Посередине стояла большая печь, топилась она из кухни. В комнате справа от кухни была, как я понял, маленькая гостиная с большим диваном и раритетным телевизором с крохотным экраном и линзой перед ним. Я долго разглядывал его, раньше такие только на картинках видел. Из гостиной можно было попасть в меньшую спальню. Из кухни — в большую. Между двумя спальнями тоже была дверь, но она была закрыта на щеколду. Я не понял, какая спальня моя. Логически рассудив, я пришёл к выводу, что моя спальня меньшая: там была одна койка. А в большей спальне стояло две койки. Я решил, что женщины спали в большой спальне, а я в малой.
Бабушка включила свет на кухне. И без того тусклую лампу закрывал красный абажур с бахромой.
Глава 8
Суббота, 13.02.71 г. Дом Домрацких-Ивлевых.
— Темновато как-то, — забывшись, брякнул я.
Бабушка с удивлением посмотрела на меня.
— Забыл, как при керосинках жили? — проворчала она. — Темно ему.
— Почему я должен керосинки помнить? — не понял я наезда.
— Нас электрифицировали всего девять лет назад. Тебе семь лет уже было. Должен помнить, — ответила бабуля, хлопоча на кухне.
Потом всплеснула руками.
— Ой, забыла. Ты же не помнишь ничего, — опомнившись, сказала она извиняющимся тоном.
— Как девять лет назад? — не поверил я. — А как же Ленин? Электрификация всей страны?
В детстве я как-то не помню, чтобы в мелких городах жить приходилось. А в крупных точно электричество было, как данность. Какие керосинки?
— Про всю страну не скажу, а нас девять лет назад электрифицировали.
— Во дела, — пробормотал ошарашенно я. — Ладно, это ещё обсудим. Мне надо в магазин сбегать и в больницу к Ивану. Где гастроном ближайший, кефира купить?
— Из дома налево до перекрёстка с улицей Ленина. На перекрестке направо до следующего перекрестка, там будет гастроном.
— Спасибо, — собрался я было идти. Но вспомнил, что у меня денег нет. — А сколько бутылка кефира стоит?
— Двадцать восемь копеек.
— А плюшка такая сердечком? Знаешь? С сахаром.
— Московская? Двадцать копеек.
— Можешь дать копеек пятьдесят? — попросил я.
Бабушка дала рубль. Старый советский рубль с гербом. Он был такой новый, шуршащий. Я держал его в руках и разглядывал с нескрываемым интересом. Бабуля уже махнула на меня рукой: похоже, она устала удивляться моей неадекватности.
Я собрался идти, но вспомнил, что сейчас в магазинах пакеты не дают и спросил бабушку:
— А какую авоську можно взять?
Бабуля махнула рукой в сторону двери в гостиную, на ручке которой висело несколько сеток с крупными ячейками из толстых нитей. Я схватил одну и направился в сени. В потёмках с трудом зашнуровал свои ботинки и, на ходу надевая бушлат, быстрым шагом направился к калитке.
— О, Пашка, — навстречу мне шагнула женщина с большой черной сумкой через плечо. — Вам телеграмма. Получи и распишись.
Я расписался, где было сказано, и понесся по своим делам, сунув полученную телеграмму в карман бушлата. Потом почитаю.
Я уже почти добежал до перекрестка с улицей Ленина, как наткнулся на какую-то девчонку. Точнее, она на меня наткнулась. В смысле, она мне дорогу перегородила.
— Привет, красавица, — я четко помнил, что нельзя сразу отшивать женщин, прежде не похвалив. — Я очень тороплюсь.
Я уже побежал дальше, но услышал за спиной обиженный голос:
— Ивлев! Да ты еще больший придурок, чем я думала!
Я резко затормозил, развернулся и также резво побежал к ней обратно.
— Почему придурок? — спросил я.
— Потому что я думала, ты умнее и прыгать с моста не станешь.
Я не поверил своим ушам. Так ты, брат Пашка, из-за бабы прыгнул?!
Ах ты стерва. Дурака на слабо развела. А он погиб, между прочим. Вместо него я. И от меня ты слова доброго не дождешься, коза тощая.
Я молча развернулся и пошел по своим делам, сжимая кулаки в карманах. Если бы я ещё хоть на секунду задержался, я бы её точно обхамил.
Дурдом и детский сад в одном флаконе.
Я добежал до гастронома. В небольшом торговом зале за отдельно стоящей кассой сидела крупная тётушка с завивкой на волосах средней длины. Возле нескольких прилавков топтались люди. Я подошел к кассирше.
— Здравствуйте. Мне, пожалуйста, литр кефира, — вежливо попросил я и подал свой единственный рубль.
Кассирша, не удостоив меня каким-либо ответом, пробила чек на двадцать восемь копеек и насыпала мне мелочи на сдачу. Я сгрёб её и, не глядя, сунул в карман бушлата. Взял чек и попытался определить, к какому мне прилавку. Увидев над одним из них большую надпись «молоко», я направился туда. Опять поздоровался, дал свой чек и сказал про литр кефира.
Мне так же молча плюхнули на прилавок два треугольных пакетика. Кефир 3,2 % прочитал я и положил пакеты в свою авоську.
Выйдя из магазина, я попытался сориентироваться, в какой стороне больница. Шаря глазами по сторонам в поисках табличек с названием улиц, я завернул за угол магазина и лоб в лоб столкнулся со Славкой.
— О, Славка, друг, — воскликнул я. — Привет. Ты куда?
