— Так что не бойтесь! — утешал он матросов. — Главное, чтобы «Святого Павла» не потерять... Глядишь, если будем следовать курсом за ним, и воротимся назад...
Но и с матросами не получалось разговора. Матросы явно опасались взысканий со стороны офицеров и только угрюмо переминались с ноги на ногу, когда Стеллер останавливал их. Стеллеру было жалко их...
2
Уже третий день плыли прямо но земле Де Гама...
Вокруг простирался безжизненный океан. Стосаженевый лот не доставал дна.
12 июня в четыре часа дня со «Святого Петра» передали сигнал — лечь в дрейф. Капитан-командор желал иметь с Чириковым консилиум.
— Капитан-командор Беринг, — кричал в разговорную трубу Свен Ваксель, — считает необходимым изменить курш! Он желает знать мнение господина капитана!
— Считаю, что курс давно пора было изменить! — ответил Чириков.
— Приказ капитана-командора! — багровея от натуги, кричал Свен Ваксель. — Держать по правому компасу норд-ост!
Развернувшись, корабли пошли на северо-восток, прочь из пределов так и не показавшейся им земли Де Гама...
И хотя Чириков и уверен был, что никакой земли здесь нет, настроение у него было самое прескверное. Они бессмысленно потеряли самые лучшие для плавания дни... Боясь попасться на глаза капитану, Делакроер не выходил из каюты.
Подобно своему коллеге со «Святого Петра», профессор с головою ушёл в научные изыскания. Он изучал свойства камчатской, открытой ещё казаками Афанасия Шестакова водки...
Впрочем, Алексею Ильичу было сейчас не до экспериментов «главного консультанта по географии». Гораздо больше волновало его то, что творилось на командорском корабле.
То и дело сигналили со «Святого Петра» — лечь в дрейф. Беринг опять собирал консилиум.
Хрипло кричал Свен Ваксель в рупор, что господин командор предлагает поворотить на другой галс к югу. Каково мнение господина капитана?
Капитан Чириков считал, что при юго-восточном ветре глупо менять курс. Надо и далее продвигаться на северо-восток.
Лежащие в дрейфе корабли крутило ветром, и приходилось переходить от одного борта к другому… Наконец Свен Ваксель прокричал ответ, что господин капитан-командор согласен с мнением господина капитана и приказывает двигаться прежним курсом.
Снова дул в рожок боцман. Снова, вскарабкавшись по вантам, расползались по реям матросы. Корабли одевались парусами, ложась на прежний курс.
Проходил день, иногда меньше, и снова сигналили со «Святого Петра» — лечь в дрейф. Снова Беринг собирал консилиум.
Бессмысленные остановки выматывали команду. Публичные, на глазах у всей команды, перепалки не способствовали укреплению морального духа и веры матросов в своих командиров.
А вера эта сейчас, когда на исходе было благоприятное для плавания в здешних широтах время, могла оказаться совсем не лишней. Чирикова, с детских лет свыкшегося с морской дисциплиной, консилиумы приводили в отчаяние. О чём думал Беринг, снова и снова останавливая корабли? Ведь их плавание, по существу, ещё только начиналось, и все настоящие трудности были впереди!
20 июня подул крепкий ветер, нанося клочья тумана. К одиннадцати часам море затянулось густой молочно-белой нелепой, в которой невозможно было ничего разглядеть.
Опасаясь столкновения, Чириков приказал бить в колокол. Чуть погодя ударили в колокол и на «Святом Петре». Слабые звуки колоколов путались в тумане, ветер играл с ними, путая моряков. Колокольный звон слышался то с одной, то с другой стороны...
Потом звон пропал совсем.
Чириков приказал налить из пушки — ответа не было.
В ту ночь Алексей Ильич не уходил с палубы.
Он стоял рядом с лейтенантом Плаутиным и вглядывался в сероватую пелену тумана. Больше всего он боялся, что сейчас из тумана вынырнет «Святой Пётр» и корабли не успеют разойтись. Вероятность подобного столкновения была ничтожной, но с Берингом, который и при таком тумане менял курсы, могло произойти всё, что угодно.
Всё время, не затихая, бил колокол. Ветер неровно гудел в снастях. Чернее тучи было лицо Чирикова.
Пятнадцать лет провёл Алексей Ильич под командой Беринга, и все эти пятнадцать лет Беринг делал всё не так, как это было нужно для пользы дела. Нерешительность, а порою и откровенная трусость Беринга, сводила на нет все гигантские усилия, затраченные на подготовку к плаваниям. Так уже было в прошлой экспедиции, так получалось и на этот раз.
Наверняка, когда они наконец выберутся из тумана, Беринг найдёт повод, чтобы прекратить плавание... А если бы три года назад он отпустил Чирикова, давно бы уже составлена была карта американского берега, и сейчас плыли бы, твёрдо зная, что их ждёт впереди...
Склянка оставалась до конца вахты лейтенанта Плаутина, когда справа по борту раздался отчётливый хлопок. Должно быть, это выстрелили из пушки на «Святом Петре». Плаутин взглянул на мрачного Чирикова, ожидая приказа.
Чириков стоял не двигаясь. Побелевшие пальцы с силой сжимали ненужную в этом тумане подзорную трубу.
