– Я хозяин этого магазина, – сказал он, будто услышав вопрос. – Вы стоите перед его витриной уже пять минут. Желаете что-то приобрести?
– Желаю, – вздохнул я, – но денег не хватает.
– У вас странный акцент, – заметил он. – Англичанин?
– Русский.
– Вот как? – Брови его поползли вверх. – Что делает юный русский во Франкфурте?
– Я писатель. Немецкое издательство выпускает мою книгу.
– Гм, – сказал он. – Не хотите кофе?
– С удовольствием! – ответил я.
Мы вошли в магазин. На стенах и стеллажах его красовались образцы товаров. Очень необычные образцы. У не привыкшего к ним человека вызовут оторопь. Но не у меня.
– Моя фамилия Байер, – сообщил немец, двигая ко мне по прилавку чашку. Кофе в нее он налил из блестящего агрегата – и себе тоже. – Зовут меня, как вы, наверное, догадались, Ганс. – Он рассмеялся. – А вы? Иван?
– Сергей. Фамилия – Девойно.
– Где вы живете в России? Москва?
– Минск.
– Вот как? – Он поставил свою чашку. – Был я в вашем городе. Признаться, это были не лучшие годы моей жизни.
– Плен? – догадался я.
– Я-я, – кивнул он. – Семь лет. С тысяча девятьсот сорок четвертого по тысяча девятьсот пятьдесят третий. Здрасвуйте, гражданин начальник, – произнес он на ломаном русском.
Мы помолчали. Допили кофе.
– Кому вы хотели купить костыли? – спросил он.
– Одной фрау. Я ей обязан. Много мне помогала.
– Что у нее с ногами?
– На войне была медсестрой. Однажды их госпиталь обстреляла немецкая артиллерия. Прицельно… – Я запнулся.
– Не стоит проявлять деликатность, – сказал Байер. – Я знаю, что вермахт обстреливал русские госпитали. А вот Красная армия – нет. Что произошло с фрау?
– Осколок отрубил ей ногу ниже колена. С тех пор она ходит на протезе. Но у нас плохо их делают. Протез тяжелый и натирает культю. Дома она отстегивает его и пользуется костылями. Но они деревянные и неудобные. Эти, – я указал на витрину, – лучше.
– Понятно, – сказал Байер. – Что ж, герр Девойно. Я продам вам костыли со скидкой. За одну марку. Я капиталист и не могу бесплатно. – Он усмехнулся.
– Почему? – спросил я.
– В Минске к нашему лагерю приходили русские женщины. Они приносили еду. Мы знали, что сами они голодают и что у них есть дети. Но они все равно несли. Мы делали игрушки для их детей, какие-то мелочи, но это было крохотной платой за возможность выжить. Я до сих пор не знаю, почему они так поступали. После того что мы, немцы, сотворили на вашей земле… – Он вздохнул.
– Кем вы были на той войне? – спросил я.
– Врачом. Я не убивал русских, герр Девойно. Я их даже спасал. Иногда в наш госпиталь привозили раненых русских офицеров. Но о том, что делали в России наши солдаты, я знаю. Поэтому не хожу на собрания ветеранов. Мне неприятно вспоминать… – Он помолчал. – В тысяча девятьсот пятьдесят третьем я вернулся в Германию. Разоренная войной страна, нищета. Платили мало. Но у меня был план. На войне я провел сотни ампутаций, поэтому знал: калекам понадобятся протезы. Их оплачивало государство, оно продолжает делать это и сейчас. Спрос постоянный. Протез со временем изнашивается, его нужно менять. Отличный бизнес! – Он усмехнулся. – В русском лагере я познакомился с замечательным инженером, рассказал ему об идее. Курт согласился стать моим компаньоном. Мы разработали модели легких и удобных протезов. К тому же они оказались дешевыми. Государство их охотно закупает. У нас с Куртом сеть мастерских. Недавно я передал дело сыну, оставив себе этот магазин. Жена моя умерла, и мне скучно сидеть дома. В магазин приходят калеки, мне интересно с ними общаться. Вот и русского писателя встретил. – Он улыбнулся.
– Спасибо, герр Байер! – сказал я.
– Не стоит, – махнул он рукой. – С удовольствием сделал бы вашей фрау протез. Но для этого ей нужно приехать сюда.
– Заочно не получится? – спросил я.
– Как вы сказали? Заочно? – Он задумался. – Если произвести точные замеры…
– По первой профессии я слесарь-инструментальщик, – сказал я.
– Гм! – Он окинул меня испытующим взглядом. – Можно попробовать. Подогнать по высоте труда не составит – опорная труба регулируется. Стакан для культи сделать с амортизирующими вставками. Поставить ремни для крепления на ноге… – бормотал он, подняв взгляд к потолку. – А что? Может получиться. Вот! – Он вытащил из-под прилавка несколько листков. – Произведите все необходимые замеры и впишите данные в нужные клетки. Пришлите их мне. Адрес – внизу. Готовый протез вышлю по почте.
– Данке! – Я забрал листки. – В будущем году в издательстве S. Fischer Verlag выйдет моя книга. Аванс я уже получил. Со второй выплаты попрошу заплатить вам за работу. Выпишите счет.
– Не нужно, – сказал он. – Еще марка, и вы мне ничего не должны. Мне будет приятно помочь русской медсестре. Мы были по разные стороны фронта, но все же коллеги. И я не забыл русских женщин, носивших нам еду. Не могу отблагодарить всех, но пусть хоть одной станет легче. Я стар, герр Девойно, а с возрастом становишься сентиментальным. Вам это трудно понять.
«Отчего же!» – подумал я, но возражать не стал. Отсчитал немцу две марки и на прощание пожал руку. По-моему, он это оценил.
Последующие дни пролетели быстро. Фронтовики провели дискуссию с немецкими писателями – откровенно и жестко. Когда один из немцев вспомнил бомбардировку Дрездена, микрофон взял Григорий Яковлевич.
– Я помню это событие, – сказал, нахмурившись. – О нем сообщило Совинформбюро. В ту пору моя часть воевала в Германии. Знаете, какой была наша реакция? – Он помолчал. – Мы радовались. Потому что за нашими спинами лежали сожженные и разрушенные советские города. Могилы миллионов замученных немцами мирных жителей. Женщин, детей, стариков. Так что – да, радовались[25].
Зал на мгновение притих, а затем взорвался аплодисментами…
К микроавтобусу, отвозившему нас в аэропорт, я вышел с чемоданом, с примотанными к нему костылями.
– Это еще что? – удивился Юрий Васильевич. – Для кого?
Я сказал.
– Видишь, Гриша, – сказал фронтовик, – какую молодежь мы вырастили? А ты говорил: «Клоуны». Он свои марки не на шмотье для девок потратил, а на костыли для фронтовички. Помнишь, как сестрички нас вытаскивали?
Григорий Яковлевич смутился и ничего не ответил. Я почувствовал себя неловко. К счастью, подошел автобус, и мы стали рассаживаться.
В Шереметьево таможенники покосились на костыли, но досматривать не стали. Панкин им что-то сказал, и они увяли. Но все эти мелкие неприятности забила реакция Дина Аркадьевны.
– Ну, Сережа, ну, молодец! – радовалась она, опробовав покупку. – Такие легкие и удобные! И упор под локти. От старых у меня мозоли под мышками. Не знаю, как благодарить.
– Я вам и протез заказал, – сказал я.
– Как? – поразилась она.
– Нужно только обмерить ногу и заполнить форму. – Я показал листки. – Отправить это в Германию, там сделают. Готовый протез вышлют по почте. Подогнать, если что, можно на месте. Работу оплатит Красный Крест, – соврал я. – И костыли – тоже. Мы с ним договорились.
Про Красный Крест я придумал в пути. Не примет Дина Аркадьевна подарок от немца. Гражданин СССР – человек гордый. В 90-е наши нищие старики – малолетние узники нацистских концлагерей будут выстраиваться в очереди за выплатами из Фонда взаимопонимания и примирения, вытряхнутого из Германии по инициативе белорусских дипломатов[26]. Но к тому времени СССР уже не будет. Гордость умирает, когда есть нечего.
– Ну, Сережа! – покачала она головой. – Ну, орел! Тебе бы дипломатом работать.
– Писателем мне больше нравится, – сказал я и достал красочный проспект. – Ваш протез будет выглядеть так.
– С ним даже туфли можно носить! – удивилась Дина Аркадьевна. – А то мне надоело правые в шкаф складывать. Порознь ведь не продают. Все, Сережа, замеряй!..
В Минск я прилетел на самолете – не было желания тащиться поездом. Ну, и обломался – Лили не оказалось дома. Видимо, побежала по магазинам. А чего я хотел? Ждут меня только завтра, а позвонить я не догадался. Подумав, я решил не заморачиваться. Притащив чемодан в гостиную, я вытащил из него подарки и разложил на диване. Полюбовавшись, сходил в душ и прилег в спальне. Но едва смежил глаза, как щелкнул замок входной двери. Следом послышалось восклицание – мою обувь увидели в прихожей – и по полу прошлепали ножки.
– Сережа! Приехал!
Меня затискали и зацеловали.
– Вообще-то прилетел, – проворчал я. – А жены дома нет. Где, интересно, ходила?
Лиля сделала загадочное лицо.
– Ладно, – сказал я. – Подарки в гостиной.
Ножки унеслись, и через мгновение до меня долетел радостный визг. Я попытался уснуть, но не тут-то было. Буквально через минуту жена вновь объявилась в спальне, уже принаряженная. Причем надела она все – и платье, и водолазку, и шубку, и берет, и сапоги.
– Как? – спросила, крутнувшись передо мной.
– Чудо! – сказал я. – Снежная королева.
В ответ послышалось довольное гмыканье, жена исчезла, чтобы через пять минут явиться в новом наряде. Она перемерила все, включая джемпер тестя. Тот смотрелся на ней как платье на хиппи. Вслух произносить я этого не стал. Здесь «хиппи» – слово ругательное.
– Себе хоть что-нибудь купил? – спросила Лиля, закончив с примерками.
– Джинсовый костюм и ботинки. Они в шкафу. Примерять будешь?
– Потом, – сказала Лиля и прилегла рядом. – У меня для тебя тоже подарок.
– Какой?
– Он здесь. – Лиля погладила живот.
– Правда? – подскочил я.
– Только что от врача. Третий месяц, – улыбнулась она. – Доволен?
– Да! – сказал я.
– Ты будешь его любить?
– Буду! – пообещал я, перетаскивая ее к себе на грудь. – Его, ее или обоих вместе. Сколько бы там ни поместилось. Я вас всех буду любить. Зачем спрашивать?
– Я должна знать, – сказала она и вздохнула: – Жаль, шубку зимой не надену – живот не даст.