– Да, ладно! – Он попытался протиснуться внутрь. – Здесь она.
Я без размаху дал ему под дых. Затем добавил по печени.
– Ты чего?! – заверещал он.
– А нехрен переться в квартиру, – пояснил я. – Сказано: нет здесь Томки, значит нет. Вали! Не то с лестницы спущу.
– Кто здесь? – послышалось за моей спиной. На шум прибежала Лиля.
– Гражданин ошибся адресом, – объяснил я.
– Так уж и гражданин! – обиделся блатной. – Я свой срок отсидел, так что нечего обзываться. Теперь вижу, что квартиранты.
– И другим сообщи, – посоветовал я. – А то я – человек нервный. Не люблю, когда беспокоят.
«Беспокоили» еще пару раз. В последний – какой-то дальнобойщик. Я работал во второй смене, и он здорово напугал Лилю, ломясь в полночь в дверь. Я застал это, вернувшись с работы. Дальнобойщика я отметелил прямо на площадке. Бил от души. Он охал, но не сопротивлялся – понял, что будет хуже.
– Может, снимем другую квартиру? – предложила Лиля. – Заберем у хозяйки деньги?
– Их уже пропили, – сообщил я. – Так что не получится. Не волнуйся, зайчик! Думаю, ухажеры кончились.
Так и оказалось. Мы познакомились с соседкой по площадке, еще не старой вдовой-пенсионеркой. Евдокия Ивановна, как ее звали, и поведала историю непутевой Тамары. У нее было все: муж, дочь, трехкомнатная квартира. Но Тамара работала в ресторане официанткой. Чаевые, халявная выпивка… Покатилось. Муж с ней развелся, квартиру разменяли. Тамаре досталась однушка в хрущевке. Год здесь процветал притон, участковый приходил чуть ли не каждый вечер. Собирался оформить Тамару в ЛТП[19]. Но та ускользнула, найдя сожителя. Перебралась к нему, а свое жилье решила сдавать.
– Хорошо, что теперь здесь вы, – сказала Евдокия Ивановна. – Хоть поживу спокойно.
Мы с ней согласились, за что и выпили. Человеком соседка оказалась душевным. В ее квартире имелся телефон – редкость по нынешним временам. Я взял это на заметку и попросил разрешения время от времени пользоваться – за плату, конечно. Разрешение мне дали. Я написал письмо Дине Аркадьевне, в котором сообщил новый адрес и телефон соседки. Как вскоре выяснилось, не зря.
Двадцать четвертого февраля открылся XXV съезд КПСС. Я встретил это событие равнодушно – экая невидаль. Ритуальное мероприятие. Похожим было отношение к съезду и у других рабочих. Город украшали плакаты и растяжки, призывавшие тружеников достойно встретить великое событие. Об этом же говорили партийные чиновники на повсеместно проводимых митингах. Слушали их равнодушно. Партия оторвалась от народа, ее внутренние дела население не интересовали. К тому же надоело вранье, льющееся с экрана телевизоров и воспроизводимое в газетах.
Вечером первого дня съезда к нам в дверь позвонила Евдокия Ивановна.
– Тебя к телефону, – сообщила с порога. – Москва.
В прихожей соседки я взял лежавшую на тумбочке трубку.
– Алло!
– Сережа?
– Я, Дина Аркадьевна.
– Съезд смотришь?
– Некогда мне. Только с работы вернулся.
– А зря, – сказала она торжественно. – Брежнев упомянул в докладе твою повесть.
– Что?!!
– Не прямо, конечно, – засмеялась она. – Так не делается. Обычно генеральный секретарь о литературе говорит иносказательно, а потом все гадают, кого он имел в виду. Но в твоем случае все понятно. «Острый и принципиальный разговор о любви к Родине ведут балерина и рабочий», – процитировала она. – Никто в стране, кроме тебя, о таком не писал. Нам в редакцию уже звонили, поздравляли. А я решила поздравить тебя.
– Спасибо, Дина Аркадьевна! – сказал я. – Это ваша заслуга.
– И моя тоже, – согласилась она. – Но написал ты. Главный просил передать: рассказы поставим в ближайший номер. И не два, как планировали, а сразу четыре. Насчет книги можешь не беспокоиться. Думаю, уже летом выйдет.
– Нет слов.
– Ты, главное, не зазнавайся, Сережа!
– Не буду! – пообещал я. – С меня причитается.
– Да хватит уже! – засмеялась она. – Я твои гостинцы целую неделю ела. Это при том, что половину Боре отнесла – он любит деревенское. Будешь в Москве, заезжай! Не забывай старуху!
– Не забуду! – пообещал я и положил трубку.
Дома я сообщил Лиле о состоявшемся разговоре. Глаза у нее стали огромными. Пришлось доставать коньяк и отпаивать любимую.
– Как же это, Сережа? – бормотала она. – Сам генеральный секретарь!
– Он прочел, что ему написали помощники, – пояснил я. – Думаешь, у Брежнева есть время смотреть «Юность»? Помощники посчитали, что помянуть повесть молодого писателя будет идеологически правильно. Только и всего.
– И что теперь будет?
– Хорошо будет, – заверил я. – Если ковать железо, пока горячо.
«Железом» я занялся назавтра. По дороге на работу купил в киоске «Правду». Пришлось заплатить четыре копейки – номер с речью генерального секретаря вышел толстым. В разделе о литературе я обнаружил нужную фразу. Дина Аркадьевна процитировала ее точно. Я подчеркнул нужное и ближе к обеду отнес газету в комитет комсомола.
– Правда, про тебя? – засомневался секретарь.
– Никто больше в СССР про балерину и рабочего не писал, – сообщил я. – К тому же мне из Москвы звонили, поздравляли.
