Совершенно иной сферой бессознательного, подлежащей изучению, является состояние «ложного сознания». Здесь я говорю о случаях, когда мы воспринимаем себя, других и какие-то ситуации в искаженном (ложном) виде, причем мы не сознаем, каким это является в действительности – или, точнее, чем они не являются. Ребенок в сказке о голом короле знает о том, чего лишен король – он лишен одежды. Наши внутренние потребности в соединении с социальным внушением почти никогда не дают нам адекватной информации о людях и ситуациях. Мы не в состоянии видеть, например, что наши действия не согласуются с нашими ценностями, что наши лидеры {059} ничем не отличаются от заурядных людей, что мы сами не вполне бодрствуем, поступаем вопреки здравому смыслу и что мы несчастливы. Мы не осознаем, что любовь и свобода являются абстракциями, что мы не можем их «иметь», но можем лишь любить и освобождаться – чего мы не делаем. Несмотря на то что осознание того, кем мы не являемся, является менее пугающим, чем осознание хаотичного подсознания, описанного выше, оно все же является весьма некомфортным. Бессознательность идентична неосознанию истины; осознать бессознательное означает раскрыть истину. Эта концепция истины не совпадает с традиционной, согласно которой имеет место соответствие между мыслью и тем, что эта мысль означает; скорее, это динамическая концепция, в которой истина является процессом освобождения от иллюзий, понимания того, что некий объект отсутствует. Истина не есть окончательное высказывание о чем-то; истина – это шаг в направлении отсутствия обмана (разочарования); осознание бессознательного становится неотъемлемым элементом истины – поиска, познания процесса устранения обмана.
То, что является бессознательным в бодрствующем сознании, делается осознанным в искусстве. Поэт словами выражает переживание, которое неосознанно ощущает и простой смертный, но поэт придает этому переживанию форму, в которой оно может быть сообщено другим. Драматург вдыхает жизнь в переживания, которые обычно подавляются, так как противоречат допустимому переживанию. Если бы Гамлет пришел на прием к психоаналитику, он, вероятно, пожаловался бы на «тягостное чувство», охватывающее его в присутствии матери, и на «необоснованное недоверие к отчиму»; вероятно, он мог бы добавить, что эти чувства совершенно невротические, учитывая, что в действительности его мать и отчим «являются порядочными людьми и очень добры к нему». Классический психоаналитик, возможно, попытался бы показать ему, что ненависть к дяде является результатом эдипова комплекса, ревности и что весь комплекс коренится в инцестном вожделении к матери. Анализ Шекспира, с другой стороны, вскрывает неосознаваемое знание Гамлетом {060} реального характера матери и дяди. Они беспощадные и лживые убийцы. Гамлет подавляет не инцестное вожделение, а осознание реального положения вещей. Образ призрака помогает укрепить истину в подозрениях Гамлета.
Художник вскрывает истину, которая подавляется, потому что она несовместима с договором и «мыслимостью» ситуации. В своем искусстве художник делает то, что делает психоаналитик на частном приеме. Он открывает подавленную истину. По этой причине всякое великое искусство является революционным. Даже реакционный художник (например, Достоевский) является революционером, потому что раскрывает скрытую истину, в то время как художник «социалистического реализма» является «реакционером», потому что помогает сохранить созданную государством иллюзию. Гомеровское описание Троянской войны сделало для мира больше, чем сделало мирное «искусство», использованное в политической пропаганде.
Новое глубокое проникновение в понимание подсознательных процессов было сделано в работах Р. Д. Лэйнга (ср.: Laing, 1960, 1961, 1964, 1964a, 1966b, 1967). С технической точки зрения Лэйнг представляет «экзистенциальный психоанализ» (ср.: May et al., 1958), но независимо от некоторых общих философских положений, которые он разделяет с другими экзистенциалистами, его подход отличается глубоким проникновением в каждую деталь фантазий и поведения пациента одновременно с заботой и эмпатией. Этот подход сильно отличается от подхода, представленного, например, в случае Эллен Уэст, приведенном основоположником экзистенциального психоанализа Людвигом Бинсвангером. Людвиг Бинсвангер (хотя это никоим образом не характерно для всех без исключения экзистенциальных психоаналитиков) не погружается в понимание жизненного опыта и переживаний пациента, но представляет рутинное описание, а затем приклеивает к различным симптомам, комплексам и {061} влечениям ярлыки, заимствованные из словаря Э. Гуссерля и М. Хайдеггера. Личность пациента не проясняется, и в результате мы не видим ничего, кроме философских фраз, прикрывающих отчужденный и поверхностный подход.
