— А это реально, сто килограммов за вечер расфасовать? — недоверчиво спросил я.
— Как работать будешь, мальчик мой, — ответил он мне покровительственным тоном.
— Надо попробовать, — согласился я.
Он повёл меня к рабочему месту. В одном закутке стояли рядом два сдвинутых вместе стола, на одном из них стояли весы. Старые советские синие торговые весы «Тюмень» с двумя площадками для товара и для гирь. Рядом стояла гиря один килограмм. В стеклянной майонезной баночке с кисточкой был налит коричневый густой клей. Слева в ящиках лежали уже готовые пакеты. Кто-то работал здесь до меня. И кто это? И где он? Надеюсь, не закопанный где-то в ближайших сугробах. Хотя, о чем это я, не в девяностые ведь попал!
На соседнем столе лежала стопка пустых бумажных пакетов со штампом «Министерство торговли РСФСР „РОСБАКАЛЕЯ“ САХАР-ПЕСОК Вес 1000 граммов» и дальше шли цены по трем поясам от 94 копеек до одного рубля 14 копеек. Рядом со столами лежали друг на друге штук десять мешков с сахаром.
— Ну, фронт работы ясен? — спросил меня Адамыч.
— Да, вполне, — ответил я без энтузиазма. И вспомнил, что не оговорил важный вопрос. — А оплата ежедневно будет?
— Ежедневно, ежедневно, — похлопал меня по плечу Адамович. — Трудись.
Я сделал вид, что приступаю к работе. Завскладом оставил меня один на один с сахаром.
И что, это всё ради двух рублей в день? Два рубля умножить на двадцать рабочих дней, это сорок рублей в месяц. Для подростка это, конечно, сумасшедшие деньги. Но для махинатора всех времён и народов как — то жидковато. Тем более, бумажные пакеты тоже чего-то этому махинатору стоили.
Может, Никифоровна преувеличила слегка, когда рассказывала про масштаб процветающих здесь злоупотреблений?
Глава 18
Вторник, 16.02.71 г. Торговая база.
Надо оптимизировать трудозатраты, иначе я тут один мешок до полуночи фасовать буду. Я отсчитал пятьдесят бумажных пакетов и подготовил их, развернув. Помнил, что в шве, которым зашивают мешки с сыпучими продуктами, есть секрет. Он легко открывается, если потянуть за нужную ниточку.
Я поставил вертикально верхний мешок и легко открыл его. Алюминиевым фасовочным совком наполнил все пятьдесят пакетов сахаром не до верху. Потом каждый пакет ставил на весы и досыпал до килограмма. Тут же заклеивал пакеты и отставлял в сторону. Решил, что в ящики потом уложу. Все пятьдесят пакетов были уже заклеены, а в мешке оставался ещё сахар. Я пересчитал упакованные пакеты. Пятьдесят ровно. Что-что, а считать я умею.
Дополнительно расфасовал ещё два килограмма и ещё полпакета осталось на 500 грамм. Как такое могло случиться? Я точно ровно до килограмма каждый пакет досыпал.
Стоял в растерянности перед весами. Не мог понять, что же произошло. Взгляд сам собой остановился на гире. Я взял её в руки и услышал шаги.
Ко мне подошёл сторож Вася.
— Как работается? — спросил он.
— Нормально, — ответил я. — Один мешок распотрошил. У тебя есть часы? Который час?
— Полпятого, — взглянул он на часы на запястье.
— Это я с одним мешком полтора часа воевал, — сделал вывод я, — Кстати, мы с тобой так и не познакомились, я Павел.
Я протянул ему руку, он в ответ пожал её своей ладонью черной снаружи и розовой внутри.
— Прости за нескромный вопрос. Но как ты сюда попал? — не удержал я своего любопытства. — Говоришь прекрасно, и зовут тебя Вася. Чудно.
— Представь себе, я русский, — ответил мне негр.
Я рассмеялся в голос.
— Прости, — извинился я сквозь смех за свою несдержанность. — Какой же ты русский?
— У меня, между прочим, фамилия Башагин, — беззлобно ответил мне Вася. Видимо, привык к такой реакции. — И русский — мой родной язык.
Я перестал смеяться. А ведь он не шутил. Русский, действительно, его родной язык. Это очевидно.
— Прости, — уже серьёзно попросил я. — Как так получилось?
— У мамы надо спросить, — усмехнулся Вася. — Сколько её спрашивал, кто мой отец, молчит как партизан.
— Прикинь, а вдруг он вождь какого-нибудь племени, — расфантазировался я.
— Васька! — услышали мы зычный женский голос. — Машина пришла!
— Иду, Анна Никифоровна! — отозвался Вася.
О, она же мне нужна, вспомнил я и пошёл вслед за негром.
— Пашка! — увидела меня Никифоровна. — Пришёл?
— Конечно. Даже половину работы уже сделал.
— Это хорошо, — сказала Никифоровна и переключилась на Васю-негра: — Ящики разгрузишь сюда, я пересчитаю. Мешки — туда сложишь отдельно, — распоряжалась она.
— Я не понял, — наигранно удивился я. — Вася сторож или грузчик?
— И то, и другое, и третье, — отозвался Вася, улыбаясь.
— Понятно, — сказал я и пошёл обратно к сахару. Вася тоже подрабатывает. Иначе бы не улыбался.
Только вернувшись заметил, что всё это время держал гирю в руке. Тут меня озарило. Я перевернул её.
Ну, так и есть: высверлена.
