Это папа. Он наконец вернулся. Он здесь, и мы собирались двигаться дальше. Счастье заполнило меня, пока я не подумала, что взорвусь, и высвободились слезы гнева. Если бы я заплакала, он бы одарил меня Тем Взглядом, как будто я была сентиментальной девчонкой, и он не знал, что делать. Но я не могла остановиться. Теперь я смогла признаться себе: я боялась, что не выберусь отсюда.
Теперь было безопасно.
Я свернула свитер, как если бы складывала его в коробку. Он был здесь! И это означало, что мы уезжаем.
Я не могла дождаться!
Глава 25
Белые стены. Солнечный свет. Запах лимона, чистящего средства, свежего воздуха. Мои глаза приоткрылись, вбирая каждую мелочь. Я долгое время лежала там, просто смотря, необычайно онемевшая.
Я слышала чье-то дыхание, и горячее, молниеносное облегчение прошло через меня. Грейвс? О, спасибо Господи! Мне так много надо тебе рассказать!
Я медленно перевернулась. Моя спина напряглась, руки и ноги тоже. Шея резко заболела. Я чувствовала себя покрытой коркой и потной, кожа скользила по чистым простыням. Я была только в нижнем белье, и больше ничего. Не было даже повязки на запястье, даже лифчика!
Как такое случилось? Потолок был в белой штукатурке, с постоянно повторяющимся скульптурным рисунком бриллиантов и роз. Другая Школа была более грязной — грязь в углах, маты в комнатах для спаррингов использовались до тех пор, пока не развалятся, в раздевалке для девочек повсюду плесень, и даже хлорка не способна убрать такого рода вонь.
Но не здесь. Здесь, в Главной Школе, все сверкало и было чистым, мне стало интересно на этот счет. Я никогда не видела, чтобы кто-либо убирался. Вы бы подумали, что здесь орудовала армия швейцаров.
На белой тумбочке с длинными, тонкими ножками стояла лампа. У нее были хрустальные канделябры вместо абажура, и она все еще горела. Маленькие радуги, пойманные в отражениях, свет, отражающийся на медной, антикварной основе. Я поднялась на локтях, пялясь на лампу, как если бы она была космическим кораблем или типа того.
Где я, черт возьми?
Я ненавидела просыпаться с этим вопросом. Конечно, это клише, но это также глубокий источник ненадежности, проглатывающий любой отдых, который вы приобрели в течение ночи. Мой пульс подпрыгнул. Я медленно села, сжимая бледно-кремовый край простыни и подтянула к груди белый подол одеяла. Прохладный воздух касался моей обнаженной, потной спины.
Комната была небольшой, но прекрасной, на одной стене висели полосатые, сосновые книжные полки. Окна были огромными, открытыми и полными послеполуденного солнечного света, падающего на занавески и белое атласное сиденье у окна. В комнате стоял маленький, белый стол на ножках, неуклюжее, старинное, офисное кресло из бледной древесины было повернуто спинкой к окну и стояло напротив стола. Приоткрытая дверь показывала белую плитку и, что было вероятнее всего, ванную комнату. Другая дверь, должно быть, вела в коридор, потому что она была усеяна замками и заперта на засов. Шкаф с дверьми-зеркалами был также приоткрыт, и я увидела, что там висела знакомая одежда. Большой, белый комод с зеркалом и белым, атласным сидением, поверхность туалетного столика выглядела любопытно обнаженной напротив старинной, медной, украшенной причудливыми узорами рамы.
Какого черта?
В затененном пространстве между столом и книжными полками Кристоф сидел на полу. Его голова была откинута назад, шея вытянута, волосы в художественном беспорядке. Его глаза были закрыты, губы слегка приоткрыты. Он был в глубоком сне, и ружье — вероятно, то, с которым я его видела в Дакоте — лежало у него на коленях. Его руки лежали безвольно и изящно, и на нем был другой тонкий, черный свитер с V-образным вырезом и джинсы. Ноги вытянуты, носки ботинок немного ободраны, изношенная подошва образовывала V, и солнечный свет ласкал ее края.
Я поднялась, дотронулась до маминого медальона. Продолжала держать одеяло у груди, пока искала какую-нибудь одежду. Если ничего не выйдет, тогда я оторву кусок простыни, но...
Когда я кинула еще один взгляд на Кристофа, его глаза — голубые огоньки в тени книжных полок — были открыты. Его дыхание не изменилось. Не дрогнул ни один мускул. Он смотрел на меня, и Господи. Горячий поток проложил себе путь вверх по шее, обжигая мои щеки. Зажившие отметки клыков на запястье стали странно покалывать, и я убрала пальцы от теплого металла кулона.
Он слабо улыбнулся. Что-то в этой улыбке заставило почувствовать меня немного неудобно. Я с трудом сглотнула.
— Ты в безопасности, — наконец сказал он. И вот снова — нежный тон, а не его обычная слабая усмешка. Он никогда не говорил так, когда кто-то был рядом. — Северное крыло. Это комната принадлежала твоей маме. Я попросил их поднять сюда одежду. Твой компьютер и все остальное тоже принесут после того, как они просканируют и объявят все безопасным.
