Эмбарго представляет нам уникальный шанс развития. Но у нас есть и две серьезные опасности. Вопервых, стать бабуинами с бусами, то есть поклоняться пармезану и хамону, выдавая региональные «специалитеты» за некий обобщенный образ Европы. Во-вторых, стать бабуинами с бананом, то есть ментально закрыться, зомбировать себя заклинаниями о духовности, а на деле начать умственно и технологически загнивать. Либо мы используем этот шанс и создадим за нашими окнами лучшую Европу, либо любители хамона, как и 500 лет назад, окажутся нашими конкистадорами.
11 августа 2014
Будущее Юго-Британии
Впервые за время кампании в пользу независимости Шотландии опросы зафиксировали превышение числа сторонников отделения над противниками. Если учесть, что еще в августе за независимость выступали всего 39 %, то скорость роста популярности идеи отделения оставляет единой Британии не так много шансов: возможно, на референдуме 18 сентября большинство шотландцев скажет независимости «да».
Надежда у сторонников единой Британии лишь на то, что в последний момент не определившиеся все-таки выберут консерватизм, являющийся, впрочем, английской, а не шотландской добродетелью.
Называть шотландское движение за отделение сепаратизмом не совсем корректно. Кельты-шотландцы и этнически, и психологически резко отличаются от англичан. Большую часть своей тысячелетней истории Шотландия была независимым королевством, отчаянно и довольно успешно сражавшимся за независимость от Англии. Объединение двух корон в руках дома Стюартов в XVII веке было мирным и представляло собой личную унию. А по-настоящему в завоеванную страну Шотландию превратил Кромвель. Только в 1707 году шотландский парламент согласился на «Акт об Унии», создавший Великобританию. Окончательное падение идеи шотландской независимости относится аж к 1745 году, когда потерпело поражение второе якобитское восстание во главе с «красавчиком принцем Чарли».
В исторической конъюнктуре XVIII века и кроется секрет прочности англо-шотландского единства. Шотландцы ненавидели Англию и стремились сражаться с нею. Однако идея Британской империи для них показалась невероятно привлекательной. Для небольшого, но энергичного народа, жившего на скудной земле, а потому постоянно отправлявшего искателей приключений по Европе и миру (что, кстати, подарило России Лермонтовых, Барклай де Толли, адмиральский род Грейгов), империя была шансом, подарком судьбы.
Если верить Найлу Фергюсону, автору книги «Империя. Чем современный мир обязан Британии», механизм британской мировой гегемонии был отстроен не столько англичанами, сколько шотландцами, и именно они были его основными выгодополучателями. Быть нищей, но гордой и независимой нацией или быть тайными владыками мира? Для большинства шотландцев вопрос так даже не стоял: конечно, второе! Иначе считали разве что поэты-романтики подобные Вальтеру Скотту, но и их ностальгия по шотландской свободе не столько угрожала Британии расколом, сколько дополнительно, через механизм навязывания англичанам исторической вины, повышала акции шотландцев в Соединенном Королевстве.
Мало того, у шотландцев быстро выработалась имперская хватка и пренебрежение к историческим неудачникам. Невозможно передать, с каким презрением и расистским отвращением знаменитый шотландский историк ХIX века Томас Маколей пишет об ирландцах и их борьбе за свободу от британского гнета. Ирландцы для него полулюди, заслуживающие лишь пуль и кандалов.
Проснувшийся сегодня шотландский национализм в этом смысле не имеет ничего общего с национально-освободительной борьбой некогда порабощенных народов как в Европе, так и за ее пределами. Скорее это новый плод жесткого шотландского прагматизма, сделавшего их строителями империи. Империя умерла. Имперское наследство из актива превращается в пассив, и многие шотландцы хотели бы сбросить этот пассив, превратившись в уважаемую и интегрированную в Евросоюз независимую нацию. Ориентация на Францию была характерна для шотландской политики на протяжении всего периода независимости: «старый союз» двух королевств позволял держать Англию в постоянных геополитических клещах.
А все издержки «атлантизма», нагрузку особых отношений с США и особой британской гордости перед Европой, ответственность перед странами, некогда бывшими британскими колониями, пусть тащат на себе англичане.
Скорее всего, отделение Шотландии, если оно состоится, нанесет Британской империи финальный «удар милосердия». Оно изменит место в мире не только самих шотландцев, но и англичан. Великобритания прекратит свое существование, уступив место Югобритании, как исторически назывался юг острова – Англия и Уэльс до соединения с Шотландией. Крайне сомнительно, что Югобритании удастся удержать под своим контролем Северную Ирландию. Скорее всего, с теми или иными оговорками относительно прав протестантского населения ее придется передать в состав Ирландской Республики.
По большому счету, от Великой Британии, так и не ставшей «еще более великой» (так назывался проект создания общего государства из Британии, Канады, Австралии и Новой Зеландии популярный в начале ХХ века) останется лишь добрая старая Англия.