Наверное, я слишком обрадовался этой случайной встрече, потому что Славка немного смутился. И правда, чего это я? Тут городишко сорок минут пешком в поперечнике. Ну, час, от силы. Всегда кого-то из своих встретишь на улице.
— Привет. Шёл тебя навестить, — ответил Славка, — а тут ты. Чёрта вспомнишь, рога появятся.
Славка рассмеялся своей шутке. Я её не понял, но на всякий случай тоже улыбнулся.
— В больнице ЧП утром на кухне случилось: Настя-буфетчица кашей обварилась.
— Да ты что? — искренне удивился Славка.
— Да-да. Кастрюлю опрокинула. Она ей на ногу упала, перелом стопы.
— Вот это да. И куда ты сейчас?
— Ване Николаеву поесть что-нибудь отнесу. А то он там голодный сидит.
— Я с тобой, — быстро ответил Славка.
— Давай. Сейчас только в булочную зайдем, — согласился я. — Кстати, я сегодня девчонку встретил. Она меня по фамилии знает. Тощая такая. В пальто коротком зеленом. Не знаешь кто это?
— Как кто? Юлька. Наша Юлька.
— В смысле, наша? — растерялся я.
— Ну, мы все вместе дружим.
Ничего себе, заявочка. А я её чуть не обхамил. И это же у неё в понедельник мне алгебру списывать. Хорошо, что сдержался, не наговорил ей гадостей. А всё остальное на амнезию спишется.
Мы подошли к булочной, зашли в магазин и сразу направились к кассе. Я здороваться ни с кем больше не стал. Подумал, перебьются.
— Две плюшки московских, — сказал я кассирше, положив сорок копеек в круглую металлическую подставку для денег.
— Пашка! А что это ты не здороваешься? — тут же возмутилась кассирша. Я растерялся, а Славка тут же сбоку:
— Привет, теть Маш.
— Прости, теть Маш, задумался, — попытался я исправить положение, — копейки считал.
— Что их считать-то? — засмеялась кассирша. — Пятнадцать, пятнадцать и десять.
Ага, легко ей говорить. А я наличных уже лет наверное пять, а то и все десять, в руках не держал.
Мы подошли к продавщице, дали ей чек и получили свои две московских плюшки.
И тут я завис.
Плюшки были без пакетов. Сетка у меня была, одно название, вся дырявая. Как я плюшки понесу? Хорошо, что Славка со мной был. Он быстро покидал в авоську к кефиру голые плюшки и так и понес их по улице.
У меня был культурный шок.
Я даже понаблюдал за встречными людьми, точнее, на их реакцию на такое бесцеремонное обращение с пищевыми продуктами.
Никто не обращал на это внимания. Более того, один мужик, попавшийся нам на встречу, точно также тащил в авоське голую буханку чёрного хлеба. Тут же всплыли собственные воспоминания из детства — а, ну да, и верно — так все и таскали. Как давно это было — сразу и не припомнишь.
Славка через раз здоровался со встречными людьми, я обязательно вслед за ним говорил всем своё скромное «здрасте». А потом выяснял у Славки, кто это был.
Кстати, кассирша тётя Маша оказалась мамой Ивана Николаева.
Мы с Пашкой шли к больнице, и мысли мои как-то сами собой вернулись к Юльке. Ни рожи, ни кожи, а туда же: парнями крутить. Мне было обидно за Пашку.
— А мы с Юлькой тоже с первого класса вместе учимся? — спросил я Славку на ходу. Рассказывать ему, что Пашка из-за неё с моста прыгнул, я не стал. Раз Славка об этом не знает, значит была у Пашки на то причина. Может они вдвоём с другом в одну девчонку были влюблены.
— Юлька классная девчонка, — начал Славка. — Сколько себя помню, столько её знаю. Мы с ней ещё в детский сад вместе ходили. Это ты с ней с первого класса.
— Понятно. А подруга у неё есть?
— Зачем? Мы её подруги.
— Знаешь, Славка, девчонкам надо быть не подругой, а другом.
— Юлька не просто девчонка, — обиделся за неё Славка. — Юлька друг. С большой буквы Друг.
— Понял, понял. Юлька Друг, — ничего на самом деле не понял я. Зачем же тогда Пашка из-за неё прыгнул? Только какая-то версия появилась понятная — и снова здрасьте! Трещит по швам.
Мы подошли к больнице. Отряхнули веником, стоявшим на крыльце у двери, обувь и, потоптавшись на мокрой тряпке перед дверью в холле, прошли внутрь.
В холле всё также слонялось туда-сюда несколько больных. Заметив среди них утреннего лохматого знакомого, я спросил его:
— Ну, какие новости? Как Настя?
— Пока в реанимации от наркоза отходит, — ответил мужик.
— Тогда передайте ей, как в себя придет, пусть выздоравливает, — попросил его я и направился со Славкой к Ивану в Хирургию.
Мы почти уже дошли до нашей палаты, как в конце коридора открылась дверь, и из реанимации вышел доктор Юрий Васильевич.
— Ивлев. Опять ты? — спросил он. — Что ты шатаешься здесь?
— Так поесть Ивану принёс, — показал я свою авоську. — Настя же покалечилась, кормить народ некому. Как она, кстати?
— Тебе-то какая забота? — спросил доктор.
— Человек же, — не понял я, почему нельзя беспокоиться.
Доктор прошел мимо, как будто меня нет. Я решил не заморачиваться таким его поведением. Надо делать поправки на то, что я для всех здесь школьник без права голоса. Хотя, как говорил мой батя, до пяти лет человек царь, с шести до шестнадцати раб, а с шестнадцати уже товарищ. Могли бы уже и посерьёзней к нам относиться.