Великое открытие Фрейда, ограниченное рамками либидо, теряет бо́льшую часть своего истинно критического и демаскирующего характера; его можно использовать просто как инструмент анализа (тех, кто еще не освободился от сексуальных табу), а не как орудие самопознания и самоусовершенствования. Мы не можем сбросить со счетов этот вид психоанализа, просто объявив его психотерапией и сказав, что его применение должно быть ограничено кабинетом врача. Психотерапия по необходимости должна иметь технический характер, но сам феномен – понимание моего собственного бессознательного и его несовместимости с моим осознанным образом – это несомненное открытие, которое придает психоанализу важность как радикальному этапу в самопознании человека и в движении к новой форме подлинной искренности. Но, к несчастью, стало модным прилагать концепцию подавления исключительно к половому поведению и считать что, если нет подавления сексуального устремления, то, значит, бессознательное стало осознанным.
Отсутствие подавления сексуального вожделения не означает, что бо́льшая часть неосознанного перешла в сознание – этот факт становится ясным после знакомства с общественными группами, где сексуальность во всех ее формах свободно практикуют и переживают, не страдая при этом традиционным чувством вины. На самом деле это одно из примечательных изменений, происшедших в современном западном обществе. Замечателен и тот факт, что этот свободный и не связанный с чувством вины секс обнаруживается не только в политически радикальных молодежных группах, но и среди аполитичных хиппи и политически нисколько не радикальных молодых людей из среднего класса Северной Америки и Западной Европы. Более того, такие сексуальные отношения встречаются и в определенных кругах взрослых представителей состоятельного среднего класса {035}. Очевидно, что сексуальное освобождение, самым талантливым поборником которого был В. Райх, с поразительной быстротой распространяется во всех сегментах потребительского общества, но без политических последствий, предсказанных Райхом.
Очень важная проблема заключается в том, чтобы правильно оценить качество сексуального переживания. В большой мере сексуальное вознаграждение стало статьей потребления и теперь имеет характеристики всех других современных видов потребления; сексуальное поведение чаще всего мотивируется скукой, скрытой депрессией и тревожностью; сам по себе акт удовлетворения является мелким и поверхностным.
Меня поражает то, что по большей части сексуальная мотивация у представителей молодежных радикальных групп поддерживается теоретическими рассуждениями в русле Фрейда и Райха. Половое удовлетворение как способ избавления от всех так называемых комплексов может стать навязчивой идеей, особенно когда сопровождается тревожными самокопаниями относительно «адекватного» оргазма. Групповой секс, несмотря на то что многое можно сказать в его пользу теоретически (например, он помогает устранить ревность или чувство собственности), в действительности не так сильно отличается от обычной буржуазной внебрачной половой жизни (включая вуайеризм и эксгибиционизм), как думают его участники. В особенности это верно, если иметь в виду потребность в новых и разных половых партнерах, так как интерес к единственному партнеру быстро угасает.
Несмотря на то что избавление сексуального удовлетворения от чувства вины является шагом вперед, остается без ответа вопрос о том, в какой мере «радикальная» молодежь страдает от тех же дефектов, что и их родители и более традиционные сверстники, а именно – от неспособности достичь человеческой близости, от неспособности, которую заменяют сексуальной и политической близостью. Следующим шагом для радикального молодого поколения, как мне представляется, должно стать осознание своего страха перед глубокой эмоциональной близостью и осознание роли секса как эрзаца отношений. Кроме того, мне кажется, что среди тех самых людей {036}, которые решительно отвергают догматизм в своем политическом мышлении, господствуют наполовину отжившие и лишь наполовину усвоенные догматические психоаналитические доктрины, каковыми они руководствуются в своей половой жизни. Следование Фрейду, даже если он хорошо усвоен, приводит к переоценке роли секса и к пренебрежительному отношению к Эросу и любви (я постараюсь показать это ниже, в этой главе). Формирование полового поведения по Фрейду в настоящее время выглядит старомодным и является «радикальным» только с точки зрения старшего поколения.
Однако сексуальное освобождение не означает, что те, кто практикует это освобождение в реальности, избавились от большей части подавления, каковое ни в коем случае не меньше, чем у их бабушек и дедушек; изменилось лишь содержание подавляемых влечений. Рассматривание бессознательного исключительно через призму сексуальности затруднит раскрытие других неосознаваемых переживаний.
Искажение концепции подсознания является еще более масштабным, когда она приложена к абстрактным понятиям и когда ее соотносят с такими обобщающими концепциями, как Эрос или инстинкт смерти. В таком случае подсознание теряет весь свой личностный смысл и перестает быть орудием личностного самопознания.
