Я уделил так много места описанию этого синдрома, потому что это превосходный пример садизма. Ядром этого сильного переживания была абсолютная власть над всем и вся. Насилуя женщин, мужчины-садисты устанавливали свою неограниченную власть над всем живым – не только над самими женщинами, но и над их родителями, мужьями, детьми и друзьями, которые стояли и бессильно наблюдали за происходящим. Поскольку женщина представляет для мужчины всю природу, отношение к которой всегда сопряжено с элементами страха {105}, неограниченная власть над ней внушает мужчине чувство всемогущества, каковое и является сущностью садизма. Но эта абсолютная власть ощущается не только в отношении к живым существам, но и в отношении к неодушевленным предметам. Если нельзя стать их хозяином и унести с собой, чтобы потом ими пользоваться, то можно стать их хозяином, просто сломав, уничтожив или сделав бесполезными для других – растоптать их – вместе с «Я» их владельцев.
Эта концепция садизма принципиально отличается от концепции, согласно которой садизм понимают как парциальное влечение исключительно сексуальной природы. Но в садизме есть нечто гораздо более глубокое; это способ бытия, одна из возможных форм человеческого существования, один из ответов, который человек может дать на вопрос, заданный ему самим фактом рождения человеком.
В каком смысле садизм является «духовным» ответом на экзистенциальную проблему человека? Целью всего садистского устремления является контроль, абсолютный контроль, всемогущество. Это решение не похоже на регрессию к животному состоянию или приему наркотиков, которые притупляют сознание и являются, следовательно, источником устранения экзистенциальной дихотомии. Ощущая всемогущество, человек устраняет и другую экзистенциальную дихотомию. Человек разрывает свою ограниченность, ограниченность своего реального бытия, уничтожая чувство бессилия, присущее его существованию. Человек, обладающий живым умом и фантазией, может воображать себя сильным, чувствовать свою власть над всем и быть «хозяином своей судьбы», но он не в состоянии на самом деле не переживать свою беспомощность и бессилие перед многими обстоятельствами и, в конце концов, перед лицом смерти. Эта дихотомия между видимостью силы и бессилием может быть разрешена в фантастическом представлении о собственном всемогуществе. Садист, который с помощью различных садистских приемов достигает ощущения контроля, выходит за пределы условий человеческого бытия, ломает экзистенциальные ограничения. В экстатическом состоянии ощущения собственной силы человек перестает быть человеком, он превращается в Бога. Может быть, всего на мгновение, на час, на один день – но {106} надежда на это переживание и само переживание стоят всех страданий и даже смерти. Не учитывая «духовный» смысл садизма и удовлетворяясь отношением к нему как к парциальному компоненту полового влечения и как к психологической аберрации, мы никогда не поймем его глубины, интенсивности и универсальности.
Виды садизма различаются в зависимости от того, имеет ли садист власть в реальной жизни. Средний человек относительно бессилен: раб в большей степени, чем крепостной, крепостной в большей степени, чем бюргер, рабочий девятнадцатого века в большей степени, чем его коллега в двадцатом веке, гражданин диктаторского государства – в большей степени, чем гражданин государства демократического. Однако все зависят от обстоятельств, созданных не ими, и от людей, выбранных не ими (в демократических странах это тоже так, потому что они на самом деле не «знают» своих представителей и «выбрали» их под влиянием интенсивного промывания мозгов телевидением и другими средствами массовой «коммуникации»). В той степени, в какой человек располагает какой-то властью и может проявить ее в осмысленном поступке, его чувство беспомощности ослабевает до приемлемого уровня; действительно, мы обнаруживаем намного меньше садизма в среде культурно и экономически благополучных классов, чем в менее развитых классах, например в нижнем слое среднего класса (ср.: Fromm, 1941a, pp.207–239).
Человек, получающий недостаточное материальное и культурное удовлетворение в реальной жизни, человек, практически беспомощный перед лицом высшей власти, сильно страдает от своего бессилия. Для него садистское разрешение проблемы является способом преодоления бессилия; по сути, это единственно возможная для него форма личного освобождения, если он не в состоянии принять участие в конструктивном изменении своего положения, чему, однако, и не в последнюю очередь, препятствует его садизм. Но это обездоленное человеческое существо, которое является и чувствует себя как Господин Никто {107}, может ощущать себя верховным властителем, когда в составе разъяренной, чинящей самосуд толпы участвует в акте запугивания, унижения, а иногда и убийства своей жертвы. Точно так же простой солдат армии-завоевательницы становится Богом, когда в экстазе насилия и грабежа возносится над своим социальным и человеческим бытием.
