– Убийцы? «Мосгаз»?
– Не только. За последние годы их разоблачили тринадцать. И всех с помощью Оракула.
– Даже так?
– Именно. Представляешь, приходит в адрес Комитета письмо. В нем имя, фамилия, иногда и отчество серийного убийцы. Указано, где живет и где предположительно прячет улики. Остается арестовать и раскрутить.
– Пытались выяснить, кто писал письма?
– Нет. Во-первых, он предупредил: начнем искать – ляжет на дно. И хрен что больше от него получим. Во-вторых, зачем? Добровольный агент, поставляет ценнейшую информацию… В управлении, которое этими убийцами занималось, на него буквально молились. Знаешь, сколько людей благодаря Оракулу получили досрочные звания или были повышены в должности? Кое-кто даже орденок схватил. А начальник управления в заместители председателя пробился. – Константин усмехнулся. – Так что письмо у меня забрали и велели о нем забыть. Но я запомнил.
Он помолчал.
– Единственное, что Оракул просил, так это сообщать о задержании и осуждении маньяков. И даже указал где – в журнале «Советская милиция». Очень грамотно: в общедоступной печати писать о маньяках нам бы не позволили. А «Советскую милицию» разрешено выписывать только сотрудникам МВД и их помощникам. Партийные, советские и комсомольские органы – само собой. Эти болтать не будут.
– Так он из милиции? – удивился Долгих.
– Кое-кто у нас тоже поначалу так думал, – усмехнулся гость. – Но потом сообразили. Во-первых, если из милиции, то почему сливает информацию смежникам? Во-вторых, стиль писем. Не пишут так милиционеры. Другие слова, обороты речи. Чувствовалось, что за письмами стоит очень умный человек с большим жизненным опытом.
Зазвонил телефон. Долгих снял трубку, послушал и протянул ее гостю.
– Ага! – сказал тот невидимому собеседнику и некоторое время сосредоточенно слушал. – Понял, – сказал наконец. – Дальше не копай. Отбой! – Он положил трубку и повернулся к Долгих. – Писателей Девойно в Минске два. Одного зовут Сергей Александрович, второго, вернее, вторую – Лилия Вацлововна. Муж и жена. Наш соответственно Сергей. Дима позвонил коллегам в Минск, выяснилось, что Девойно они знают.
– С чего?
– За границу часто ездит. Такие под присмотром.
– А что он делает за границей?
– Книги издает. Целых шесть штук в Германии напечатали. А гонорары за эти книги Девойно отдал в фонд помощи инвалидам. На эти деньги был полностью реконструирован Минский протезный завод. Это начинание еще покойный Машеров благословил. А еще благодаря Девойно в СССР стали делать легкие и удобные инвалидные коляски, костыли под локти. Меня на такой коляске, кстати, в госпитале на процедуры возили. А потом и костыли взял, когда раны затянулись. Помню, порадовался: наконец сделали что-то путное! А это, оказывается, наш фигурант посодействовал.
– Это ж какие у него гонорары? – удивился Долгих.
– Миллионы марок. И все отдал.
– Наш человек! – сказал Долгих. – Советский. Ты, Костя, его не трогай.
– И не собирался! – хмыкнул Константин. – Обидеть писателя? Сейчас? У нас же гласность и перестройка, мать их! Вони будет – не отмоешься. Да и зачем? Человек он, по всему видно, хороший, людям старается помочь. Аварию вон предотвратил. Да с него пылинки сдувать нужно! Его только за маньяков орденами следовало обвешать, как новогоднюю елку. Нет, Владимир, я к нему даже не подойду. Говорить будешь ты.
– Как?
– Позвони и пригласи на беседу. Сам. Телефон его я запомнил. Приемной не доверяй. Не то начнут гадать: с чего это секретарь по тяжелой промышленности ищет писателя? Что может их связывать? Сам знаешь, какие времена.
Долгих кивнул.
– А как приедет, звякни мне. Очень хочу познакомиться с этим человеком!
– Думаешь, сообщит что-то важное? – спросил Долгих.
– Сомневаешься? А это что? – Константин двинул по столу папку. – Человек со средним образованием мало того что знает об аварии наперед, так еще описывает ее так, что академик удивляется. За этим парнем что-то стоит. Или кто-то. Я даже представить не могу, каким образом он прозревает будущее. Но от мыслей по этому поводу дух захватывает…
Глава 22
Ночь на 26 апреля я провел без сна. Сидел у транзистора, ловя «голоса». В том времени, насколько я помнил, об аварии на ЧАЭС они сообщили еще до утра. Вернее, не о самой аварии, а о выпадении радиоактивных осадков в Европе. Первыми тревогу забили шведы. Их там нехило приложило, прямо из штанов выскакивали. По этому поводу в СССР даже анекдот появился: «Слышали? В Чернобыле памятник Петру I устанавливают. С надписью: «Отсель грозить мы будем шведу»…
Мне было не до анекдотов. Предстояло понять: помогло мое обращение к Александрову или я пролетел мимо? Ведь академик мог мне не поверить или не суметь предотвратить катастрофу. Он не главный человек в СССР, да и лет ему много…
«Голоса» молчали. Нет, трындеть-то они трындели, но все о своем, демократическом. О радиации – ни слова. С рассветом я взял ДП-5 и спустился во двор. Откуда у меня армейский дозиметр? Военные подогнали. Я выступал перед солдатами в одной из минских частей и попросил одолжить на время. Дескать, пишу роман о ядерном апокалипсисе на другой планете, поэтому прибор нужен для изучения правдоподобности поведения героев. Дали без звука. В армии меня любят. Мало кто в СССР пишет военно-исторические приключения. И пусть сюжеты моих книг фантастические, но главные герои – военные. А армию здесь пропагандируют. Пишут книги, снимают фильмы – например, «В зоне особого внимания», «Ответный ход». Фильмы получаются неплохие, а вот книги… Авторы их скованы сонмом дебильных ограничений. То нельзя, это не моги. Зато в фантастическом сюжете преград нет. Резвись – не хочу. Поэтому и читают.