Даже эдипов комплекс (в схеме Фрейда это центральный элемент подавления) едва ли затрагивает всю глубину подсознательных человеческих страстей. На самом деле желание мальчика совокупиться с собственной матерью, каким бы постыдным оно ни было с общепринятой точки зрения, ни в коей мере не является иррациональным; эдипов комплекс – это любовный треугольник взрослых, преобразованный инфантильным сознанием. Ребенок поступает вполне рационально – куда более рационально, чем многие взрослые на его месте. Маленький мальчик, подстегиваемый своей развивающейся сексуальностью, желает мать, потому что она единственная или наиболее доступная из всех окружающих его женщин; столкнувшись с соперником – и с угрозой кастрации со стороны отца, он сдается инстинкту самосохранения и отказывается от матери, начиная идентифицировать себя с грозным соперником {037}.
За привязанностью мальчика к матери на генитальном уровне стоит намного более глубокая и более иррациональная связь. Ребенок – будь то мальчик или девочка – привязан к матери, как к человеку, дающему жизнь, помогающему во всем, защищающему от всех бед и любящему; мать – это жизнь, мать – это безопасность; она прикрывает ребенка от реальностей человеческого бытия, что требует активной деятельности, принятия решений, принятия рисков, согласия на одиночество и смерть. Если бы связь с матерью можно было сохранить на всю жизнь, она стала бы истинным благословением и ребенку не пришлось бы столкнуться с дихотомией человеческого существования. Вследствие этого ребенок привязывается к матери и не желает с ней расставаться. (В то же время его собственное физическое созревание и общее культурное влияние создает противоположно направленную тенденцию, которая постепенно, в случае нормального развития, заставляет ребенка отдалиться от матери и искать любви и близости в отношениях, в которых он в идеале выступает как независимая личность.) Глубинное стремление оставаться ребенком обычно подавляется (то есть подсознательно), так как оно несовместимо с идеалами взрослого состояния, которыми ребенок пропитывается под влиянием патриархального общества.
Более сложным является подлежащий дальнейшему изучению вопрос о том, в какой степени редуцируется привязанность к матери в матриархальных обществах. В таких обществах (они кое-где существуют до сих пор) минимально развиты частная собственность, наемный труд и индивидуальность личности (в первобытном обществе ритуал инициации обладает функцией резкого разрыва такой связи). Однако в форме, каковую я только что описал, отказ от принятия всей полноты бремени индивидуальности не теряет своей рациональности и контакта с реальностью. Человек может найти заменяющую мать фигуру или ее представителя, к которому может привязаться в реальной жизни, который доминирует (или, наоборот, подчиняется) и защищает; человек, например, может привязаться к зрелой, похожей на мать женщине или к такому учреждению, как монастырь. Но отказ разлучаться с матерью может принимать и более крайние формы. Более глубоким и к тому же более иррациональным, чем желание {038} быть любимым и защищенным матерью в течение всей жизни, является стремление полного единения с ней, стремление вернуться в ее чрево и в конечном счете прийти к отрицанию самого факта рождения; тогда чрево превращается в могилу, мать – в землю, в которой следует быть «погребенным», в океан, в котором можно утонуть. В этом нет ничего «символического». Эти устремления не являются «масками» подавленного эдипова комплекса; наоборот, стремление к инцесту часто является попыткой спастись от более глубоких, угрожающих жизни стремлений к матери. Чем глубже и чем сильнее эти устремления, тем сильнее они подавляются. Осознаются же они только в состоянии психоза или в сновидениях.
Классический психоанализ не принимал в расчет глубину этих устремлений, глубину этой тяги. Не придавал он и адекватного значения самому факту глубинной первичной связи ребенка (мальчика или девочки) с матерью. Только в 1931 году Фрейд в работе «Женская сексуальность» значительно пересмотрел свою более раннюю теорию, написав, что «у женщин преэдипова фаза [преэдипова привязанность к матери, предшествующая привязанности к отцу] приобретает важность, которую мы прежде недооценивали» (Freud, 1931b, p. 226). Интересно, что Фрейд сравнивает эту преэдипову привязанность к матери с матриархальным обществом: «Наше познание этой ранней, преэдиповой фазы у девочек нас удивляет так же, как открытие того факта, что за спиной греческой цивилизации прячется цивилизация минойско-микенская» (Freud, 1931b, p. 226).
В «Очерке психоанализа» Фрейд делает следующий шаг. Он пишет: «В этих двух отношениях [вскармливание и телесный уход за ребенком] надо искать корни важности матери.