кие холодные капли — только что закончился тихий дождь. Я кутаюсь в огромный палантин и говорю, говорю… доходчиво, разумно, без нервов — как просили. Рассказываю, как не хотела для Франсуа участи бастарда, насколько близки были сын и отец и как тяжело перенес мальчик потерю. Привожу все мыслимые доводы против того, чтобы ставить Франсуа в известность об отцовстве графа. Он внимательно слушает и во мне просыпается надежда — вспоминаю, как Рауль называл его достойным человеком, как хорошо относится к нему Дешам. Я с надеждой заглядываю ему в глаза и даже улыбаюсь.
И тут он показывает зубы:
— Не надейтесь, я не отступлюсь, мадам, и только от вас зависит сделать это известие для мальчика безболезненным. Франсуа нужен мне и Дому и Дом его получит. Каким образом, вас не должно трогать, но он получит в итоге имя де ла Марльеров, замок во владение в Изере подле Гренобля, а после моей смерти и графский титул. Ради того, чтобы больше быть с сыном, я на время оставлю войска, сейчас это возможно — ныне мой полк влит в состав Фландрских волонтеров.
— А как же «мастер гардероба»? — вырывается с бессильной злостью и желанием уколоть. Но шпилька не замечена, сейчас другое время… Граф отвечает со всей серьезностью:
— Должность формальна и моего присутствия в Версале не требует.
И кто его знает… но шутить по этому поводу больше не хочется. По крайней мере он боевой генерал, а не паркетный шаркун. И я пробую еще раз — со всем уважением к его заслугам:
— Новость искалечит Франсуа душевно, мсье. Он уважает и любит меня, как мать. Его отец умер. Что останется у него после того, как он узнает обо мне такие вещи?
— Я найду слова, полностью оправдывающие вас в той ситуации и обеляющие в его глазах.
— Это возможно для человека взрослого, но ребенок еще не готов к таким откровениям. А как вы сами будете выглядеть, не подумали? — теряла я терпение.
— Он уже не ребенок, мадам. Я…? — помолчал он, — я безусловно буду выглядеть не лучшим образом. Но постараюсь быть с ним максимально откровенен — правда не так и страшна. Случилось недоразумение. Мы с вами совершили ошибки — я должен был сразу же, как только понял своё заблуждение, просить вас о прощении, вы — открыться в том, что ждете ребенка.
— Чтобы он стал бастардом? Это было бы!
— Вы не дали нам и шанса — узнать, что бы могло быть, — тяжело роняет он. Видно, что ему и правда трудно говорить. Он останавливается и, пристально глядя мне в глаза, медленно подбирает слова: — Я запретил себе тогда думать о вас. Уже понимал, что раздражение и неудобство, которое вы вызываете своим присутствием, могут иметь неправильную природу. Этот больной тянущий интерес легко мог перерасти во что-то большее. И я запретил себе его — мне нужен был сын, а его, я считал, могла дать только Генриетта-Луиза. Но вы обязаны были сообщить мне!
— Вы забрали бы его еще тогда. Я прошу вас услышать — сын любит и уважает отца, он только недавно пережил эту потерю!
— Я тоже уважал виконта — знал его в молодости, — удивляет меня граф, — больше того — мы оба были ранены под Маастрихтом. После уже не встречались. А до этого общались в офицерском обществе — он был тогда в драгунах. Но я владел полком, а он служил ротным капитаном, несмотря на высокий титул его Дома. Преимущества, которые получает наследник рода, я предлагаю и нашему сыну. Услышьте и вы меня, мадам! А имя виконта де Монбельяр всегда будет почитаемо в нашей семье.
— Семье… — горько улыбаюсь я, — вы сейчас всерьез уговариваете отдать единственного сына в вашу семью? И остаться с чем?! — срываюсь я, — вы не докажете своё отцовство! Нет способов сделать Франсуа вашим наследником.
— Франсуа будет моим наследником и это случится независимо от вашего желания, — со злостью чеканит он, — Дом Монбельяр не станет воевать за чужую кровь. Но дело не в этом — я прошу вас пощадить сына, ему нужна ваша поддержка. У меня нет выхода, и я не отступлюсь. Повторюсь — только от вас зависит сделать эту новость менее болезненной. Но нет, так нет. Он мужчина, вынесет и это — в будущей жизни, даже с моей поддержкой, его ждет достаточно испытаний и трудностей. Пора к ним привыкать. Но вы могли бы жить рядом с ним, уехать вместе с нами… — отвернулся он и повел шеей, будто плотно завязанный на шее шелковый шарф душил его.
— Генриетта-Луиза не станет принимать в нем участия. Она будет рядом только на представлении виконта Двору — так нужно. Дальше мы будем жить отдельно, уедем далеко — у меня есть планы, но озвучивать их сейчас не вижу смысла. Я буду считаться с тем, что важно для него и принимать во внимание его мнение. Ваше тоже, если вы решитесь. Помогите ему, Маритт. Не можете — просто не мешайте. Я сам постараюсь найти нужные слова.
— Мне нужно время, — разворачиваюсь я и быстро иду по дорожке, огибающей дворец. На самом деле мне срочно нужен Дешам — как воздух, потому что я, гадство, задыхаюсь! Вдогонку несется:
— Обещаю дать вам его, но прошу — не затягивайте с этим, я уже ждал — слишком долго, слишком! — и голос такой… пожалела бы, если б могла.