Англия как таковая, а не как Британия или Империя, последний раз выступала на исторической сцене так давно, что мы уже и забыли о том, что это за субъект мировой политики. Между тем обретение англичанами своей малой субъектности, вынужденное пробуждение английского, а не британского национализма, может иметь очень серьезные последствия.
Прежде всего, Англия – гораздо более европейская страна, чем Британия. Британия – это остров посреди атлантических морей, гордый своей «блестящей изоляцией». По сути – малая Америка. Англия же – это страна европейской геополитической системы, заинтересованная в экспансии, традиционно враждебная к Франции, благожелательная к Германии и имеющая амбиции в средиземноморском регионе. Фактически лишь поражение в вековом конфликте с Францией вытолкнуло англичан в Британию, заставило их всерьез заняться подчинением Шотландии и Ирландии и увело к созданию трансокеанской империи. Окончательное и довольно бесславное завершение имперского цикла вытолкнет англичан снова в Европу, и многим придется потесниться.
Англия рискует стать полем серьезных этнических конфликтов, так как большая часть постимперской миграции из Индии, Африки и с Ближнего Востока осела именно в пределах Югобритании. Оставшись наедине с собой, англичане неизбежно зададут вопрос: а почему, собственно, они должны расплачиваться за былое имперское наследие. Тот факт, что главными выгодополучателями империи были шотландцы, может превратить новый английский национализм в резко антиимперский.
Имперское, великобританское наследие значительно глобализировало англичан. Его утрата может привести и к новому всплеску тех консервативно-романтических настроений, выразителем которых сто лет назад был Гилберт Кийт Честертон, для коего старая добрая католическая Англия баронов, монахов и сквайров была гораздо ценнее Англии финансистов, адмиралов и имперских чиновников.
Многие из произведений Честертона – это своеобразный призыв к пробуждению собственно английского «молчащего» начала и отречению от империализма. «Отделывайтесь от нас кивком, грошом или взглядом косым, Но помните: мы – английский народ, и мы слишком долго молчим!». Интересно, что наступление в Англии века исламизации и «шариатских патрулей» Честертон тоже иронически предсказал в романе «Перелетный кабак».
Возможно, британской элите в последний момент удастся переломить настроения в Шотландии и предотвратить отделение. Но если шотландцы все-таки скажут отделению «да», то самым значимым следствием этого события станет не независимая Шотландия, а возвратившаяся из имперского инобытия Англия.
9 сентября 2014
Большая рыба
– Нерпа… Наглая – жуть! Сама ловить не хочет – обленилась. Всё время приплывает к сетям, съедает всю рыбу, а сети рвет. Постоянно приходится сторожить – ее отгонять.
Энергичная женщина, судя по внешности – нивха, сидящая в резиновой лодке, прикрикнула на кого-то в воде и замахнулась колотушкой. Раздались фырканье, всплеск и недовольная несостоявшимся обедом черная точка начала удаляться к другим таким же точкам, расположившимся на песчаной банке-«кошке», отделяющей мелководный и тихий Набильский залив от бурлящего Охотского моря.
Именно где-то здесь летом 1849 года впервые подошел к берегу Сахалина транспорт «Байкал» капитана Невельского – началась короткая и блистательная эпопея присоединения Сахалина, Приамурья и Приморья к России, совершенного всего за 5 лет усилиями меньше чем сотни солдат и крестьян с семьями, полдюжины офицеров, одного энергичного командира и одного решительного государственного деятеля – Н.Н. Муравьева-Амурского.
Произошло это как нельзя вовремя – в 1853 году наряду с «открывшей» Японию экспедицией коммодора Перри США отправили вторую – как раз на Сахалин и в Приморье, с твердым намерением занять удобные гавани. Встреча с русским флагом, который, как справедливо резюмировал Николай I, «где раз поднят – спускаться не должен», была для американцев полным сюрпризом.
То, что Россия всей своей державной мощью установила контроль за биоресурсами севера Тихого океана – одного из самых богатых водных пространств планеты, раздражало наших геополитических конкурентов уже давно.
Гораздо раньше, чем Запад осознал, что, забрав мрачную и холодную Сибирь, Россия схватила нефтегазового бога за бороду, Киплинг недовольно писал в «Балладе о трех котиколовах»:
Теперь закон Московитов утвержден огнем и сталью;
Когда придете на их острова – котиков вам не видать.
Пока я вспоминал об этих, как нельзя более актуальных сегодня геополитических параллелях, лодка с женщиной подошла к берегу и хозяйка вытащила на берег огромную рыбину – кижуча, которым нельзя было не залюбоваться. Первым движением моим было достать деньги и попросить продать мне эту рыбину, которую прямо здесь, при мне выловили, отбив у проказницы нерпы…