– Извините, Анатолий Петрович! – поспешил собеседник. – Просто удивился. Не так часто нас посещают такие люди. Разумеется, мы с удовольствием вас примем. Кстати, двадцать шестого выходной день. Организуем рыбалку на Припяти. Знаете, как клюет?
– Ничего не нужно, – сказал Александров. – Это рабочий визит. Я прилечу в Киев днем двадцать пятого апреля и улечу назавтра. У меня не так много времени.
– Договорились! – согласился собеседник. – Встретим в аэропорту, домчим с огоньком. Чуть больше ста километров от Киева. Соскучиться не успеете.
– Вот и хорошо, – сказал Александров и положил трубку. Затем снял другую. – Верочка! – сказал в микрофон. – Двадцать пятого апреля я улетаю в Киев. Вернусь двадцать шестого. Оформи командировку и позаботься о билетах на самолет.
В Минск я возвращался на поезде. Хотелось оценить случившееся и определить дальнейшую линию поведения. В вагоне мне хорошо думается. Идеи нескольких романов как в той, так и в этой жизни, пришли под перестук колес.
В узком двухместном купе я оказался один. Да и в вагоне многолюдья не наблюдалось. Четверг. В командировку ехать поздно, на выходные – рано. А вот в другие дни поезд Москва – Минск забит до отказа. Я сдал проводнику билет, получил постель, застелил полку и улегся, взбив подушку под головой. Итак…
После гибели Машерова я оправился не скоро. Но потом дела затянули. Вопреки моим опасениям, сотрудничество с немцами не притормозили. То ли ореол погибшего руководителя республики распространился на проект, то ли благодарственные письма инвалидов повлияли, но нам фактически дали карт-бланш. Мне выдали служебный заграничный паспорт, немцы проставили в нем постоянную визу, и я ездил в Германию, как в Москву, – по своему желанию и в любое время. Очень скоро о фонде «Дина» стало известно в узких кругах. Советские газеты о нас не писали (как же, помощь от идеологических врагов. Нельзя!), телевидение нас не снимало, но сарафанное радио работало. Инвалиды со всего СССР забрасывали Минск письмами. И плевать было им, на чьи деньги делают протезы. Письма слали и в Москву, там услышали. В Минск приехали серьезные мужики с оборонных заводов. Я передал им цельнотянутую в Германии техническую документацию на коляски. В Минске их производство наладить не удалось. Велозавод сотворил какое-то монструозное угребище, которое мог привести в движение лишь чемпион мира по тяжелой атлетике. А вот у авиастроителей получилось. Их коляски вышли даже лучше прототипов – легкие и надежные, хотя и не такие красивые, как немецкие. Спрос на них был огромным. Коляски заказывали клиники, госпитали, санатории. Инвалиды – само собой. Радовались все, в том числе и оборонщики. Коляски им засчитывали в товары народного потребления, тем самым сняв с директоров головную боль. За выпуск этих товаров в СССР спрашивали строго. А что может производить «МиГ»? Детские самолетики? А тут нехитрая конструкция из трубок и шестерок. Для авиазавода – семечки. Открыл цех и клепай.
С костылями было и вовсе просто – штампуй хоть в колхозной мастерской. Через пару лет организовали и выпуск материалов для протезов. Фонд «Дина» переориентировался на обучение специалистов и поставки оборудования. Часть его закупили за государственные средства. К 1983 году потребность в фонде исчезла, и его упразднили. Остаток средств по моему предложению перечислили Советскому комитету ветеранов войны. Сумма вышла значительной. В результате меня, Байера и Циммермана наградили орденами «Знак Почета». Вручили их в торжественной обстановке.
– Никогда не думал, что коммунисты наградят меня орденом, – сказал мне Байер. – Интересно: что напишут по этому поводу наши газеты? Наверное, сочтут меня советским агентом.
Он рассмеялся. На газетчиков Байеру было плевать. Фонд принес фирме сына солидную прибыль, а тут еще СССР заслуги оценил. Было с чего радоваться.
В 1984 году умерла Дина Аркадьевна – инфаркт. Она так и не прислушалась к рекомендациям врачей поменьше курить. На ее похороны пришло много людей. Знаменитые и не очень писатели, редакторы – как главные, так и рядовые. Я и не подозревал, что у нее столько друзей. Многие из провожавших Дину Аркадьевну мужчин плакали, я был в их числе. Перед гробом покойной несли подушечку с наградами. Их у Дины Аркадьевны оказалось немало. В основном – юбилейные медали. Но был и орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги» и орден Трудового Красного Знамени.
С ликвидацией фонда исчезла и обязанность переводить ему гонорары. Марки вновь потекли на мой счет. Их было много. «Курт» и его продолжения пользовались спросом как в Германии, так в других странах. Джулиан Роулинг я, конечно, не затмил, даже не приблизился к ее успеху, но суммарный тираж книг серии исчислялся миллионами экземпляров. Соответствующими были гонорары. Я получал их без посредничества ВААП – заключил с издательством договора напрямую. ВААП промолчал. Ему было не до меня. Шла пятилетка великих похорон. Генсеки, один дряхлее другого, всходили на Олимп, чтобы уже вскоре попасть в рубрику «Великая скорбь». Глядя на этот цирк, страна плевалась. Избрание Горбачева встретили с облегчением – молодой.
