— Ну, да. С первого класса.
— Дружим?
— Дружим.
— Школу прогуливаем?
— Ты что?! Мы же поступать готовимся.
— Да? Куда?
— В Ленинград, в мореходку, — медленно проговорил Славка. — Или ты уже не хочешь?
— Я не помню, что я хочу. А в последнее время я в школу ходил? Занятия не пропускал?
— Нет, не пропускал.
— А мы там со всеми нормально? Ни с кем не в контрах?
— Мы всегда в контрах.
— Не понял. С кем?
— С Тимуром и его командой.
— Это кто такие?
— Тимур Полянский и его команда.
— Одноклассники?
— Ну, не совсем. Полянский второгодник, а друзья его уже давно школу закончили: после восьмого класса ушли.
— Достают нас?
— Бывает. То с ног собьют, в грязи изваляют, то портфель на козырёк остановки забросят. Ты что, правда ничего не помнишь?
— Правда.
— И что гитару мне свою подарил тоже не помнишь?
— Нет, не помню.
— Я пошутил. Не подарил. Я посмотреть хотел, как ты отреагируешь. Ты же на нее надышаться не можешь.
— Я что, на гитаре играю? — обрадовался я.
— Нет, ещё не играешь. Тебе же батя её только месяц назад подарил.
— Стоп. С этого места поподробнее. Ты хочешь сказать, что я тайком от Поли и Эльвиры встречаюсь с отцом. Так?
— От кого тайком?
— От матери с бабушкой.
— А. Да, встречаешься.
— Давно?
— Года два.
— А почему тайком?
— Ну, ты что, бабку свою не знаешь?
— Познакомился сегодня, нормальная вроде тётка.
— Нормальная? Ты в своём уме? — спросил меня Славка, округляя глаза.
— Ты забыл? Я не помню ничего.
— Ой. Прости. Она же Шапокляк.
— В смысле?
— Мы с тобой её так зовём за вредность.
— Понял. Поверь, она не со зла.
— Ужин! — раздался из коридора голос буфетчицы. У меня уже рефлекс выработался на него, как у собаки Павлова.
— Спасибо тебе, Славка, что зашёл, — я протянул ему руку. — Поверь, я очень дорожу нашей дружбой. Друзья детства — это на всю жизнь.
— Эк тебя угораздило, — сочувственно пробормотал Славка, пожал мне руку и пошёл к выходу. Взгляд его, обращенный на меня, чем-то неуловимо напоминал бабушкин. Похоже, он тоже под впечатлением и считает, что у меня чердак потек. Ну да ладно, что ж делать. Привыкнет постепенно. А мне информация как воздух сейчас нужна. Кого мне еще расспрашивать, как не друга.
— Приходи ещё, — попросил я.
— Хорошо, — отозвался Славка, выходя из больницы.
Николаева и товарищей в холле уже не было. Я пошаркал в палату.
Сегодня был очень насыщенный день в плане информации. Но источник бед Пашки Ивлева так и не проявился. Судя по тому, что рассказал Славка, Тимур и его команда доставляли, конечно, пацанам неприятности, но на повод для суицида никак не тянули.
Новая версия, показавшаяся мне перспективной, называлась «Батя».
Я дошаркал до палаты. Ужин уже стоял на тумбочке. Иван допивал чай. Сытый домашней едой Митрич к больничной еде даже не притронулся.
Так, что тут у нас на ужин? Чай, коржик и пюрешечка с подливкой. А мясо где? Нету мяса? Наверное, здесь так положено. Хлеб? Вот, аж два куска.
Я поел быстро, но без удовольствия. В коржике, на мой вкус, было слишком много соды. Пюрешку картофельную трудно испортить, но подливка местному повару явно сегодня не удалась.
— Вань, а ты знаешь что-нибудь про моего отца? — сел я на своей койке лицом к соседу.
— Слышал что-то, — ответил милиционер лениво.
— Что?
— Зачем тебе?
— Версию проверяю.
— Какую? — сразу сел в кровати Иван.
Я наклонил к нему голову поближе и спросил:
— А ты знал, что я два года тайком от своих с отцом встречаюсь?
За спиной что-то упало. Мы резко обернулись.
В дверях палаты стояла моя мать. У ее ног лежала авоська, по всей видимости, с моим ужином.
Глава 5
Четверг, 11.02.71 г. Святославская городская больница.
Она смотрела на меня, как на предателя. Я встал, поднял авоську. Проверил, не разбилось ли там чего. Дал ей время осмыслить происходящее. Взглянул мельком на Ивана, он старательно прятал глаза.
Я взял мать за локоть и молча повёл её в холл к подоконнику.
— Для меня это такая же неожиданность, — начал я издалека. Она молчала. — Тема отца у нас табу?
Она нехотя кивнула.
— Почему?
— Потому что предателей не прощают! — пафосно заявила она.
— Что он сделал? Кого предал? — спросил я как можно нейтральней.
— Меня. Инну. Тебя.
— Мне хотелось бы узнать, что между вами произошло, — я взял её сзади за руку чуть выше локтя. Запрещённый цыганский прием. Человек от этого волю теряет.
— Он бросил нас! — сказала возмущенно мать и замолчала. Я решил, что он ушёл к другой женщине. Но матушка продолжила — Уехал изыскателем в Якутию.
— Ну, это не бросил! — постарался как можно мягче возразить я. — Это уехал в длительную командировку.
— Слишком длительную! А потом там и остался!
— В Якутии? Он и сейчас там живёт?
