– Товарищи! Мокроусов и его супруга, действительно, ранее были приписаны к нашей поликлинике партактива. К сожалению, у нас ограниченное количество тех, кто может прибегать к ее услугам. Поэтому недавно было принято решение об изменении числа сотрудников, которые приписаны к поликлинике партактива.
– И кем же было принято это решение? – спросил тут же Ильдар.
Молодец, не спросил бы он, я бы сам задал этот вопрос. Тем более я уже понял по этому взгляду на Гостинского, который она кинула, что явно не удалось ему ее уговорить взять хоть какую-то вину на себя. Значит, все правильно, надо просто ее разговорить, и есть шанс, что она все расскажет, как было на самом деле.
– Решение было принято на партийном собрании. – сжато ответила заведующая поликлиникой.
Да, явно не смогли её уговорить взять вину на себя. Парторг попытался её подставить, еще когда мы в первый раз расспрашивать начали, но нашла коса на камень. Ну и правильно, это же явно не её уровня решения. Ей что есть этот Мокроусов в её поликлинике, что нет этого Мокроусова – вообще без разницы.
Все посмотрели на парторга, тот, кашлянув, не стал дожидаться, когда его пнёт первый секретарь, и заговорил:
– Да, товарищи, я и сам уже поднял архивы наших заседаний и обнаружил, что такое решение было действительно принято. Как правильно отметила Алоиза Семеновна, поликлиника не резиновая, всех обслуживать не может.
Я уже не стал сдерживаться, да тут же и сказал:
– А не подскажете ли, уважаемый парторг, почему вы приняли решение исключить именно главного редактора с его супругой из списка пациентов данной поликлиники? Почему вы, если являетесь настоящим коммунистом, не начали с себя и со своей супруги?
Надо было видеть, как все чиновники, а не только парторг, сидевшие напротив нас, задёргались. Марк расплылся в улыбке, Ильдар довольно дёрнул кончиком рта, а парторг бросил короткий взгляд на первого секретаря горкома. Тот сделал вид, что вовсе не замечает этого взгляда: мол, выплывай сам, как хочешь.
Парторг в рубку идти не стал, понимает же прекрасно, что против делегации из Кремля не потянет. А уже раз и первый секретарь горкома его не собирается поддерживать, то и подавно. Так что тут же заявил покаянно:
– Да, товарищи, мной была допущена преступная близорукость! Вы правы, надо было не сокращать чрезмерное количество пациентов за счёт редактора газеты с его супругой, а самому с моей супругой показать пример для экономии расходования средств поликлиники. Так что, простите, товарищи, это была моя ошибка.
– Так давайте прямо сейчас её исправим, – предложил Марк. – Давайте вы со своей супругой выйдете из поликлиники партактива, а главного редактора газеты «Северный рабочий» с супругой мы введём туда обратно на обслуживание. Что скажете, товарищ парторг? Готовы исправить свою ошибку?
– Да, конечно, товарищи, – ответил тот, – мы с супругой немедленно так и поступим.
– Отлично, – сказал Марк, – а мы со временем проверим, как оно всё тут у вас после нашего визита будет исправлено, товарищи. Внесем в график проверок даже нашей группы, чтобы точно не запамятовать. Верно, Ильдар Ринатович?
– Верно, Марк Анатольевич. Товарищи, мы сегодня рассчитываем еще в Москву вернуться, так что давайте ускоряться, – сказал Ильдар. – Если с поликлиникой разобрались, то давайте теперь посмотрим, что можно сделать по путёвкам. Готовы ли в профкоме сказать, что это совершенно нормально, когда больной бронхиальной астмой ребёнок полтора года не получает никаких путёвок для санаторно-курортного лечения? Чтобы там ни было с заявлениями – потеряны или они не потеряны. У меня вопрос к вам, товарищ профорг – нормальная ли эта ситуация?
Профорг уже ни на кого не смотрел; понял, что первый секретарь заботится только о себе и вытягивать его не будет, так что решил пойти по той же самой тропе, по которой только что прошёл парторг. Тропе самобичевания.
– Согласен, товарищи, – заявил он. – Это грубое упущение в моей работе как профорга. Я должен был позаботиться о том, чтобы эти путёвки были выделены даже без всякого заявления со стороны товарища Мокроусова. Мы немедленно исправим эту ситуацию. Нам как раз на днях поступила путёвка в спелеолечебницу в Солотвине на территории Украинской ССР; мы немедленно рассмотрим на заседании нашего профсоюзного комитета выделение этой путёвки на три недели для ребёнка главного редактора Мокроусова. Также присмотрим путёвки для восстановления здоровья самому товарищу Мокроусову и его супруге.
– Я думаю, с учётом того, что эти путёвки не выделялись полтора года, будет совершенно справедливо, если следующие полтора года ребёнок с его родителями будут для восстановление своего здоровья в рамках санаторно-курортного лечения получать путевки каждые полгода? – предложил я. – Как вы считаете, это будет справедливо
– Да, конечно, – ответил тот, достав платок из кармана и протирая вспотевшую лысину. – Уверен, что этот вопрос мы сможем решить.
