— Может и не бешеная. Но всё равно тварь. Всю икру разодрала, — ответил дед, задирая на правой ноге пижаму и показывая толстый слой бинтов с жёлтым пятнами.
— А что за имя такое: Варлен? Иностранное? — полюбопытствовал я.
— Сам ты иностранный. Варлен это Великая АРмия ЛЕНина, — гордо сказал дед.
— Понял, — усмехнувшись про себя сказал я и лёг на кровать. В животе заурчало.
— А когда здесь кормят? — спросил я.
— Жрать хочешь? Значит, жить будешь, — отозвался Иван. — Скоро, наверное, накормят. Митрич, когда завтрак?
— В 8 утра. Ещё час ждать, — ответил дед.
А есть так хотелось! Такого сильного голода я давно не испытывал. Что значит молодой организм. А мозги старые. Передо мной здесь такие возможности открываются исключительные. Рациональная часть моей личности все еще отказывалась до конца поверить в произошедшее. А вот эмоции давали о себе знать. Периодически ловил себя на том, что испытываю что-то похожее на эйфорию, ловя кайф от ощущения молодости, силы, бурлящей в жилах энергии.
И всё же. Почему ты, братец Пашка, с моста прыгнул? С высоты своего опыта я видел только одну объективную причину для такого поступка: смертельная болезнь с мучительным концом. Со всем остальным можно и нужно жить.
Хотя в юности любой мало-мальский стресс воспринимается как трагедия вселенского масштаба.
Я прикидывал варианты «трагедий», с которыми мог столкнуться Пашка.
Первое, что пришло в голову: несчастная любовь. Влюбился паренек в девицу стервозную. Сам-то с виду неказист, шансы закадрить не самые лучшие, мягко говоря. А она может еще поиздевалась как-то или условие какое поставила невыполнимое. Мог пойти с горя и сигануть. Хотя, конечно, такой сценарий говорит не в пользу Пашкиного характера. Глупость откровенную спорол.
Второе: с родителями не повезло, они алкаши или психопаты. Но всегда можно сбежать от них, поступив учиться куда-нибудь, где есть общага. Да хоть в суворовское училище.
Третье: в школе с учителями или одноклассниками проблемы. — Смотри вариант номер два.
Безвыходных положений не бывает.
В палату заглянул Ефремов и кивком головы вызвал в коридор Николаева. Коротко проинструктировал его о чём-то и ушёл. Иван вернулся на свою кровать и опять закурил.
У меня уже в горле першит от дыма и глаза слезятся. Ну ничего. Скоро у них сигареты закончатся.
Из коридора послышался громкий стук каблуков, в комнату почти вбежала женщина лет пятидесяти плюс-минус. Выше среднего роста, тёмно русая, стройная, миловидная. Ей бы выспаться и была бы красавица.
— Павлик! Сынок! — бросилась она ко мне.
Я резко сел в койке. Вот так номер. Это моя матушка. Она присела рядом, обняла меня и расплакалась. В дверях показался Ефремов.
— Ну-ну, — обнял я её за плечи, — всё хорошо.
— Ты не пришёл вчера домой! — сквозь слёзы жаловалась матушка. — Я ходила к участковому. А ночью позвонили, сказали, что ты в реку упал, и тебя отвезли в больницу.
В реку упал — хорошо сказано. Она не знает, что я сам прыгнул? Или не хочет говорить при всех? Я взглянул на старшего сержанта. Он молча стоял в дверях и многозначительно сверлил меня взглядом. Что-то тут не то.
Ну упал, так упал.
— Тут такое дело, — начал я. — Похоже, я вчера головой сильно ударился. Короче, не помню я ничего. Совсем ничего.
— Как?! — опять зарыдала почти уже успокоившаяся мать.
— Как-то так, — не нашелся я, что ей ответить.
Матушка оглянулась на Ефремова. Тот только развёл руками.
— Но что-то же ты помнишь?! — в надежде спросила она.
— Последние несколько часов помню. И всё, — соврал я.
— Как же так?! — прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. — Но это же пройдёт?
Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами.
— Вы бы к доктору зашли, — подсказал он ей.
— Да-да, — сказала матушка, вставая, — иду!
Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно.
Я посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил!
— А можно мне в палату для некурящих? — спросил я.
— Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, — тихо, но жёстко ответил Ефремов. — Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, — проговорил он с нажимом. — И тебя поставят на учёт. Выбирай.
У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете.
И мама у Пашки хорошая. Так что родители-придурки это похоже не его случай. Причину Пашкиной «трагедии» надо искать в другом.
В палату вернулась мама. Лицо ее было встревожено. Она села ко мне на койку и погладила по голове.
— Я на работу. Скоро придёт бабушка, принесет поесть и тёплые вещи, — сказала она, поцеловав меня в лоб.
О, ещё и бабушка есть. Парень вообще в шоколаде.
Матушка ушла. А я лежал и обдумывал ситуацию.
— Как настроение? — подсел ко мне Николаев. Ему явно что-то было нужно.
— Нормально, — ответил я, вопросительно взглянув на него.
— Как самочувствие?
— Нормально.
— А с моста вчера чего сиганул?
