ок.
Давид глубоко переводит дыхание.
Девушка, не поблагодарив его, скользнула в сарай, вытащила ящик, из которого вынула разные вещи.
Давид задумчиво ушел в свои мечты.
— Что это такое? — спрашивает он, не замечая, что задает вопрос.
— Ты хочешь знать, что это такое? — Девушка высокомерно оглядывает его, словно он позволил себе какую-то неуместную шутку. — Разве ты не знаешь, что это лопата?
— Нет, — печально отвечает он.
Но ведь это не был настоящий вопрос. Давид слишком поздно заметил это и смущенно смотрит в землю. Из-под лопаты выходит темная разрыхленная земля, а трава и гнилой кустарник вырываются и отбрасываются в сторону. Но некоторые цветы лопата щадит. Может быть, она очищает место для молодых ростков, отбрасывает то, что осталось с осени? Давид ничего в этом не понимает.
Ему хотелось бы знать, как называются эти желтые цветы. Его никогда этому не учили. Но девушка слишком неласкова. Только от одного вопроса не может он удержаться. Для чего нарезаны раны на деревьях, которые его мучают, словно это его собственные раны?
Он несколько раз пытается задать этот вопрос и наконец задает его.
Девушка не отвечает.
Она работает, наклонившись над грядкой.
Таинственная работа, — и сама она таинственное существо, от которого Давид не может оторвать глаз. При этом в голове его глухо раздаются слова: «Следуй за львом, но не следуй за женщиной». Так вот она, эта тайна, от которой предостерегают мудрецы. Белокурые волосы, которые ничем не прикрыты, развеваются по плечам густым золотом своих нитей, узкое белое плечо выглядывает из платья. «Ну, конечно… это Лилит»… Девушка выпрямилась и, не обращая на него внимания, на некоторое время прекратила работу.
Вдруг раздается ее голос, очень высокий и звонкий. Она не говорит, она делает то, что разрешается делать только мужчинам: она поет.
Он впитывает в себя нежные звуки, — у него такое ощущение, словно каждый из них проникает ему через горло в пылающие внутренности. Ароматный мартовский воздух обвевает его тело, которое болит внутри.
Вдруг на него обращается стальной луч ее глаз:
— Ах, ты ждешь награды? Еврей ведь ничего не делает даром!
В этот момент лицо его, по-видимому, исказилось выражением стыда и злобы, потому что девушка хватает его за руку, словно желая его успокоить. Он старается вырваться. «Если держишься за руку, не уйдешь от зла».
А она ласково говорит ему:
— Ты, должно быть, большой упрямец, — и показывает ему, как подрезывают ножницами кусты (это не деревья, а кусты) для того, чтобы они росли свободней и правильней. Вдоль всей городской стены, которой заканчивается двор, насажены такие кусты. Но он уже не слушает ее. Его давит ее рука, она сжимает ему сердце. «Кто отсчитывает деньги из своей руки в руку женщины для того, чтобы взглянуть на нее, тот не уйдет от адского суда, если даже своим знанием учения и добрыми делами уподобится пророкам».
И, хотя он шепотом припоминает эти слова, он внезапно до такой степени слабеет, что не в состоянии вытащить руку.
— Знаешь что, ты поможешь мне вытащить ящик из сарая и тогда получишь награду.
Он счастлив, что она отпустила его. Бежит к сараю с еще большей услужливостью, чем раньше, тащит тяжелый ящик к грядке; он рад, что эта смертоносная рука отпустила его руку, его сердце.
Когда он подходит, едва переводя дыхание, красивая девушка дерзко обнимает его.
— Теперь в награду я тебя поцелую.
Неужели она это говорит серьезно? Но он все-таки хочет еще поставить ящик на землю, тогда он убежит.
Тем временем девушка схватила его за голову, сорвала с него остроконечную шляпу… С шумом падает у него из рук ящик со всеми вещами. Его спасает только случай. Как все благочестивые евреи, Давид под шляпой, чтобы ни в коем случае не обнажилась голова, носит черную шелковую ермолку. Когда девушка видит этот второй головной убор, она не может удержаться от смеха. Давид вырывает у нее из рук свою шляпу и убегает.
Он вбегает в кузницу, бросается к кузнецу.
— Где моя корзинка, давайте ее сюда.
— Уже заполнена, уже готова.
Кузнец с большим изумлением оглядывает рассерженного юношу.
— Давайте ее сюда.
Давид приказывает, Давид пылает. Он швыряет монету, вырывает из рук подмастерья тяжелую корзину с железным ломом.
Перед кузницей его поджидает глухонемой слуга, который пришел, чтобы помочь ему. Давид передает ношу и мчится в еврейский город, словно его преследуют по пятам.
VII
Давид всегда боялся греха. А теперь он познал его — этот великий грех.
Все, что было до сих пор, было детской игрой. Запретные книги, которые он читает у Гиршля, искусственно вызванное кровотечение из носу, бунтарские мысли против отца, все это — детская игра.