— Не знаю.
— Почему ты не поехала за ним?
— Куда?! В Якутию?
— Ну, не знаю. Там же, наверняка, есть какие-то посёлки. Люди же там как-то живут.
— Понятия не имею, как они там живут!
— То есть, ты даже не попробовала к нему поехать? Даже летом?
— А должна была?
— Ну, не знаю, — наивно-невинно начал я. — Как там говорят: муж — иголочка, жена — ниточка. Куда иголочка, туда и ниточка.
— Мама сказала, туда ехать девять тысяч километров, зима восемь месяцев в году. Там маленький поселок, до ближайшего города четыреста километров, вода в реке, туалет на улице.
— Мама сказала, — пробормотал я. Всё понятно. — И ты испугалась.
— А не должна была? — спросила она с вызовом.
— Ты же не одна там была бы.
— Конечно! С маленькими детьми.
— Я про мужа вообще-то.
Поля замолчала. Расстроилась. Я провёл ладонью по её плечу и сказал:
— Ладно. Не расстраивайся так. Что сделано, то сделано.
Разбор полётов по поводу табу на встречи с отцом пока отложим. И чувствую, что это не с матерью надо обсуждать.
— Спасибо, что пришла. Ты хорошая мать. Я это сразу почувствовал, — сказал я ей искренне и обнял её.
— Ты очень странно разговариваешь, — сказала матушка, немного испуганно глядя на меня. — Изменился ты очень, Паша.
Я мысленно чертыхнулся. Надо как-то все же контролировать себя, не забывать, что здесь я пацан совсем. А то как бы реально родных не перепугать. Упекут еще в психушку полечиться на всякий случай.
Я пожал плечами и улыбнулся матушке, чтобы как-то сгладить неловкость.
Мать немного успокоилась и вскоре, попрощавшись, ушла. А я побрел, шаркая тапками, к себе в палату.
Иван где-то раздобыл свежую газету и читал Митричу вслух новости. Увидев меня он спросил:
— Ну, что?
— Нормально, — ответил я ему, и Иван продолжил читать газету.
Там речь шла о правилах приема стеклотары в магазинах и приемных пунктах. Иван с Митричем на полном серьезе и с большой заинтересованностью обсуждали этот вопрос. У меня поначалу эта ситуация вызвала небольшой ступор и улыбку, но потом начал вспоминать, что стеклотара была вполне себе такой важной статьей дохода в Советском Союзе. Бутылки сдавали все и денег за них можно было выручить вполне прилично. Мне, кстати, как школьнику, эта тема тоже должна быть близка. Это ведь реальная возможность зарабатывать карманные деньги.
В статье говорилось, что стеклотара должна приниматься в магазинах и приемных пунктах бесперебойно и в неограниченном количестве. Именно этот пункт в первую очередь вызвал возмущение у Митрича.
— Не принимают они ничего, — проворчал он обиженно. — Я принёс, меня послали.
— Здесь говорится, что должны принять, — ответил ему Иван. — Пишут, что раньше только специальные пункты принимали, а сейчас в любом магазине должны забирать.
Потом, еще что-то прочитав, он добавил:
— Тут еще пишут, что многие магазины не принимают пока стеклотару, потому что не соблюдаются гигиенические требования при ее сдаче. Бутылки должны быть чисто вымыты и надлежащим образом подготовлены. А еще во многих магазинах пока нет места для организации приема стеклотары. А еще нет общих правил приема.
— Может, ты не вымыл бутылки? — предположил я. — Вот тебя и послали.
— Тихо, — прервал меня Иван. — Тут ещё пишут, что тара должна быть без этикеток. Митрич, этикетки снимал?
— Ничего я не снимал.
— Тогда сам виноват, — сделал вывод Иван и продолжил чтение.
— Вот, жулики, — воскликнул Митрич.
— Ну, их тоже можно понять, — возразил ему Иван, — правила есть правила. Сказано — чистые бутылки без этикеток, значит надо соблюдать. Кто ж их в магазине отмывать за нас будет.
Митрич на это только вздохнул и обиженно засопел. По его лицу было видно, что в целом он конечно все понимает, но как говорится «осадочек остался».
Иван тем временем продолжил читать статью дальше.
— О, Митрич, это еще не все, — добавил он. — Похоже, что еще долго будут перебои с приемом стеклотары. Тут пишут, что под это дело начали расследование условий хранения продукции в магазинах и много нарушений нашли. В одном магазине в холодильнике хранились хлеб и лимоны, а жир и рыба хранились вне холодильника, открытыми. И тут же еще и бутылки сданные лежали. Представляешь?
— Да, бесхозяйственность это, — покивал головой Митрич, — испортится же рыба. Разве можно так?!
— Естественно, лимоны-то подороже жира будут. За них и спросят, если что, — проворчал Иван, отложил газету и вышел в коридор, предварительно погасив свет. Осталась гореть только дежурная лампочка.
Я устал и с удовольствием растянулся на своей койке. Хотелось спать, глаза закрылись сами собой. В голове роились беспорядочные мысли: от причин Пашкиного неудавшегося суицида до отъезда отца. Хотелось поскорее прояснить все эти вопросы, чтобы понимать, как действовать дальше вообще. Что могло толкнуть шестнадцатилетнего парня на такой глупый поступок? Это какие-то подростковые переживания? Или это как-то связано с отцом? Почему отец вообще уехал? Десять лет он же прожил здесь с матерью, чем-то тут занимался. Зачем надо было всё бросать и ехать за девять тысяч километров?