Холодны и темны в Березове зимы... Бывает, неделями воет пурга, сотрясая крыши изб, и не высунешься в такую погоду на улицу. Ослепит, закрутит человека студёный ветер, забросает снегом со всех сторон — не найдёшь и пути назад... И ждёшь, ждёшь, пока стихнет непогода, и когда проснёшься от наступившей тишины, замирает сердце — неужели случилось-таки это — такая глубокая, слышно шорох каждой снежинки, тишина кругом. И выбирается из духоты жилища, и не верит глазам человек... Мёртвая неподвижность вокруг... Искрится снег в алмазном сиянии звёзд... Серебряный свет лупы заливает бескрайние пространства... Перехватывает дыхание от этой красоты. Но проходит ещё мгновение, и снова становится трудно дышать. Уже не от стылого морозного воздуха, а от отчаяния... Такая красота вокруг, и нет в ней места живому человеку! И так тоскливо, так отчаянно холодно в груди, что дрожат, замерзая на густых ресницах, слезинки... О, как долга, как отчаянно бесконечна берёзовская зима, когда тебе всего девятнадцать лет...
И торопливо возвращалась княжна Екатерина в острожную избу, пряча лицо с замерзшими на глазах слезами, падала на постель. Куталась в наброшенную на плечи шубу, пытаясь укрыться от холода, но холод изнутри жёг, из самого сердца. Неровными толчками разносило сердце вместе с кровью холод по всему телу.
Подходила неслышно и садилась рядом княгиня Наталья Борисовна. Ласково поглаживала холодную руку княжны. Удивительное дело! Моложе княжны была княгиня, а словно к дочери относилась. Откуда любви столько в восемнадцатилетней Наталье Борисовне было? Отчего так щедро любовь на всех разливала, не жалея ни сил, ни самого сердца? Неужто своих забот и печалей меньше было? Из-за недостатка места жила она с князем Иваном в амбарной избе, где замерзала в кадушках вода. Там и детей рожала молодая княгиня. Троих уже родила — в живых один младенчик остался...
Обхватив руками шею княгини, прижалась Екатерина Алексеевна горячим лицом к бархату её пропахшего амбарными запахами платья, заплакала.
— Правда ли, княгиня? — спросила сквозь слёзы. — Мне Аннушка рассказывала, что, когда для младенчика могилу рубили, княжну Меншикову задели... Аннушка говорила, что лежит княжна во льду, будто живая, и только иней от слёз — на ресницах...
— Слушай больше Аннушку... — поглаживая вздрагивающие плечи княжны, ответила Наталья Борисовна. — Нешто ты поверить могла, что Долгорукова рядом с Меншиковыми похоронят?
Но не слушала её Екатерина Алексеевна.
— Я боюсь... Я боюсь... — рыдала она. — Боюся, что и меня, как Марию Александровну, во льду зароют... Буду лежать там и плакать.
— Господь с тобою! Что ты говоришь такое, княжна! Бог милостив... Смилуется и государыня императрица... Вернёмся все восвояси... Будешь ты ещё на маскарадах плясать... Сыщутся и женихи на такую красавицу...
Слушая ласковый голос княгини, затихала императорская невеста, прижимаясь лицом к отсыревшему от слёз бархату её пахнущего амбаром платья...
Бесконечны, холодны и темны зимы в Берёзове. Только когда наступает весна, когда понесутся с небес нескончаемые птичьи клики, ещё тяжелей, ещё муторней становится на сердце. Кабы можно было подняться в чистое поднебесье подобно птицам, улететь куда глаза глядят! Так ведь нет... Залюбуешься, бывает, цветком, раскрывающимся под ледяной коркой, а оглянешься и — как плетью по глазам, чернеющий острог... И тогда сразу сжимается всё, что смутно и неясно растекается по телу горячим током крови, и хоть волком вой — ещё пуще, чем зимою, тоска... Тяжело зимою в Берёзове. Но весною ещё тяжелее. Ноет сердце от стремительной мимолётности этой поры. Птичьими ли караванами любуешься, или цветами, торопливо распускающимися на едва оттаявшей земле, или речным разливом — а в сердце одно: пролетит стремительное время короткой жизни, снова встанут над тундрой густые осенние туманы, затянутся ледяной коркой болота, полярным холодом задышит океан и заиграют на небе всполохи северного сияния... И снова жди весны, которая опять пролетит так, что и заметить её не успеешь...
Нынешней весной что-то необычное в Берёзове творилось...
Следом за птичьими караванами объявились на реке спешащие на север суда.
Всего на три дня остановились в Берёзове, но переполошили, перевернули весь городок. Одну партию берёзовских казаков мечтательно-задумчивый лейтенант отправил на лодке вниз по Оби. Наказал строить в устье реки маяки. Другую партию, на оленьих упряжках, направил «натуральной землёю».
К себе на «Тобол» лейтенант тоже взял проводниками местных казаков и, отслуживши молебен в берёзовской церкви, поплыл вниз по Оби.
Когда ушла дубель-шлюпка, топорщась на быстрине выставленными с бортов вёслами, совсем пусто стало в Берёзове. Почитай, половину здешних казаков мобилизовал в свой отряд Дмитрий Леонтьевич.