В 1985 году в Германии вышел пятый «Курт». Три последних написали мы с Лилей. Вернее, она одна. Я только набрасывал план книги, разбивал сюжет по главам, а затем проходился по уже готовому тексту. Лиля писала слишком академично, без огонька, свой язык у нее был суховат. Зато правильный и простой. Переводчики радовались. На обложках книг красовались фамилии двух авторов, чем Лиля очень гордилась. Тесть – особенно. О том, что его «дачка – письменница, якую друкуюць у Няметчыне» знали не только в деревне, но и в районе.
Мы переехали в пятикомнатную квартиру на проспекте Любимова, то есть неподалеку от прежнего дома. Поменялись. В придачу к своей «трешке» я дал новенький «ВАЗ», купленный за чеки в «Ивушке». Прошло на ура. За машину в СССР в 80-е можно было выменять отдельную квартиру, а тут всего лишь доплата. Так что бывшие владельцы пятикомнатной очень радовались. За «ВАЗ» и «трешку» мне предлагали четырехкомнатную «сталинку» на проспекте Ленина, но я отказался. Помнил, во что превратится центр Минска в моем времени. Потоки автомашин, забитые «тачками» дворы… Пусть там понторезы живут. Мы – люди сельские.
В новой квартире имелся просторный холл, большая кухня, пять изолированных комнат и кладовая на лестничной площадке. Теперь и у Лили был свой кабинет. По утрам в квартире слышался стрекот электрических пишущих машинок. Их я привез из Германии. Пишущий блок этих машинок представлял своеобразную «ромашку», которая легко менялась. В результате можно было использовать разные шрифты, что избавляло от необходимости вписывать в русский текст от руки немецкие или английские слова. В одной из «ромашек» мы перепаяли пару букв и получили белорусский язык. Удобно. А хорошо послужившая нам «Эрика» отправилась в резерв. Время от времени я ею пользовался, но не с литературными целями.
Большая квартира семье требовалась. В 1981 году у нас с Лилей родилась Ядя, в 1983-м – Станислав. Дети росли разные. Увалень Артем, лопотушка Ядя и гиперактивный Стас. Ботинок младшенькому хватало от силы на месяц. Вся эта компания носилась по комнатам, кричала, прыгала, лезла куда не нужно и поэтому требовала неусыпного присмотра. Хорошо, что поблизости имелись ясли-сад, куда мы отводили малышню по утрам. Это давало возможность поработать. Вечером в доме становилось шумно. Угомонить эту ораву можно было лишь показом мультиков. Из Германии я привез видеомагнитофон JVC и стопку кассет VHS, на которые записывал советские мультфильмы. Иностранные из-за границы принципиально не вез – незачем уродовать детскую психику. На просмотры к нам приходили дети соседей по площадке, нередко – с родителями. Видеомагнитофоны в СССР были редкостью. Сам факт, что картинку с телевизора можно записать, а потом просмотреть, казался чудом.
С «Жигулей» я пересел на «Волгу» – отец уговорил. Свой «Фольксваген» он ценил, но к «Волге» испытывал любовь. Зависти я не боялся. Лиля стала членом Союза писателей, с соседями мы дружили. Наш подъезд был спроектирован для многодетных семей. Двухкомнатные и трехкомнатные квартиры в нем объединили в одну, вследствие чего получившиеся пятикомнатные вышли не по-советски просторными. Ничто так не сплачивает женщин, как общие заботы. Детей в подъезде обитало множество. Лиля отдавала соседкам вещи, из которых наша тройка уже выросла. А если учесть, что те платьица и ботиночки были импортными, да еще практически новыми, желающих с нами дружить набиралось много. У нас постоянно одалживались – как продуктами, так и деньгами. В довершение я съездил на завод силикатных изделий и поговорил с директором. В результате во дворе нашего дома появился сказочный городок с избушкой на курьих ножках, песочницами, качелями, каруселями, шведскими стенками и прочими прибамбасами. Завод провел это по статье «оказание шефской помощи многодетным семьям». А то, что у директора в квартире появился импортный телевизор… Он человек не бедный, всегда может сказать, что в комиссионке купил. Городок вышел красивым, его даже по местному телевидению показали. У директора взяли интервью. Тот говорил в камеру, сияя от удовольствия, – оценили. Радости нашей малышни не было предела. В глазах их родителей я выглядел правильным мужиком – богатым, но не жадным. Из тех, что живут сами и дают жить другим. Так что я смело оставлял «Волгу» у подъезда. Бдительные старушки-соседки отгоняли от нее любителей чего-то открутить или отковырнуть.
– А ну отойди! – кричали они из окошек. – Это нашего писателя машина. Счас милицию вызову!
Летом я отвозил семью в деревню. Малыши ждали этого с нетерпением. В деревне жили корова, кабан, куры и собака с кошкой. Их можно было погладить, а котят даже подержать в руках и уложить спать в кроватку. С нетерпением ждали внуков и бабушка с дедушкой. Вацлав таскал их на себе, а Ядю вовсе не оставляя ни на миг, чем эта хитрунья вовсю пользовалась. Дочка до умиления походила на Лилю, чем и объяснялась привязанность деда.