– Подожди здесь! – сказал секретарь, схватил газету и убежал. Я догадался куда. Не ошибся. Через пять минут меня пригласили в партком. Рядом с секретарем сидел сияющий «комсомолец». Его можно было понять. Заводской комсомол вырастил писателя, которого оценили в ЦК КПСС. То, что сам секретарь не имел к этому ни малейшего отношения, «комсомольца» не смущало. «У победы много отцов…»
– Присаживайтесь, Сергей Александрович! – Секретарь парткома пожал мне руку. – Николай сообщил мне радостную новость. – Он ткнул в лежавшую на столе газету. – Поздравляю!
– Спасибо! – поблагодарил я.
– Замечательно, что в коллективе нашего орденоносного завода вырос такой талантливый писатель. Будем рады помочь. Есть просьбы?
– Есть, – сказал я. – Недавно женился, снимаю квартиру. Я и супруга прописаны в общежитии. Но там требуют выписаться, а нам не к кому обратиться, чтобы сохранить минскую прописку: родственников в Минске нет.
– Вопрос – ерунда, – сказал секретарь и бросил взгляд на «комсомольца». Тот в ответ закивал головой. – Решим. А вот жилье обещать не могу – трудно с ним. Очередь большая.
– Жилье не прошу, – успокоил я. – Стою в очереди на кооператив. Отнес в исполком копию свидетельства о браке. Обещали, что ждать придется не более двух лет.
– Замечательно! – обрадовался секретарь. – Мы, в свою очередь, подумаем, как помочь вам с супругой. Она ведь на тракторном работает? Секретарша начальника прессового корпуса?
Я подтвердил.
– Ей поднимем оклад, вам повысим разряд. Все ж легче за квартиру платить. А вы, если вопросы возникнут, обращайтесь!
Я поблагодарил и откланялся. Ну вот, «железо» начало приносить пользу. Плюшки, полученные на заводе, мелочь. Ждем больших. Партком тракторного завода имеет статус райкома. Это площадка для старта в большие кабинеты. Секретарь тракторного в той моей жизни возглавил минский горком. Дальнейшую карьеру прервал распад СССР. Не воспользоваться возможностью доложить наверх об успехах в идеологической работе он не может. Похвастается обязательно. Дальше – по цепочке. Машерову обо мне, конечно, не сообщат, но в профильный отдел ЦК новость дойдет. Нам это и нужно.
Глава 11
Скурко[20] отложил журнал, снял трубку с аппарата и набрал номер.
– Заходзь! – бросил коротко и положил трубку.
Секретарь Союза по работе с молодыми писателями материализовался в кабинете практически мгновенно. Осторожно присел напротив.
– Чытав? – Скурко подвинул к нему «Правду».
– Так, – подтвердил секретарь, опознав номер с докладом Брежнева.
– И вось гэта? – Председатель правления отчеркнул строчку ногтем.
– «Острый и принципиальный разговор о любви к Родине ведут балерина и рабочий», – прочел вслух секретарь. – Чытав.
– А хто гэта написав, ведаешь?
Секретарь покрутил головой.
– Вось! – Скурко положил перед ним раскрытый журнал.
– Сергей Девойно, живет в Минске, работает на тракторном заводе, – прочел секретарь. – Ня ведав.
– Як и я, – зло произнес председатель. – А цяпер зразумей! У Маскве у ЦК КПСС ведають – сам Брежнев пра яго казав, а мы – не. Што пра нас падумаюць? Чым мы тут займаемся? Мне з ЦК телэфанавали, пыталися пра Дэвойно. А мне адказаць нечаго. Сорам! Вось што, Микола! Самое большае праз тыдзень хлопец павинен быть в Саюзе. Ниякого абмеркавання на сэкцыи, прымем на прэзидыуме. И яшчэ. З ЦК паведамили, што ён жыве на кватэры. Трэба падтрымать талент. Пашукайце там чаго-небудзь.
– Зробим! – пообещал секретарь…
Плюшек я, конечно, ожидал, но чтоб так скоро… Не прошло и двух дней после разговора в парткоме, как в корпус позвонили из Союза писателей. Лиля прибежала ко мне на участок встрепанная. Я поднялся в управление.
– Сергей Девойно? – уточнили в наушнике.
– Он.
– Меня зовут Николай Иванович, я секретарь правления Союза писателей БССР по работе с молодыми авторами. Мы прочитали вашу повесть, опубликованную в журнале «Юность». Есть мнение принять вас в Союз писателей. Согласны?
– Да, – подтвердил я.
– Тогда не будем терять время. Когда заканчиваете смену?
– В пятнадцать тридцать.
– Сразу после работы подъезжайте к нам на Фрунзе, пять. Мой кабинет…
Я подъехал. Секретарь, мужчина лет пятидесяти, попросил меня написать заявление и составить список опубликованных произведений. С последними было просто: повесть «Черный лебедь», журнал «Юность», номер 11 за 1975 год. Всё. Я заикнулся о рекомендациях членов Союза – их требовалось три. Мне ответили, что это не моя забота. После выходных меня пригласили опять, и сам Максим Танк вручил мне удостоверение члена Союза. Лично. Человек-легенда, чьим именем в мое время назовут улицу в Минске и Педагогический университет, жал мне руку и говорил теплые слова. Я охреневал. Нет, я рассчитывал, конечно, на членство в Союзе, но собирался ждать выхода книги, а после стучаться в дверь. По журнальным публикациям в Союз писателей принимали в исключительных случаях. А тут – раз и готово. «Лебедь» стал для меня не паровозом, а линкором, растолкавшим выстроившиеся в очередь суда.