Рядом моментально оказалась ещё одна сотрудница и, широко улыбаясь, пригласила их следовать за ней.
Лёха не мог поверить собственным глазам. А когда в номер принесли шампанское в ведёрке со льдом, хрустальные бокалы и меню и предложили выбирать всё, что захочется, Лёха попросил-таки позвать администратора Бирюкова.
Глава 18
Москва. Квартира Ивлевых.
Воскресенье провели в семейной обстановке. С утра приехали Марат с Русланом, часов до двенадцати просидели у нас, а потом Марат проводил брата на обратный поезд.
— Завтра на дежурство заступаю, а во вторник сменюсь и к тебе, — пообещал Руслану Загит, прощаясь.
На выходные приехал домой Иван Алдонин. Зашёл рассказать, что антропологи определили возраст женщины в двадцать — двадцать пять лет, а ребёнку, девочке, было около двух с половиной лет.
— Повреждений на скелетах не обнаружено, — рассказывал Иван. — Или они умерли от болезни, или были задушены.
— Или утонули, — подсказал я. — Река же рядом.
— Ну, короче, ни переломов, ни зазубрин, как от мечей на скелетах воинов, нет.
— А на отравы какие-нибудь не проверяли? — поинтересовался я.
— Проверяют, — кивнул Иван. — Но в костях быстродействующие яды не сохраняются. А длительное отравление каким-нибудь свинцом повлияло бы на развитие ребёнка, а он по возрасту развит, только ростом немного уступает стандарту, но там и мама была невысокая.
— Понятно. А что со сроками? — поинтересовался я. — Когда планируете завершить?
— К Новому году, лично я, уже планирую вернуться в Москву, — ответил Иван.
— Отлично. Маякни мне обязательно, когда нам можно будет начинать проектные работы и всё остальное.
— Конечно, — пообещал он.
— А что это за трупы? — спросил Ахмад и только тут я обратил внимание, на потрясённую маму. Они с Ахмадом сидели тихонько рядом, и, открыв рты, слушали нас. — Со времён войны?
— Да нет! Это курган одиннадцатого века, — поспешил объяснить Иван. — Там собираются музей строить, поэтому сначала раскопки произвели. Так положено.
— Это сколько же они там пролежали? — оживилась мама. — Тысячу лет?
— Почти, — улыбнулся я. — Мы их могилу потревожили, хотим там же и перезахоронить.
— Это правильно, — кивнул Ахмад.
— А всё, что нашли при них, в экспозиции будущего музея останется, — добавил я.
— А что при них нашли? — заинтересовалась мама.
— Женские украшения, — ответил Иван. — Люди были не простые. Из богатых.
— Как интересно!
— Вот весной стройка начнётся, мне надо будет там периодически появляться, можем как-нибудь все вместе и съездить, — предложил я.
— Обязательно съездим, — согласился Ахмад, видя, как у мамы глаза загорелись.
Это они ещё не видели, какие там места, какая там красота. Специально ничего рассказывать заранее не стал. Пусть сами всё увидят своими глазами.
Пошли с Загитом гулять с детьми. Ну, как гулять? Сидели с ним на лавке и трепались в обнимку с переносками. Тестя очень беспокоила предстоящая беседа с женой.
— Она вполне может отказаться от размена. Чисто чтобы мне насолить за развод, — поделился он со мной своими опасениями. — Дом Ахмада так жалко упускать… Тем более, он нам пятьсот рублей скинул.
— Да найдём деньги, знакомых полно, есть, слава богу, у кого занять, — успокоил его я. — Настин дом они пусть уже выставляют на продажу. А насчёт Оксаны… Позиция ваша сильная, пусть лучше часть квартиры сыну достанется, чем на эту площадь исполком к ней чужих людей подселит. Не накручивайте себя заранее.
Тут во дворе показался Родька. Вид у него был хмурый, шёл задумавшись, глядя себе под ноги, и совсем не глядя по сторонам. Непохоже на него, обычно он парень любопытный…
— Родион, — окликнул его я, чувствуя, что он сейчас пройдёт мимо нас.
— О, Паша. Здрасьте, — кивнул он Загиту и подбежал ко мне. — Привет.
— Ну, и что случилось? — спросил я. — Двоек нахватал?
— Нет, — удивлённо посмотрел он на меня, мол, ещё чего и стал заглядывать ко мне в переноску. — Это Андрюшка или Русланчик? — прошептал он, вглядываясь в личико.
— Это надо на затылок смотреть, а не на лицо, — рассмеялись мы с Загитом.
Родька уселся между нами на лавке, болтая ногами. Монотонность его движений навела меня на мысль, что он опять погрузился в свои невесёлые мысли. Расспрашивать больше не стал, было у меня ощущение, что он сам вот-вот должен начать разговор.
— А что бы вы сделали, если бы ваши знакомые что-то плохое сделали? — спросил он наконец.
— Смотря, что именно плохое, — переглянулись мы с Загитом.
— Ну, или ещё не сделали… А если б сделали?
— Например, что? — спросил я, удивленный этой путаницей в его словах.
— Да, пока, ничего… ерунда, — внезапно смутился Родька и поднялся. — Я домой.
— Пока…
Не влип бы во что-нибудь нехорошее, — подумал я, озадаченно посмотрев ему вслед.
— Маленькие детки, — перехватил Загит свою переноску. — Маленькие бедки. А представляешь, у тебя таких двое будет?