На другом краю шкалы находится индивид, который в действительности обладает такой властью, что испытывает искушение выйти за пределы своего человеческого статуса и провозгласить себя Богом. Политический лидер, наделенный абсолютной властью, такой, как Сталин или Гитлер, практически обречен впасть в соблазн абсолютной власти. Камю блестяще описал этот феномен в пьесе «Калигула». Положение абсолютного владычества дает Калигуле власть над всеми – над телами, душами, честью и стыдом всех и каждого. Ощутив вкус неограниченной власти, он уже не способен выносить экзистенциальное бессилие, которое все же ощущает; и в самом деле: осуществляя свою власть, он должен уничтожить все человеческие узы и оказывается в состоянии невыносимого одиночества и изоляции. Только фантазия всемогущества может спасти его от этой боли. Он уже готов потребовать и возжелать невозможного – «получить луну с неба». С этого момента он впадает в безумие. Но это безумие – не болезнь, это образ бытия, частная религия.
Садизм присутствует не только в социальных низах и среди диктаторов, но и в среде многих других социальных групп. Во многих частных ситуациях человек получает шанс сыграть роль диктатора. Таковы отцы в отношении своих жен и детей, школьные учителя, тюремные надзиратели, полицейские, врачи, медицинские сестры, армейские офицеры и так далее. Очень важно отметить, что во многих таких случаях реальная власть может быть и не чрезмерной; главное, она должна быть достаточно велика для того, чтобы внушить ее носителю иллюзию абсолютной власти.
Однако, так как эти ситуации наилучшим образом способствуют проявлению садизма, остается без ответа вопрос о том, встречается ли склонность к садизму у {108} индивидов, не имеющих социально-экономических проблем. Ответ на этот вопрос выходит за рамки этой главы, и потому я ограничусь общим замечанием: те же условия фактической беспомощности и бессилия могут иметь место в атмосфере семьи, в которой родители обращаются с ребенком как садисты, особенно в менее очевидной форме, когда подавляется воля и душится спонтанность ребенка – прямым насилием, равнодушием или угрозами.
Проблема связи между садизмом и склонностью к разрушению является наиболее сложной и требует дальнейших исследований. (Эту тему я подробно рассматривал в «Анатомии человеческой деструктивности», 1973а.) Нам следует отличать «простой садизм», целью которого является контроль, а не разрушение, от деструктивного садизма, при котором склонный к обладанию «анальный» элемент принимает злокачественную форму стремления к смерти. Это допущение соответствует моей концепции любви к смерти (некрофилии) как злокачественной формы накопительного, «анального характера», о чем я писал в «Сердце человека» (1964а, с. 37–61). Нет нужды говорить, что как и при любой смешанной патологии, некрофилия может выступать в бесчисленном множестве обличий.
Говоря о «простом садизме», я должен еще раз подчеркнуть, что целью такого садиста является контроль, а не разрушение. Он хочет, чтобы его объект был живым, ибо только в этом случае он может испытывать возбуждение и удовлетворение от полного и безраздельного контроля. Если садист уничтожает объект, ощущение контроля исчезает, потому что садист уже не может наблюдать унижение и беспомощность жертвы. Только в исключительных (но не столь уж редких) случаях «простой» садист хочет убить; он может пожелать с такой полнотой насладиться страхом жертвы, что доходит до последнего действа драмы – до убийства. С точки зрения садиста {109}, однако, это не является неизбежной необходимостью, но стремление к всемогуществу может быть такого рода, что акт убийства, разрушения чудесного свойства присутствия жизни в другом явится кульминационным проявлением этого всемогущества. По этой причине не всегда легко клинически отличить садизм от деструктивности (некрофилии). Но эта разница тем не менее существует.
Деструктивная, склонная к некрофилии личность изначально ненавидит жизнь и желает ее уничтожить, а не контролировать. В то время как садизм «горяч», некрофилия холодна и отчуждена. Садист все же находится на стороне жизни, ища окончательного удовлетворения, которого он не может достичь иным способом. Деструктивная же личность уже покинула мир живых. Некрофил пребывает в отчаянии от сознания своей безжизненности, и ему не остается иного утешения, кроме удовлетворенности от того, что он может забрать чужую жизнь; отсюда, в то время как простой садизм является извращением потенции, деструктивность является окончательной и беспощадной местью жизни за неспособность испытывать какую бы то ни было «интимность», даже интимность между палачом и жертвой.
Деструктивный садизм в противоположность «простому» садизму характеризуется примесью некрофильских тенденций; здесь имеет место жажда всемогущества и любовь к смерти. Учитывая присутствие обеих тенденций, деструктивный садизм отличается от простого садизма в той мере, в какой уничтожение жизни смешано со стремлением к всемогуществу, но он отличается от некрофилии тем, что в последней отсутствует «горячее» отношение к жертве. Толпа, творящая самосуд, является лучшим примером деструктивного садизма; определенный тип хладнокровного убийства (без элементов садизма) являет собой пример некрофильской деструктивности, а стремление причинять боль и унижать, не убивая, есть пример «простого» садизма.