Но вот странно, княжна Екатерина Алексеевна и не замечала, как сильно опустел Берёзов. Неужто меньше народу стало? С чего бы это? Куда ни пойдёт княжна, везде мечтательно-задумчивого лейтенанта видит. Здесь, у тесовых ворот острога, она первый раз повстречала его... Здесь, на берегу, стоял лейтенант, провожая лодку с казаками. Здесь, в церкви, на молебне был... Из каждого берёзовского угла на княжну глаза Овцына глядели. И сама не знала Екатерина Алексеевна, что это такое, но перестала томить её мимолётность берёзовского лета. Уже не щемило сердце. С каким-то непонятным волнением торопила княжна Екатерина дни, ожидая, когда наконец-то закончится лето и снова спустится на землю ледяная беспроглядная ночь...
И часто теперь можно было увидеть царскую невесту на реке. Часами сидела на высоком берегу, слушая крики чаек...
Ожили потухшие было глаза. Снова засияли чарующим светом...
Заметил перемену в сестре и князь Иван.
— Ты чего это? — спросил.
— А что «чего»? — засмеялась в ответ княжна.
— Ничего! — рассердился князь Иван. — Задавлю, если дурить будешь.
И снова ещё звонче рассмеялась в ответ княжна. Никогда не боялась она брата, а теперь и подавно не собиралась бояться.
Опустил голову князь Иван и побрёл прочь.
К себе в амбар, где всё время плакал захворавший ребёнок, идти не хотелось. Пошёл князь Иван к воеводе Бобровскому. Допоздна засиделся. Пили водку. Разговаривали. Воевода экспедицию почём свет ругал. Всех казаков забрал Овцын, к самоедам послать некого... Все дела встали...
Кивал, слушая воеводу, князь Иван.
Пил водку.
Муторно на душе было... Сегодня ночью снова покойный император снился, снова спрашивал, откуда знает князь Иван, что, когда голову отрубают, больно?
К чему этот сон снова приснился? К какой новой напасти?
3
Снаряжая сибирскую экспедицию Беринга, всё подсчитала, всё предусмотрела Адмиралтейств-коллегия.
На назначенные в плавание к Америке корабли определили следующие комплекты. На первое судно капитан-командора: лейтенант — 1, штурман — 1, подштурманов — 2, поп из учёных — 1, лекарь — 1, подлекарь — 1, учеников — 2, боцман — 1, боцманмат — 1, квартирмейстеров — 2, комиссар — 1, трубачей — 2, подконстапель — 1, канониров — 6, писарь — 1, подшкипер — 1, матросов — 12, сержант — 1, капрал — 1, солдат — 24, барабанщик — 1.
На второе судно капитан-лейтенанта Чирикова «всех вышеписанных чинов тож число, сколько положено капитан-командору Берингу...»
В вояж к японским берегам в команду капитану Шпанбергу: на бот: штурманов — 2, штурманских учеников, знающих геодезическое дело — 2, боцманмат — 1, квартирмейстер — 1, подконстапель — 1, лекарь — 1, канониров — 2, комиссар — 1, писарей — 2, конопатчиков — 2, плотник — 1, матросов — 12, солдат — 26, трубачей — 2, пои — 1, барабанщик — 1. Да ещё на дубель-шлюпки, которые пойдут вместе с ботом: подштурман — 1, боцманмат — 1, квартирмейстер — 1, подконстапель — 1, лекарь — 1, поп — 1, канониров — 2, писарь — 1, конопатчик — 1, парусник — 1, плотник — 1, матросов — 2, солдат — 26 на каждую дубель-шлюпку.
Точно так же расписали, сколько народу потребуется в северные отряды, и те, что пойдут из Архангельска к Оби, и те, что двинутся из устья Оби к Енисею, и те, что из устья Лены направятся к Енисею и в сторону Чукотского мыса...
Сказано было в инструкции, где запасы брать, кому, сколько и в какие сроки платить.
«По всемилостивейшему Ея Императорского Величества указу назначенных в ту экспедицию служителей всех, кои во оной будут, жалованьем наградить и пока в той экспедиции пребудут давать против окладов их вдвое... А унтер офицерам и рядовым для той же посылки, дать здесь впредь на половину года, а на другую половину года сколько им в дачу надлежит то число суммою на них отпустить помянутому г. капитан-командору, понеже коллегия сумнительна, ежели им сполна единым разом то жалованье на целый год дать, то из них могут найтись иные в невоздержанности, отчего прийти они могут в бедность. Чего ради ему г. капитан-командору велеть из той суммы, которая отпустится ему, производить оным служителям, усматривая ежели которые находятся в добром состоянии и в воздержанности и на исправление требовать будут, таким по силе вышеписанного Ея Императорского Величества указа производить по окладам их сполна против других, а которые по усмотрению его не в таком же состоянии и в невоздержанности, тем давать по рассуждению его Беринга, усматривая чтоб от невоздержанности не могли придти они в бедность...»
Всё предусмотрела Адмиралтейств-коллегия... А чего позабыли указать, так то дополнительно указано будет. Чего и когда делать, куда и зачем ходить...
Обоз, казавшийся в Петербурге таким бесконечным, ещё сильнее прирос в Казани, в Екатеринбурге, в Тобольске... Но втянулся в Сибирь и где теперь? Растаял, разбившись на крохотные песчинки отрядов...
От Печоры до Камчатки растянулась Сибирская экспедиция. Сплавляли по сибирским рекам бесконечные дощаники с грузами, прокладывали дороги, исследовали перевалы, искали железо, медь, серебро, собирали гербарии, рылись в сибирских архивах... А вдоль северных берегов империи, по самому краешку Ледовитого океана, крохотные и неразличимые, бежали наперегонки с полярной зимой ощетинившиеся вёслами дубель-шлюпки с ободранными, изгрызенными льдами, бортами...