— А четверо каково? — многозначительно взглянул я на него.
— О-оо! Такое бывало! — покачал головой тесть. — Ну, там окна били это я, вообще, не считаю. Рафик с одноклассником как-то карбида в школу притащили, такую вонь устроили. Марат портфель девчонки одной на плафон в классе под самым потолком повесил шваброй, а снять не смог, зацепилось там что-то. Руслан птенца по дороге в школу подобрал, в портфель посадил и кормил его там крошками, а он на уроке чирикать начал.
Тут меня уже смех разобрал. Представил себе эту картину. Учитель в тишине по классу ходит, тему объясняет, а тут, вдруг, чирикнул кто-то. Ну, думает, показалось, дальше объясняет. А тут опять…
— И чем всё закончилось? — сквозь смех спросил я.
— Учительница ругаться начала, подумала, дразнит её кто-то из учеников. Директора позвать пригрозила. Ну, дети Руслана и сдали…
— А Галия? — не мог не спросить я.
— Как она дралась в школе в младших классах! — трагически подняв лицо к небу, покачал головой Загит, — дома трое братьев, постоянно драки, к которым она подключалась. Привыкла, вот и решила, что это нормально, едва заденут, тут же в атаку идти. И девчонок держала в своем классе в кулаке, и парней. Узнал потом еще от учительницы, что, если кто выходил из повиновения, она не стеснялась и братьев позвать, чтобы приструнить бунтовщика.
Меня вообще пробило на смех. Фыркаю, а сам боюсь малых разбудить. А Загита не остановить, он же о своем самом большом счастье в жизни рассказывает, о детях.
— Как мне было стыдно перед учительницей! — продолжал тем временем он, — она какие только наводящие вопросы не задавала мне, пытаясь понять, как девочка может с кулаками бросаться на других детей, даже из классов постарше. И так стремиться в атаманы. Она, кстати, так себя и называла, без шуток! Атаман третьего «Б».
Чувствую, много бы компромата собрал на жену, но мое фырканье все же дало эффект. Мои мальчишки начали просыпаться и, пока они не устроили ор на весь подъезд, мы поспешили отнести их домой.
Остаток дня решил посвятить запискам для Межуева, а то в среду крайний срок для сдачи. Но мыслями нет-нет да возвращался к разговору с Родькой. Что там его приятели такое затеяли, плохое? Думал, думал и не выдержал, пошёл к Гончаровым. Какие тут аналитические записки, когда перед глазами лицо Родьки стоит…
— Привет, — улыбнулся я удивлённому Грише, открывшему мне дверь. — А Родька дома?
— Дома, — кивнул он и позвал сына.
— Родион, пошли, поговорим, — обнял я его по-дружески за плечи. — Беспокоюсь я.
Мы сели на кухне. Гриша, естественно, тут же уселся рядом с очень встревоженным видом.
— Не стоит, Родь, всё пытаться решать самому. Надо советоваться со взрослыми, — начал я издалека. — И не потому, что мы такие умные. А потому, что мы сами когда-то были мальчишками, сами через всё это прошли, глупостей наделали, знаем уже, что и чем может закончиться. Понимаешь?
— А что случилось-то? — обеспокоенно спросил Гриша.
— Пытаюсь выяснить, — многозначительно посмотрел я на него. — Что тебя беспокоит? Рассказывай, Родька. Одна голова хорошо, а три лучше. Что-нибудь придумаем все вместе. Что ты имел в виду, когда спрашивал, чтобы я сделал, если бы мои знакомые что-то плохое сделали?
— То и имел ввиду, — затравленно взглянул на меня Родька. — Плохое.
— Ну так что, например? — добивался я от него конкретики, тормозя взглядом обеспокоенного Григория.
— Ну, например, дядьку пьяного обворовали, — сдался он под нашим давлением.
— Твою мать! — воскликнул Гриша. — И много денег взяли?
— Семьдесят рублей с копейками.
— Ого, — воскликнул я. — Похоже, получку у мужика выгребли. Потратили уже?
— Не всё. Сигарет с фильтром накупили, портвейна, клюшки новые, — начал, наконец, рассказывать он. — Нам, младшим, десять рублей дали на конфеты и газировку. Сами в кино ходят вторую неделю каждый день.
— И где эти десять рублей? — строго посмотрел на сына Григорий.
— У мальчишек наших, — пожал плечами Родька и испуганно посмотрел на отца.
— Уши оборву! — вскочил тот из-за стола.
— Подожди! — остановил я его. — Так нельзя. Старшие ребята на Родьке потом отыграются по полной программе.
— Вот, лоботрясы! — с досадой проговорил Гриша, но разумность моего аргумента осознал и вернулся за стол. — Если их не остановить, втянутся, и, рано или поздно, попадутся и сядут. В любом случае, надо в детскую комнату милиции сообщить. Мальчишки эти потом спасибо ещё скажут, что от тюрьмы их отвели.
— Это если они вырастут и осознают это, — возразил я. — А пока это случится, годы пройдут, они Родьку за это время со свету сживут, предателем будут обзывать. Надо так всё сделать, чтобы никто на него и подумать не мог. Ты понял, Родион? Никого не упрекай. Но и сам не участвуй в этом пире во время чумы.
— Да вы что? Какой пир? Я ни конфетки не взял!
— И это правильно, — похвалил я его.