У него появилась болезнь, которой он не знал даже при самой ожесточенной учебе — головная боль. До сих пор голова v него была наиболее здоровой частью его тела — неутомимая, настоящая «железная голова», какую должен иметь юноша, изучающий Талмуд. А теперь Давид сидит с утомленной, пылающей головой в своей комнате, в которой с его детства ничего не изменилось. Рядом сидит отец. Как тихо в соседней комнате! Давид все меньше понимает эту тишину, и взор его устремляется на заостренные черепичные крыши, виднеющиеся вдали.
Возможность пойти туда, куда влекли его взоры — на кузницу, на большой двор с ароматными цветами, явилась скорее, нежели он ожидал. Давид не искал этой возможности, считая ее далекой. Если бы она не возникла так неожиданно, он, может быть, стал бы сопротивляться и с мучительной болью отклонил бы ее. Но он не был подготовлен к этому и, прежде чем он успевает опомниться, он, повинуясь матери, уже бодро шагает мимо новых городских ворот…
Все совершается так быстро, что ему не удается даже осознать это.
Никогда так быстро не двигалась его жизнь. Казалось, теперь впервые она пришла в движение.
И, как только он приходит на кузницу, он наталкивается на чужую девушку. Ему не приходится даже идти на двор.
— Я сам соберу лом! — испуганно кричит он, словно спасаясь от преследования, бегом спускается по лестнице в глубокую нишу погреба, расположенную непосредственно под кузницей и соединенную с нею дырою в стене. Туда бросают всякий ненужный хлам. Ему передают свечу. Он с шумом перебирает старые полосы железа, не поднимая головы. Он знает, что девушка преследует его, что она подошла к краю отверстия и смотрит вниз.
Это продолжается некоторое время. Он ничего не соображает и без разбора откладывает в сторону несколько цепей и кусков железа. Теперь он хочет подняться наверх. Но лестница убрана, а девушка наверху дико хохочет.
— Что ты дашь мне, если я тебе помогу взобраться наверх? — издевается она над ним.
Давид делает вид, что он ничего не слышит.
Он снова оборачивается к своим сокровищам. Торопиться ему некуда.
Но он слышит, как подмастерье недовольно кричит:
— Барышня Моника! — и обращает внимание кузнеца на то, что его дочка заигрывает с грязным евреем.
«Моника!» Давид впервые слышит это имя. Значит, Моника — дочь кузнеца. До сих пор он даже не подумал, кто она такая.
— Что ты мне дашь, если я помогу взобраться наверх! — снова кричит она ему, но на этот раз почти со слезами в голосе.
Он рад, что она собирается заплакать. Это дает ему возможность ясно соображать. Впервые за все это долгое время.
— Я недавно помог вам, барышня, даром, но если вы требуете награды, то вот вам два пфенига и подайте мне лестницу.
— Нет, — тихо говорит она, — вы должны мне дать то же самое, что я обещала вам тогда.
Тем временем он нашел в стене погреба кольцо. Кровь бросается ему в голову. Не задумываясь, он хватается за кольцо и поднимается на мускулах. Он разбил себе колено до крови, ноги в ссадинах, но другая рука уже держится за раму ниши. Еще прыжок — и, шатаясь, он ударяется головой об край стены у самого отверстия дыры… А пока он шатается, его обхватывают две сильных руки, как будто хотят помочь ему встать, но в то время, пока он еще не в состоянии сопротивляться, они на минуту прижимают его к мягкому телу. У него такое ощущение, словно его кладут в пылающую печь. И явственно, хотя и на мгновение, уста горячим дыханием касаются его щеки
— Я об этом расскажу господину фон Розмиталь! — сердито кричит подмастерье.
— Что ты расскажешь?
Подмастерье, понурив голову, отходит к стене, а кузнец весело хохочет:
— Какой ты ревнивый жених, Каспар!
— Господин фон Розмиталь скорее уже может называться моим женихом, чем такой закоптевший Каспар, — кричит девушка.
Тем временем Давид подошел уже к двери, ведущей из кузницы на улицу.
— А где же твой лом? — останавливает его кузнец.
— Уже все готово, — спокойно отвечает вместо него девушка.
Он взглядывает на нее. Ведь это могло быть сказано только с дружескими намерениями; она хочет помочь ему. Значит, раньше она не желала опозорить его? Он с благодарностью смотрит на нее. Из темной кузницы на него светятся ее светло-серые глаза. Теперь она складывает руку трубочкой, она что-то хочет крикнуть ему вдогонку, может быть, ласковое слово. Но он с ужасом видит, как между ее губ вытягивается красный язык.
Заплаканный, приходит он домой, оскорбленный, униженный. Глухого парня, которого мать послала вдогонку, он не стал поджидать. Объяснений у него добиться нельзя. На другой день он вообще больше не хочет идти туда.
Он твердо решил больше никогда не думать о злой девушке. Он награждает Монику самыми отвратительными прозвищами и, хотя ему никакого до этого дела нет, он попрекает ее тем, что она обручена, да еще, кажется, сразу с двумя. Ведь это совершенно безразлично, но тем не менее он не может забыть эту взбалмошную уличную девчонку. Да, она — взбалмошная, она — Лилит. Безумная огненная фея: по пояс человек, а ниже — пылающий огонь. Он ясно почувствовал этот огонь, когда она схватила его и прижала к себе. И, горе ему, он вскоре начинает чувствовать это еще сильнее.