Если с мешка в пятьдесят килограмм осталось два с половиной килограмма, то, получается в каждый пакет недосыпано пятьдесят грамм сахара. Пустяк, кто заметит. А с мешка это дополнительно два рубля 35 копеек. С двух мешков четыре рубля 70 копеек. Умножить на двадцать дней это девяносто четыре рубля. Плюс сорок рублей «официальных», которые он мне засветил.
И получается сто тридцать четыре рубля в месяц. С одного только школьника по вечерам. Ну, что? Молодец. Что я ещё могу сказать?
Вскоре пришла Никифоровна и оставила мне бумажный свёрток, перевязанный шпагатом, для моих девчонок.
— Я пошла домой, — доложила она. — Ты ещё остаешься?
— Надо тут ещё повозиться, — ответил я. — Спасибо за гостинцы.
На первый мешок у меня ушло полтора часа. Мне показалось, что второй мешок я раскидал быстрее. Автоматизм уже выработался.
Когда я укладывал готовые пакеты в ящики, подошёл Адамыч.
— Ну как успехи, юноша? — спросил он.
— Два мешка разобрал. Вот, — показал я свою работу.
— Молодец. Может, третий разберёшь? — предложил он.
— А который час? — поинтересовался я.
— Так, шести ещё нет, — ответил Адамыч.
— А, давайте, — согласился я.
Я не стал при нём отсчитывать пятьдесят пакетов, а заполнял их по одному. А то догадается, что я обнаружил его высверленную гирю, и что мне тогда делать?
Он ушёл, и я развернулся по полной. Под конец третьего мешка, надо признать, уже болела поясница и ноги гудели.
Закончив, я пошёл к Цушко.
— Я закончил с третьим мешком.
— Молодец, — сказал он.
Открыл дверцу шкафчика, стоящего у стены за его рабочим столом. Я видел мельком содержимое шкафа. Документы я там как-то не заметил, а вот початую бутылку коньяка разглядел.
Адамыч взял оттуда деньги и протянул мне три рубля.
— Спасибо, — взял я деньги. Три рубля? Фигня какая-то.
— Приходи завтра. У тебя хорошо получается, — похвалил меня Цушко.
— Конечно, — пообещал я. — До завтра.
Он даже подал мне руку на прощанье.
Я вышел из его кабинета. Вот и подработал. Стал участником криминальной схемы.
Я, по-любому, сегодня пойду к Ивану как договаривались. Надо с ним посоветоваться.
Я взял свёрток с гостинцами от Никифоровны, попрощался с Васей-негром и пошёл домой. Я плелся по Первомайской улице. Ноги гудели. Было темно. Почему так плохо улицы освещаются?
С противоположной стороны улицы шла в попутном направлении немолодая тучная женщина с авоськами. Я уже почти поравнялся с ней. Вдруг она поскользнулась, ноги у неё разъехались одна вперёд, другая назад. Она громко охнула и села. Я остановился.
— Эй! Что там у вас? — крикнул я ей, переходя через дорогу.
— Ногу подвернула, — сказала она.
Я подошёл.
— Идти сможете? — спросил, помогая ей подняться.
— Наверное, — неуверенно ответила она. Попробовала наступить на ногу, которая отъехала назад и громко вскрикнула, сморщившись от боли.
— Я, конечно, не доктор, но если у Вас перелом, то при переломе ходить нельзя, а то смещение получится и придётся операцию делать, — сказал ей. — Вы где живёте? На этой улице?
— Нет, я на Ленина живу. К дочке ходила, внучка захворала. Я им варенья малинового отнесла и яблок сушеных.
Она ещё что-то хотела мне рассказать, стоя на одной ноге и держась за меня, но я прервал её.
— Надо скорую вызывать, — решительно сказал ей, понимая, что до улицы Ленина я её не дотащу. — Вы, случайно, не знаете, где ближайший телефон?
— В магазинах телефоны есть, — подсказала она мне.
— Они же до семи все, — с сомнением сказал я.
— Ну и что? Сторож-то дежурит.
— Я понял. Куда здесь ближе бежать? — задумчиво спросил я. — Булочная ближе, да?
— Нет, наверное, ближе всего первая школа, — подсказала она.
— Точно. Я мигом. А вы сможете на одной ноге простоять до приезда скорой?
— Вряд ли. Нога уже затекла.
Я огляделся по сторонам. В ближайшем к нам доме свет не горел. А в следующем кто-то был дома. Поспешил туда. Постучал калиткой на всякий случай. Собака не залаяла. Ещё постучал, немного подождал и вошёл во двор, подошел к дому и постучал в окно.
Вскоре занавеску отдернули, и я увидел Марину, врача из больницы. Во удачно попал! Она тут же вышла, накинув на плечи теплую пуховую серую шаль. В домашней одежде я её с трудом узнал.
— Марина, простите не знаю вашего отчества, — затараторил я. — тут женщина у вашего дома поскользнулась, похоже ногу повредила. Я сейчас к телефону в школу побегу. А вы не могли бы ей на время табуреточку какую-нибудь вынести? А то она с лишним весом, уже стоять на одной ноге больше не может.
— А ты как тут оказался? — спросила Марина.
Похоже, она меня узнала.
— С работы шел, с базы, — объяснил я.
Надо отдать должное Марине, действовала она спокойно, чётко. Командовала уверенно. Женщине расслабиться не позволяла. Мы с врачицей вдвоем перетащили на плечах эту женщину к Марине домой, посадили на кухне на стул. Марина разула эту матрону, не реагируя на её вскрики и стоны. Со слезами на глазах бедолага терпела мануальный осмотр.