– Ну а потом, я думаю, – сказал я ему, – будет справедливо, если ребёнок с таким тяжёлым заболеванием будет получать путёвки по санаторно-курортному лечению раз в полгода, а товарищ Мокроусов с супругой раз в год. Правильно, товарищи? – снова обратился к местным чиновникам.
– Конечно, конечно, – заверил меня Гостинский.
***
Москва, общежитие МГУ
Луиза сидела в своей комнате в общежитии и пыталась упаковать вещи, собранные для поездки на картошку. Когда она сложила на кровати все, что ей может потребоваться, получилась очень внушительная гора вещей. Было очевидно, что все взять с собой не выйдет. Поэтому сейчас девушка сидела и пыталась понять, без чего сможет обойтись в ближайший месяц. Ситуация осложнялась еще и тем, что не было уверенности в условиях, в которых предстоит жить.
Понимая, что, не имея опыта таких поездок, она может оказаться в сложной ситуации, Луиза предварительно собрала информацию о поездках на картошку, расспросив студенток старших курсов. Повезло, что ее новые знакомые из числа немецких студенток были очень общительны и знали много русских.
Старшекурсницы объяснили Луизе, что поездки на картошку очень сильно отличаются друг от друга. Все зависит от того, куда попадешь. Некоторые девушки рассказывали, что жили во время поездок во вполне комфортабельных домиках в пионерском лагере и питались трижды в день в столовой. А были и такие, кто во время поездок на картошку спал на полу в сельском клубе, а еду готовили сами по очереди на примусах, а иногда на кострах, как в походе в лесу.
Послушав эти рассказы, Луиза начала понемногу паниковать. Она никогда не любила походы и совершенно не была готова к бытовым неурядицам. Жизнь без возможности принять вечером горячий душ казалась ей очень тяжелой и в корне неправильной. Но она уже согласилась ехать, так что отступать было нельзя, поэтому помимо информации об условиях проживания она попросила у старшекурсниц еще и несколько советов по поводу того, что лучше надеть. И тут выяснилось, что из предложенного ей списка у нее почти ничего нет. Весь ее гардероб был подобран из расчета на жизнь в столице, а не на сбор урожая в неизвестном советском колхозе. Так что Луиза с парой подруг пробежалась по магазинам в надежде купить недостающее. Купили ей в итоге только тяжелые и неудобные резиновые сапоги и мрачноватого вида спортивный костюм, который она сама никогда бы не выбрала и на себя не надела в обычных обстоятельствах.
– Зато его не жалко, – уверенно заявила Лиза, одна из старшекурсниц, которая просвещала Луизу об особенностях местных выездов на картошку, а потом предложила помочь с покупками. – Увидишь, что он очень тебе пригодится, еще спасибо скажешь, – уверенно добавила девушка.
– А сапоги только такие? – неуверенно спросила Луиза девушку.
– А что с ними не так? – удивленно посмотрела на нее Лиза. – Сапоги как сапоги. Обычные.
– Они тяжелые очень, – пожаловалась Луиза, удержавшись от ремарки о том, что сапоги еще и страшненькие.
– Ну да. Но они все такие, это же резина, – пожала плечами Лиза.
Больше ничего из списка Луиза покупать не стала. Вещи в магазинах ей категорически не нравились. А покупать что-то, что пригодится только на этот месяц и потом выбрасывать, ей казалось нерациональным. Подберу что-то из того, что у меня есть, – решила Луиза, – просто буду носить аккуратно и все. Всего-то четыре недели, не такой и большой срок…
***
Москва, завод «Серп и молот»
Ваганович решил прогуляться после обеда, и уже пошел к двери, когда она открылась и на пороге появился Мыльников.
Мыльников намылился ходить к нему чуть ли не каждый день, как к себе домой. И изрядно ему уже надоел, честно говоря. Но тем не менее деньги на нём Ваганович делал неплохие. Так что деваться некуда – придётся потерпеть очередной его визит и болтовню, которую невозможно заткнуть. Иной раз и голова начинает болеть после его очередного визита.
Постаравшись скрыть своё неудовольствие от нарушенных планов, он любезно улыбнулся и сказал:
– Здравствуйте, Алексей Владиславович. Какими судьбами к нам?
– И вам не хворать, Аркадий Павлович! Да вот, появилось время. Решил заскочить к вам, уточнить, как у вас дела?
– Прекрасно. У меня все прекрасно, Алексей Владиславович.
Чем черт не шутит? – подумал Ваганович, – может, удастся его вытащить на прогулку хоть?
– Может быть, по двору прогуляемся? А то надоело сидеть всё время взаперти. – предложил он.
– Да я бы с удовольствием, Аркадий Павлович. Да вот, к сожалению, прихромал, только немножечко и хожу вот по заводу.
Он, правда, совсем не хромая вошел. Но что ж поделать? Не будешь же ему прямо говорить, что он врёт.
Так что Вагановичу пришлось окончательно отказаться от планов на небольшую прогулку после обеда. А жаль, говорят, она пользительна для здоровья.
Смирившись со своей судьбой, он спросил Мыльникова:
– Может быть, что-то новое расскажете, Алексей Владиславович?