Дешам не собирается меня утешать, наоборот. Он говорит — раз граф так сказал, значит способ действительно существует, он человек слова. А может еще и чести…? И он спокойно смотрит на меня, похоже, именно так и считая. И если бы то, что случилось, случилось не со мной, может и я прислушалась бы и постаралась как-то понять. Может, я согласилась бы, что имело место недоразумение. Да я уже согласна. Но!
— Он отберет у меня сына!
— Я не услышал в вашем рассказе ничего подобного, — удивляется Дешам.
— Имя отца, — привожу я свой последний довод, — его заставят предать память и имя отца — он де Монбельяр!
— Монбельяры не самым лучшим образом относились и к вашему мужу, Мари, и тем более — к вашему сыну. Можно сказать — его отвергли, как и вас. На поддержку и защиту этого Дома у мальчика нет никакой надежды. А память о Рауле — это другое. Ради своего сына граф не позволит очернить её даже Монбельярам.
Пока я потерянно перевариваю информацию, он продолжает:
— Вы женщина и мало понимаете не только в мужских делах, но и во многом другом. Причина этого не так давно выяснилась для меня. Но поймите — Франсуа теряет уже сейчас. Тренировки по фехтованию не должны прерываться на столь долгое время. И вы так и не нашли управляющего — Андрэ тоже не смыслит в бумагах. Но главное — Франсуа лишен всяческой поддержки.
— Но у него будет самое лучшее образование! — действительно не понимаю я, — его выбрал для него Рауль.
— Франсуа умница, образование он получит, но уже нет Рауля, к сожалению. А будь у него возможность оттуда… — ткнул доктор пальцем вверх, — он велел бы в первую очередь думать об интересах и будущем сына. Военная стезя опасна и тяжела, но без поддержки она будет тяжела вдвойне, а то и втройне.
— Вы не слышали, — зашипела я гадюкой, — он звал и меня, туда — с ними. Жить вместе.
— Граф не станет принуждать вас к тому, чего вы не желаете. Особенно после всего… вы должны понимать это.
— Само собой разумеется, — нервно поглаживаю я свой скальпель, — но дело не в этом. Как всё выглядело бы в глазах Франсуа? Да я просто не могу! Вот так сразу принять настолько важное решение я не могу!
— Вам дали на это время, — размеренно нудит Дешам, — успокойтесь, решитесь, начните с чего-то… А сыну всё равно придется рассказать. Франсуа разумный юноша, возможно как раз он и даст вам нужный совет.
— Я с вами тут советуюсь, — устало киваю я, — и толку? Он захочет знать моё мнение, а у меня его нет.
— Думайте… А мне сейчас нужно будет съездить в Марсель — Кива передал опий. Хотите? Мы можем поехать вместе — развеетесь, отвлечетесь. Граф дал слово — он будет ждать. Не сомневайтесь, он даже не подойдет к Франсуа.
— Я поеду с вами, но только до Божё. Вы — в Марсель, я — в Ло. На пару дней всего. Мне и правда — нужно со стороны… Подумать по-другому, иначе.
— Не мучайтесь так, Мари. Не нужно мне ваших объяснений — я отлично вас понимаю. Не такой уж я черствый сухарь. Просто мысленно отбросьте всё, что мешает интересам Франсуа, это просто… Я заеду вместе с вами в Ло, а потом уже — в Марсель, — вдруг решает он.
— Я против, Жак, — чувствую, как что-то внутри противится этому и судорожно ищу причины: — Мне нужно одиночество, я хочу спокойно подумать.
— А мне нужно решить окончательно — ехать жить в Ло или нет, — соглашается он, — вы будете думать в одной комнате, я — в другой. Посмотрю заодно бумаги — разберусь ли еще? Вообще Ло лучше было бы продать.
— А давайте — я этого не слышала, Дешам? — не верю я своим ушам. И что-то отпускает, я соглашаюсь: — Хотите — едемте.
Вечером я долго не могу отпустить от себя сына. Что-то говорю, вспоминаю, инструктирую…
— Вы будто навсегда прощаетесь, мама, — посмеивается он, — пару дней я точно продержусь — не сомневайтесь. Пора уже спать. Или у вас есть что-то действительно важное?
— Важное есть всегда, но сейчас я донимаю вас простой заботой, — пожимаю я плечами, а внутри тянет и тянет — какое-то тягостное чувство. Недоделанности, недосказанности? Я роюсь в памяти, вытаскиваю свои мысли об истории этого мира, свои страхи, связанные с Франсуа… И решаю сказать о них — почему нет?
— Ну если важное… в будущем никогда не ходите воевать в Россию, — ярко и страшно встают перед глазами кадры из художественного фильма — бредущие по русским снегам разбитые голодные французы, укутанные в бабьи платки.
— Но Россия — наш союзник, — удивляется сын.
— И замечательно. Но если вдруг всё станет наоборот — пообещайте мне, Франсуа, что никогда не будете с ними воевать.
— Наверное, это неправильно, ведь может быть приказ? — сомневается он, а я все никак не могу перестать его обнимать, перебираю волосы, глажу по спине. И он сдается: — Я обещаю вам, мама.
И мы расходимся спать.
В Ло зима, но тоже пока еще без снега и морозов. Сыро, ветрено, а дороги, что ведут на холмы, развезло. Пожалуй, сама я не рискну… И как только мы подъезжаем к замку, я прошу Андрэ, который вышел нас встречать: