ольского субботника и участия в демонстрациях в дела комсомола не влезал. Вот откуда бы я и узнал? Блин, неудобно-то как! Пришел комсорга жизни учить, а на самом деле рассказал ему бородатый анекдот.
— Ты не тушуйся так! — заметил флегматично Сатчан, — никаких претензий — напротив, я доволен, что ты сам, по сути, с нуля придумал то, что изобрели только девять лет назад. Это серьезная заявка!
Нет, решительно, этот парень умеет работать с людьми. Снимаю шляпу! Сатчан только что вырос в моих глазах.
— Можно еще из деревьев надпись сделать «Ленин», «КПСС» или «ВЛКСМ», — продолжил я, — такое уже делали, но мимо этого, ясное дело, центральная пресса не пройдет. И корреспондента пришлют, и фото сделают, и передовицу опубликуют в одной из самых серьезных газет. Региональной прессой не ограничится.
— А вот это уже интересно! — сказал Сатчан, — впрочем, и по «Комсомольскому прожектору» идея правильная, здесь этим никто серьезно не занимается, только для галочки. А можно же развернуться как следует. Как ни жаль, можно было и прямо здесь, на заводе, развернуться, если бы знать раньше, что тут целая сеть расхитителей обосновалась. Был бы огромный плюс!
А вот тут он прав — надо было мне раньше подумать. Свести его с ОБХСС, сразу, как он приехал, и предложить помощь в расследовании. Да, упущенная возможность! Но мне теперь не стоит точно рассказывать, что я был в курсе происходящего, комсорг точно расстроится. Впрочем, я и не собирался.
— А ты потянешь эти расследования? — спросил Сатчан, — впрочем, раз тебя в бухгалтерию взяли, то, видимо, понимаешь, что предлагаешь. Пишу для проработки обе инициативы! Спасибо!
И он взял ручку и открыл блокнот, собираясь сделать запись. И посмотрел на дверь со значением — мол, можем заканчивать.
— Есть еще несколько идей, — сказал я, к его удивлению.
— Ну-ка, излагай! — загорелся Сатчан.
Рассказал ему по игры по мотивам сражений советской армии — он неподдельно заинтересовался. Но предложение про организацию конкурсов передовиков оставило его равнодушным. Тогда я решился:
— Есть еще одна идея. Но это уже прямо идеологическая бомба. Она взорвет умы в Москве, и твоя фамилия с гарантией прозвучит в Политбюро. Огромные перспективы!
Сатчан подобрался, и даже взгляд у него стал хищным. Он в силу своего аппаратного опыта понял, что я не шучу и не преувеличиваю. И что-то у меня есть почище переизобретения «Комсомольского прожектора».
— Но хочу сразу договориться, чтобы не было потом недопонимания и разных нежеланных проблем. Я на авторство этой идеи не претендую. Я никогда не всплыву нигде и не начну говорить, что это я придумал, а не ты. Могу даже честное слово дать, а если хочешь, то бумагу написать, что не имею к ней никакого отношения.
Сатчан кивнул. Он понял, о чем я. И смотрел на меня теперь немножко даже восхищенно.
— Тебе точно шестнадцать лет? Откуда понимание таких нюансов? — спросил он меня.
— Умные люди говорят, а я прислушиваюсь, — сказал я, — мы поняли друг друга? Меня не надо будет отсылать подальше, где меня никто не услышит. Не надо рушить мою карьеру, следя за тем, чтобы я не занял должность, с которой мои претензии на авторство будут звучать весомо. Я дарю эту идею целиком и полностью с одной просьбой реализовать ее по максимуму. Чтобы она заиграла всеми красками.
— Но почему ты отказываешься от возможной славы? — Сатчан был подозрителен.
— Меня вот вообще никак не прельщает карьера в комсомоле или партии, — пожал плечами я, — я готов оказать содействие, но хочу работать в сфере народного хозяйства. Со временем стать директором или замдиректора завода, к примеру. Но никаких освобожденных должностей, никакой партийной карьеры. Экономика — то, что меня интересует больше всего.
— Ну, я к этому могу отнестись только с уважением, — сказал Сатчан, — стране нужны и замдиректора, и директора! Я тебя понял, договорились, излагай!
Я изложил. Со всеми деталями. Красочно расписал, как вслед за живыми ветеранами могут идти родственники погибших с их фотографиями. Какой это будет иметь мощный идеологический эффект — советские воины всегда в строю! Комсорг проникся. Очень проникся. Не то что не перебил меня ни разу, пока говорил, а слушал меня так сосредоточенно, как евреи пророка Моисея. И даже когда я закончил, молчал с минуту, продолжая что-то калькулировать в голове. А затем сказал:
— Я думал, что ты перегнул про идеологическую бомбу… Но ты прав — это взорвет Москву. Спасибо, Паш! Ты, наверное, считаешь меня карьеристом, но я добро помню!