Лэйнг же в первую очередь является радикальным гуманистом. Характерным в этом отношении является следующее его высказывание:
Человечество отчуждено от своих подлинных возможностей. Это основополагающее воззрение оберегает нас от однобокого взгляда на нормальность здравого смысла или на безумие так называемых сумасшедших… Наше отчуждение доходит до корней. Понимание этого является важным трамплином для всякой серьезной рефлексии по поводу каждого аспекта межличностных отношений в реальной жизни. При всей разности точек зрения, при многообразном построении и при выражении разными идиомами это понимание объединяет таких разных людей, как Маркс, Кьеркегор, Ницше, Фрейд, Хайдеггер, Тиллих и Сартр.
Очень близок к гуманистической позиции Лэйнга смысл концепции психотерапии, выраженный в следующем высказывании: «Психотерапия должна оставаться твердым намерением двух людей восстановить целостность бытия человека посредством построения отношений между ними» (Laing, 1967a, p. 34; курсив мой). Лэйнг утверждает, что «психотерапевтическое отношение «изменить объект» вместо отношения «принять человека таким, каков он есть», лишь усугубляет страдание, каковое оно должно излечить» (Laing, 1967a, p. 32).
Самый оригинальный вклад Лэйнга в психотерапию касается бессознательных аспектов чувственного опыта личности. В книге «Я и другие» («The Self and Others») он представляет наиболее убедительный анализ феномена, которым пренебрегало большинство психоаналитиков. В истории психоаналитической мысли взгляды Лэйнга, по моему мнению, наиболее близки взглядам Г. С. Салливана. Говоря так, я имею в виду его конкретное описание подсознательных фантазий пациента и манеры общения с другими, в частности с психоаналитиком {062} как с «участвующим наблюдателем». Достаточно сказать, что он пролил новый свет на опыт межличностного общения больного шизофренией, не только описав то, что происходит в его душе, как в душе человека, страдающего шизофренией, но и описав межличностное общение в его семье. В дополнение к данным о шизофренических переживаниях Лэйнг проанализировал ряд других наиболее важных переживаний; в этой связи особо заслуживает упоминания его обсуждение феноменов «фантазии», «притворства» и «ухода от переживания» и «идентичности», а также переживание восприятия самости, «подтверждения», «отмены подтверждения» (dis-confirmation) и «сговора». Значимость подхода Лэйнга для творческого переосмысления и ревизии психоанализа заключается в глубине его восприятия жизни и в приложении принципа подробного наблюдения и описания, не отягощенного балластом догматического мышления и свободного от общепринятого подавления благодаря критическому отношению к существующему обществу (ср.: Laing, 1961, p. 63). Я не согласен с Лэйнгом только в одном пункте. Он принимает, что не существует «базовой личности» или «одной внутренней системы», но придерживается того взгляда, что каждый человек внутри себя сам создает «различные интериоризированные социальные модели бытия». Кроме того, Лэйнг считает, что не существует «базовых эмоций», инстинктов или личности вне отношений, в которые вступает личность в том или ином социальном контексте (Laing, 1967a, pp. 66–67).
Я всего лишь хочу сказать, что допущение системы базового характера у личности А не исключает возможность того, что эта система будет испытывать непрерывное влияние со стороны систем Б, В, Г… с которыми она взаимодействует, и что в процессе этого межличностного взаимодействия различные аспекты характера системы А будут получать подкрепление, а другие терять силу своего выражения. Простейший пример – личность, отягощенная садомазохистскими тенденциями. При встрече с одной системой (Б) активируется садизм, а при встрече с другой системой – В – активируется мазохизм. Однако личность, не имеющая в характере черт садомазохизма, отреагирует на встречу с личностями Б и В нейтрально, не проявляя ни садизма, ни мазохизма соответственно.
Лэйнг обсуждал эту проблему приспособления и адаптации с позиций радикального гуманизма и социальной критики: «Если формация сбивается с курса, человек, продолжающий следовать прежнему курсу, должен покинуть формацию» (Laing, 1967a, p. 82).
Но, возможно, главное его достижение заключается в том, что можно назвать «вкладом в изучение шизофрении». Это, однако, будет не вполне удачным способом описать подход Лэйнга, потому что с его точки зрения это «заболевание» перестает быть заболеванием и становится состоянием бытия, путешествием во тьму внутреннего мира, в то измерение бытия, в сравнении с которым восприятие «нормального» «Я» представляется предварительной иллюзией. То, что хочет сказать здесь Лэйнг, выходит далеко за пределы того, что было до сих пор сказано психоанализом, и открывает новые возможности для психоанализа в понимании природы не только психоза, но и нормального состояния сознания (в здоровом и болезненном состояниях), а также религиозного и художественного переживания. Его работы, по моему мнению, являются важным и многообещающим вкладом в диалектический пересмотр психоанализа.