Снаружи моросил дождь – все как в моем времени. Я это хорошо помнил. В свою новую квартиру в том времени мы въехали 25 апреля 1986 года. Стоял теплый весенний день. Мы отворили окна, наслаждаясь погодой. А назавтра пошел дождь. Была суббота, но я отправился в редакцию. Мы проводили «прямую линию» с министром связи. Позже мне рассказали, что в этот день радиационный фон в Минске скакнул до полутора миллирентген. Если учесть, что ДП-5, несмотря на его кондовость, десятую долю миллирентгена ловит, представление я получу.
Собрав прибор, я нацепил наушники и двинулся вдоль дома, поводя щупом над землей. Дозиметр молчал. Нет, время от времени в наушниках щелкало, но на это не стоило обращать внимания. Обычный фон. Я помнил, как в них трещало на зараженной земле. В том времени я несколько раз ездил в командировки в «зону». Писал репортажи, брал интервью. Естественно, опробовал дозиметр. Мне за те поездки даже удостоверение ликвидатора выдали. А спустя тридцать лет вычеркнули из списков. Их периодически сверяли, каждый раз требуя заново предоставить документы. В последний раз мне заявили, что сведения о моих командировках утеряны. Из-за этого у меня отобрали добавку к пенсии. Мизерную, но все же… Еще ранее белорусских ликвидаторов лишили практически всех льгот. Заявили, что, дескать, жирно живут, народу это не нравится. А что мешало «народу» в 1986–1987 годах проявить сознательность и, так сказать, грудью встать на защиту страны? В военкоматах добровольцев встречали с распростертыми объятиями. Только их не было – «народ» тихарился по углам. Зато после стал возмущаться. Самым тяжким для моих друзей-ликвидаторов стало лишение их бесплатных лекарств. К тому времени многие были на пенсии и тяжко болели. Лекарств требовалось много, и стоили они дорого…
– Что гэта ты робишь, Александрович?
Я оглянулся. Сосед. И вот не спится человеку в выходной день! Деревня, привыкли рано вставать.
– Радиацию замеряю, Иванович.
– Чаму?
– Да вот говорят, при строительстве домов в бетон добавляют гранитный щебень. А тот, дескать, радиоактивный.
А что? Ходила в моем времени такая мулька. После Чернобыля радиацию где только не искали. Паниковал народ.
– И як? – заинтересовался сосед.
– Нет тут никакой радиации. Смотри! – Я подошел к соседу и указал на шкалу. Стрелка лежала на нуле. – Врут.
– Вучоны ты чалавек, Александрович! – уважительно заявил сосед. – Я бы не втямил проверить.
– Да уж! – согласился я, и отправился к себе. На пороге меня встретила Лиля.
– Ты куда ходил? А это что?
– Дозиметр, – объяснил я и потащил ее в кухню. Начнем разговаривать в прихожей – разбудим детей. – Понимаешь, мне тут по секрету сказали, что в Чернобыле на атомной электростанции произошла авария. Был выброс радиации, которую разнесло ветром. Решил проверить. Только нет ничего. Скорее всего, врут. Но детей на улицу не выпускай на всякий случай. Да и дождь там. Мультики им поставь, займи чем-нибудь. А я подремлю.
– Ночь из-за этого не спал? – догадалась Лиля. – Слушал «голоса»?
Я кивнул.
– И что сказали?
– Про станцию – ничего. А так – клевещут.
Лиля засмеялась. Мы попили чаю, я собрал дозиметр. Перед этим пришлось показать жене, как прибор работает – любопытная она у меня. А затем я завалился на диван в кабинете. Разбудил меня звонок из Москвы…
Сказать, что я охренел, означало не передать всей гаммы чувств, что я испытал, взяв трубку. Ожидалось всякое, но чтобы секретарь ЦК КПСС лично связался с молодым писателем и пригласил его для разговора к себе… Поэтому поначалу я говорил заторможенно. Спохватился только в последний момент.
– Владимир Иванович, можно вопрос?
– Да, – раздалось в наушнике.
– Что в Чернобыле?
Собеседник ответил не сразу.
– Были неприятности, – сказал, будто взвешивая слова. – Но того, о чем вы предупреждали, не произошло. Анатолий Петрович своевременно вмешался. Он лично выезжал на станцию. Жду вас в следующую субботу в десять часов утра. Успеете?
– Да! – заверил я.
– Тогда до встречи.
В наушнике запиликали короткие гудки. Я положил трубку и некоторое время тупо смотрел перед собой. Затем вскочил и пустился в пляс. Получилось. Получилось, мать вашу! Йес! Александров – форева! В восемьдесят три года отправиться на станцию и навести там шороху… Я думал, что он ограничится звонком. Уважаю! Можно сказать, преклоняюсь.