не хочу. Скорее, Ретт. Давай вернемся в гостиницу.
Однажды Ретт нанял фаэтон покататься по дамбе возле речки, где с пароходов, пришедших по Миссисипи, все перегружали на морские суда. Поскольку федералы захватили Новый Орлеан в самом начале войны, город не был разрушен обстрелом и теперь стал самым оживленным из всех портов Юга. Грузчики, иммигранты из Ирландии, довольствовались платой в пятьдесят центов за двенадцатичасовой рабочий день. Они обитали в лачугах неподалеку от речного вала с изможденными женами и множеством крикливых грязных ребятишек. Неожиданно услышав речь с таким же акцентом, как и у отца, Скарлетт сжала руку Ретта.
— В чем дело, любовь моя?
— Обещай мне!.. О, прошу, обещай, что я никогда больше не стану бедна!
По принятому в Новом Орлеане обычаю они ужинали поздно, а затем посещали разнообразные балы: открытые и званые, костюмированные и балы-маскарады. Или же отправлялись играть в клуб «Бостон» (именованному так во все не в честь города янки, а по названию популярной карточной игры). Разобравшись с безиком[53], Скарлетт выигрывала намного больше, чем проигрывала.
Как-то вечером, когда она выиграла несколько партий кряду, Ретт потребовал без промедления покинуть клуб.
В кебе Скарлетт дала волю гневу.
— Мне было весело! Я выигрывала! Ты не желаешь, чтобы у меня были свои деньги?
— Дорогая, для тебя деньги значат намного больше, чем для меня.
— Ты хочешь полностью владеть мною!
— Дело в том, что для джентльменов, чьи карманы ты опустошала, деньги еще важнее, чем для тебя. Мне эти господа хорошо знакомы. И не один год.
Скарлетт тряхнула головой.
— А к чему мне о них печься?
— Тебе ни к чему, а я должен. Поскольку они не могут вызвать леди на дуэль, им придется вызвать ее спутника. На рассвете у реки обычно холодно и сыро, и мне бы не хотелось простудиться.
Безмятежное счастье Скарлетт омрачало лишь одно небольшое облачко. Это был молодой человек, одевавшийся очень скромно, в платье темных тонов, наподобие старшего клерка какой-нибудь конторы. Обычно он стоял со сложенными на груди руками в вестибюле гостиницы, прислонившись к колонне, или сидел в кресле, просматривая газету. Иногда болтал со швейцаром, как со старым знакомым.
Каждый раз, уходя из «Сент-Луиса» и возвращаясь обратно, они неизменно заставали молодого человека в вестибюле. Он посещал те же рестораны, что и они.
— Кто этот юноша? — шепотом спросила Скарлетт, — Вчера вечером он был в клубе «Бостон». Почему он за нами следит?
— Не обращай внимания, дорогая, — ответил Ретт, — Ему кажется, что между нами существуют неулаженные обиды.
— Какие обиды? Кто он такой?
— Очень мило с твоей стороны беспокоиться обо мне, — отозвался Ретт, — Но, право, не стоит.
— Беспокоиться о тебе? — фыркнула Скарлетт, — Вот еще! Ты прекрасно можешь сам о себе позаботиться!
И все же тот молодой человек являл собой досадное облачко.
Получившие немалые доходы при правительстве Реконструкции, жители Нового Орлеана строили себе дома там, где прежде располагались сады и огороды. Новые особняки выходили на улицы, где муниципальные экипажи утопали в грязи по ступицы колес. Недостроенные здания окружали кучи досок (по мнению Скарлетт, сильно уступавших качеством сосне из Джорджии), и до самой темноты оттуда доносился стук молотков.