— Кажись, пушка, господин капитан! — сказал вахтенный матрос, вглядываясь в ту сторону, откуда донёсся хлопок.
— Вы слышали что-нибудь, господин лейтенант? — медленно, словно с трудом, спросил Чириков.
Плаутин попытался поймать его взгляд, но это не удалось. Чириков отвернулся, вглядываясь в туман.
— Я, господин капитан, ничего не слышал... — сказал Плаутин.
— Я тоже не слышал... — с облегчением, которого всё-таки не удалось скрыть, проговорил Чириков. — Продолжайте следовать, лейтенант, прежним курсом.
3
«20 июня. Ветер крепкий. 12—1. Под ветром на NW, в 11-м часу пакет-бот «С. Павел» невидим... — записывал вахтенный офицер в судовом журнале. — Легли на дрейф...»
Наверное, это было ошибкой.
В тумане окончательно смешались мысли Беринга, его охватила паника. Он то приказывал ложиться в дрейф, то снова — ставить паруса, и снова — ложиться в дрейф...
«3 часа. Сего часа поставили фок и пошли на указанной курш для искания пакет-бота «С. Павла», понеже он невидим стал на том курше. В 5 часу закрепили фок и легли на дрейф».
К утру туман разошёлся. Вокруг расстилался пустынный океан. «Святого Павла» нигде не было.
Три дня, меняя галсы, бороздили океан в поисках, но всё было бесполезно.
Утром Берингу не захотелось подниматься с постели.
Слабость и безразличие растекались по телу, и пришлось сделать усилие, чтобы встать. Это был первый симптом цинги, но Беринг пока ещё не догадывался об этом.
Ом провёл консилиум, на который, кроме офицеров, пригласил и своего вестового Овцына.
Надобно было решать, что делать дальше.
Офицеры дружно высказались за продолжение плавания к берегам Америки. Беринг, который полагал, что разумнее было бы вернуться на Камчатку, спорить не стал. При таком единодушии офицеров прерывать плавание было равносильно самоубийству. Немного утешала Беринга мысль, что если они поплывут к Америке, может, там, у её берегов, отыщут «Святого Павла» и назад будут возвращаться вместе.
Решено было продолжать поиски Америки до 20 июля, а после этого ложиться на обратный курс.
Беринг с трудом дождался, пока уйдут офицеры. Силы покидали его. Слабость и безразличие вновь растекались по телу...
Матрос Овцын слишком хорошо был знаком с цингой, чтобы не узнать её. Однако подлекарь Матиас Бетге лишь презрительно выслушал его и ничего не сказал. Для Бетге, как и для других офицеров-иностранцев, Овцын был разжалованным в матросы государственным преступником, и их глубоко оскорбляло, когда он обнаруживал познания, не положенные вестовому. Думать отлично от других матросов Овцын не имел права, ибо это был бунт против высочайшей воли, определившей, кем ему быть...
Тогда Овцын рассказал о своих опасениях Георгу Стеллеру, который, как это знали все, был лекарем у архиепископа Феофана Прокоповича.
Стеллер охотно согласился посмотреть Беринга, хотя и продолжал считать, что все болезни человек придумывает сам, и болеют люди только из-за собственной мнительности. Так и оказалось. Когда Овцын тайком провёл Стеллера в каюту капитан-командора, Стеллер не обнаружил в Беринге никаких отклонений от нормы. Руки и ноги капитан-командора двигались, глаза видели, уши слышали. Слабость была, но вызвана была она, но мнению Стеллера, дурными результатами плавания.
Результаты же, при столь неграмотных офицерах, и не могли быть иными. Уже неоднократно отмечал Стеллер появление возле корабля таких водорослей, как Quercus marina glandifera Bauhini, Alga dentata Raji, Fuci membrana del calyciformes... Эти водоросли росли на глубине двух-трёх футов под водой на скалах. Истрёпанный вид водорослей указывал, что они некоторое время пробыли на берегу, а затем были смыты отливом.
— Ну и что? — хмуро спросил Свен Ваксель, когда Стеллер познакомил его со своими наблюдениями. — Эти водоросли, наверное, принесло с Камчатки.
Язвительно улыбнулся Стеллер, а потом, снисходя к необразованности лейтенанта, пояснил:
— Fucus clafae effigie, господин лейтенант, не растёт возле Камчатки!
— Мало ли откуда их могло принести! — теряя терпение, сказал Ваксель.
— Господин лейтенант снова ошибается... — мягко возразил Стеллер. — Только абсолютное незнание ботаники, господин лейтенант, не даёт вам возможности увидеть того, что видно сейчас любому образованному человеку. Среди выловленных водорослей мною обнаружена Fucus lapathi sanguinei follis Journ. Хочу обратить внимание господина лейтенанта, что из-за хрупкости своей Fucus lapathi sanguinei follis Journ давно бы уже была порвана волнами, если бы находилась в воде длительное время. Что же это, спрашивается, значит, господин лейтенант?
— Что? — спросил Ваксель.
— То, что земля, возле которой выросли эти водоросли, рядом, господин лейтенант!
Вот так обоснованно, с величайшей, как он потом напишет в своей книге, скромностью представлял Стеллер безошибочные признаки близкой земли Свену Вакселю, но каждый раз встречал в ответ только грубость и насмешки.