— Я не помню. Может, я поскользнулся и нечаянно упал?
— Конечно, — задумчиво проговорил Иван. — Нечаянно через перила перелез…
— Я честно не помню. Может, конфликт какой-то с кем-то? Ты ничего не слышал? — спросил я.
— Нет.
— Может, в школе что? — не терял надежду я.
— Не знаю.
— Может у меня любовь безответная?
— Гадать можно до второго пришествия, — оборвал меня Иван.
— А кстати, какое сегодня число?
— 11 февраля.
— Семьдесят первый год?
— Ну а какой же?
— Я так, уточнил просто.
— Завтрак! — послышался в коридоре зычный женский голос.
— О! Поедим! — обрадовался я. — Пойдемте?
— Куда? — хором спросили Митрич и Иван.
— На завтрак.
— Сиди. Сюда принесут, — осадил меня дед и сел в кровати. Он вообще мало ходил. Видимо, лиса его сильно потрепала.
Я ждал, сидя на кровати и нетерпеливо потирая руки о колени. Вскоре дородная высокая хохотушка, похожая на Нонну Мордюкову, в белом халате с темной косой, торчащей из-под белой косынки, вкатила в палату двухуровневую тележку, похожую на сервировочный столик на колесиках.
На тележке сверху я разглядел разваренную гречневую кашу в мисках из нержавейки. На втором уровне стояли кружки, накрытые подносом с хлебом. На каждом ломтике хлеба маленький кусочек масла.
— Проголодались?! — громко спросила буфетчица. — Налетай!
С её появлением как будто ураган в палату ворвался. Хохотушка проворно расставляла нам миски с кашей и кружки по высоким табуреткам у изголовья коек. Потом положила каждому на кружку ломтик хлеба с маслом.
— Приятного аппетита! — хохотнула она и скрылась в коридоре со своей тележкой.
Я был очень голоден. Жидкая каша закончилась быстро. Ложки у меня не было, и я кашу просто выпил и вылизал миску. Чай я выпил еще перед кашей, так как не пил со вчерашнего вечера. Дожевывая несчастный ломтик хлеба вместе с кусочком масла, я огляделся вокруг.
Митрич, заметив мой голодный взгляд, предложил мне свою кашу, так и стоявшую нетронутой на его прикроватном табурете.
— А ты? — спросил я его для приличия, находясь на низком старте у своей койки. Митрич только махнул рукой.
Вторая тарелка с кашей продержалась чуть больше, её я вылизывал уже не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Сложив пустые миски одна в другую, я, наконец-то, заметил, как переглядываются Иван и Митрич.
— Аппетит хороший. — с усмешкой сказал Иван.
Мне было всё равно. Утолив голод, я почувствовал острое желание взять под контроль свою новую жизнь. Я подсел к Ивану.
— Как думаешь, долго мне здесь ещё торчать? — спросил я его.
— Если бы ты мог мне объяснить, по какой причине вчера с моста сиганул, я бы знал, что тебе ответить, — сказал он серьезно. — А так, пока мы не выясним, что тебя заставило это сделать, будешь сидеть здесь.
— Но почему? Я же не собираюсь повторять попытку.
— Это ты не помнишь ничего. А если вспомнишь?
— А если не вспомню?
— А не важно! Причина никуда не делась. Ты просто о ней забыл. Выйдешь из больницы, она сама о себе напомнит. И опять — здравствуй, мост.
— Логично, — ответил я. — Хотя, нет! Сейчас я уже, наверное, смог бы разобраться с любой проблемой.
— Да что ты, — язвительно ответил Иван.
Я не обиделся. Учитывая, как я сейчас выгляжу, это действительно прозвучало самонадеянно.
— Мне кажется, не обязательно именно в больнице отсиживаться. Думаю, дома тоже безопасно. Вряд ли причина там.
— С чего ты взял?
— Ну, ты видел мою матушку? Она классная.
— Ну, не знаю…
Я махнул на него рукой, вернулся на свою койку и попытался уснуть. Ночь была суматошной, я не выспался.
Я задремал, мне приснилась матушка улыбающаяся, добрая и ласковая. Не успел я насладиться своим сновидением, как в палату шумно вошла целая врачебная делегация.
Утренний обход, догадался я. Пока я спросонья протирал глаза, доктор Юрий Васильевич, стоя у койки пострадавшего от любовника жены Петровича, докладывал другому престарелому доктору об утреннем происшествии. Старичок доктор напомнил мне профессора Преображенского из х/ф «Собачье сердце», очень похож. Он не спеша присел на стул, который ему предусмотрительно подставила Марина.
— Как Вы, батенька, себя чувствуете? — спросил старый доктор Петровича, держа его за запястье.
— Нормально, — ответил Петрович.
— Прекрасно, прекрасно, — повторял старый доктор, слушая Петровичу грудь. А потом он распорядился перевести его в Терапию.
— Хорошо, Демьян Герасимович, — ответила за всех Марина.
Демьян Герасимович перешёл к койке Митрича и разговаривал с ним какое-то время «за жизнь». Потом он перешёл к Ивану и тоже обсуждал с ним «дела семейные».