Глава 3
Не имей я жизненного опыта, то, слушая сейчас Сатчана, я б даже проникся и поверил. Но в моей длинной прежней жизни не раз были такие сцены. Когда я очень помогал кому-то, и этот человек чуть ли не клялся в вечной дружбе, любой помощи, когда бы то ни было, едва она мне понадобится. Вот только, из всех говоривших это, только один человек чем-то и помог, когда реально помощь понадобилась. Остальные нашли веские причины обо всем позабыть. И это, увы, в человеческой природе. Когда ты чего-то добился, хочется быстро забыть, кому ты этим успехом обязан. Потому как тогда это будет уже не совсем твой успех, а это больно бьет по самолюбию.
Так что к словам Сатчана, что он добро помнит, я серьезно не отнесся. Поможет поступить в МГУ или МГИМО — уже хлеб. А лучше всего, если он будет помнить о том, что я могу быть снова полезен однажды. Только это и сделает возможной какую-то благодарность с его стороны в будущем. С расчетом на то, что я еще что-то ценное для его карьеры придумаю.
— Да нет, я не думал о тебе плохо! — не моргнув глазом соврал я, — я что рекомендую, тебе нужно застолбить за собой эту инициативу просто железно, чтобы никто из вышестоящих товарищей ее себе не смог присвоить, оттеснив тебя.
— Да уж, такая опасность определенно есть! — немедленно согласился Сатчан, — правда, есть еще один вариант — найти такого могущественного соавтора инициативы, чтобы никто не посмел ему вызов бросить! Но тут надо серьезно думать, чтобы он сам меня не слил…
— Как вариант — да. Но если решишь выдвигать инициативу в одиночку, то стоит озаботиться доказательством авторства. Вызвать, к примеру, корреспондента какой-нибудь «Брянской правды», накрыть ему хорошую поляну, чтобы благодарен был. И дать ему для публикации готовую статью со всеми деталями инициативы «Бессмертного полка». И тогда, если кто-то в Москве начнет фантазировать о том, что это его идея — всегда можно положить на стол ответственных товарищей этот номер газеты.
— В Брянске нет «Брянской правды». Но есть две подходящие газеты — «Брянский рабочий» и «Брянский комсомолец» — задумчиво сказал Сатчан.
Я энергично кивнул, не став больше ничего говорить. Пусть человек в тишине подумает.
Сатчан подумал. Потом торжественно встал. Я тоже встал — когда начальники с таким видом встают, то обычно начинают вручать ордена, медали и путёвки в дома отдыха — сидеть невежливо. Но ограничились тем, что Сатчан крепко пожал мне руку и сказал:
— Спасибо, тезка, ты меня очень выручаешь! Не забуду!
И на этом мы расстались.
Сатчан долго неподвижно сидел после ухода Пашки. Практически неподвижно, хотя это и было ему несвойственно. Впервые его посетили сомнения. Кто такой этот чудесным образом появившийся на их заводе Павел Ивлев? Что это за школьник, так хорошо разбирающийся в сложных интригах и способный генерировать невероятно многообещающие идеи? Как это вообще возможно?
Сатчана посетила неприятная мысль, что это может быть подстава. Мог ли кто-то из его конкурентов решить окончательно добить его, подослав к нему этого Пашку? Сатчан живо представил, как он, по совету Ивлева, вызовет к себе корреспондента «Брянского комсомольца», расскажет о «своей» идее «Бессмертного полка», а через пару дней после того, как статья выйдет, открыв «Известия» или «Правду» увидит фельетон про зарвавшегося комсорга из Брянской области, нагло ворующего идеи школьников. И все, прощай карьера — после такого быть ему комсоргом колхоза в Якутской АССР, забыв о мечте вернуться в Москву на теплую должность. Сатчан, правда, не знал, есть ли в Якутии колхозы, но в любом случае не испытывал никакого желания лично проверять их наличие в результате такого хитрого хода конкурентов.
Забыв о том, что его волновало сильнее всего с утра, о громком деле с масштабными хищениями, Сатчан погрузился в прикидки, кто бы мог так его ненавидеть, чтобы с ним так поступить, подослав Пашку. Были, конечно, у него враги, как без этого, но вот таких, чтобы зайти настолько далеко и с таким нетривиальным ходом, он никак припомнить не мог. Те, про которых он знал, были вполне удовлетворены его позорной ссылкой в Брянскую область — по московским меркам, он уже упал ниже некуда. В результате долгих размышлений так никого и не смог припомнить настолько злобного и умного, чтобы все это организовать. Но все же решил, что, во-первых, надо разузнать побольше о Павле Ивлеве, чтобы решить, может ли он вообще быть подставным засланным казачком, и, во-вторых, подстраховаться с этой инициативой «Бессмертного полка».
По поводу второго момента у него сразу нарисовался неплохой вариант. Осталось решить, как побольше разузнать о Павле. Идею обратиться к Галие Сатчан было отверг — насколько он понял, она с Павлом познакомилась примерно тогда, когда и он сам. Но затем, подумав, все же решил, что в ней есть смысл. Парень явно в нее влюбился, поэтому мог ей проболтаться о чем-то, что для самой Галии не важно, зато Сатчану может дать какие-то дальнейшие догадки… Только надо придумать сначала, как так ее расспросить, чтобы Пашка не насторожился…
— Надеюсь, теперь у твоего босса настроение будет получше, — сказал я Галие, поцеловал её и пошёл к себе в бухгалтерию.
У нас, к моему удивлению, толпились женщины, знакомые мне и не очень.