Я просто продолжало тупо сжимать одеяло и смотреть на него.
— На закате они проведут мой Судебный процесс. Хотя тебя это не должно волновать. Все будет хорошо, — он все еще не двигался, кроме век, быстро моргнул. — Кстати, доброе утро. Не хочешь позавтракать? Пообедать? Полагаю, сейчас время обеда. Во всяком случае для дневных.
У меня было тревожное ощущение, что мир снова ушел из-под моих ног.
— Грейвс. Пепел. Спиннинг, Дибс. С ними все хорошо?
— Сломленный в лазарете, успокоенный и сдержанный. С Робертом и Сэмюелем все хорошо. Сэмюель тоже в лазарете. У него дар к медицине.
Сэмюель? О, да. Дибс.
— Грейвс? И Бенжамин, Леон, ребята?
— С Бенжамином и его командой все хорошо, учитывая все обстоятельства, и они стоят в обоих концах этого коридора. Мы выясним график наставника, как только закончится это недоразумение, и...
Мне было все равно.
— Грейвс. Где Грейвс? — скажи мне, что нашел его. Но, думаю, я знала ответ.
Я просто хотела, чтобы он сказал, что я неправа.
Уголки его рта опустились, только немного, прежде чем вернулась его улыбка. В этот раз, это была легкая, жесткая гримаса.
— Никто не видел его, Дрю.
В груди все сжалось.
— Но...
— Каждый учитель и студент на стреме. Если только оборотень не спрятался где-то в общежитие, а Роберт клянется, что его там нет. Мы сосчитали всех, раненных и вообще, всех, кроме него. Серьезных потерь в этой атаке нет, слава Богу.
— О, Боже, — я нашла слово, из-за которого у меня кипело в горле.
Это было то же старое чувство. Одиночество. Он оставил меня, как мама, и бабушка, и папа. Куда, черт возьми, он ушел бы?
Я поняла после потрясения, что это не имеет значения. Он был в безопасности вдалеке от меня. Я просто никогда не думала, что он мог бы покинуть меня. Честно никогда.
Только теперь я ужасно, ужасно боялась, что он так и сделал.
— Что-то случилось? — Кристоф спокойно задал вопрос в заполненной солнечным светом комнате, и казалось, что он действительно хотел знать ответ. — Между вами двумя?
— Да. Нет. Не знаю. Полагаю. Слушай, я просто... это моя одежда? — и кто снял с меня лифчик? Мои щеки были, наверное, такими же красными, как волосы Кира, если красноту в них можно идентифицировать.
Кир. Господи. Холодная дрожь прошлась по моей спине. Он был в Совете, и он был на стороне Анны. Что если...
Кристоф в одно мгновение встал на ноги, ружье, которое он держал свободно и умело, было направлено в пол. Я бы беспокоилась, если бы кто-то расхаживал в моей комнате с ружьем, но он был профессионалом. И, по правде говоря, я была рада, что он находился здесь.
Он вернулся ради меня. Опять. Интенсивность облегчения была довольно странной. Когда вы провели всю свою жизнь будучи частью багажа, который коллекционируют люди, даже когда вы полезная часть багажа, и вы знаете, что они любят вас, вы чувствуете себя подобно золотистому ретриверу, когда кто-то возвращается домой.
Он схватился за открытую дверь, осторожно положил ружьё и отступил в сторону.
— Что-нибудь особенное или чтобы прикрыться? На твоей одежде была кровь носферату; Сэмюель разрезал ее, поэтому тебе было чуточку удобнее спать. Не думаю, что ты бы сильно возражала.
Ты смотрел? Но это был не тот вопрос, который я могла задать ему. Я могла бы разыграть это, как шутку, с Грейвсом, но не с Кристофом. С одной стороны он был в моем шкафу. С другой — у него было ружьё. И я все еще была красной и чувствовала, будто сделала что-то не так из-за того, что упала в обморок.
— О. Хорошо. Я, эм, хотела узнать это.
— Здесь, — он появился с охапкой одежды. — Что-то из этого, я думаю. Здесь есть что-то особенное, что бы ты хотела надеть? Или... здесь, посмотри, — он пододвинул стопку к ножкам кровати. Шесть футболок, две фланелевые рубашки, толстовка — Господи. Здесь была четверть моего гардероба!
— Кристоф...
Я впервые видела, чтобы он был хоть немного близок к волнению.
— Не беспокойся, я не буду смотреть. Видишь? — он сделал два шага назад, развернулся, как если бы был на параде, и пошел к шкафу. Поднял ружье и прошел к окну. Пока он стоял в солнечном свете, в его светлых волосах оживилось сияние.
Раньше я никогда не видела его полностью под солнцем. Светлые волосы превратились в золото, а текстура кожи сияла. Свет отразился от металла ружья. Его голова была опущена вниз, как будто он смотрел в окно.
То, что он сказал прежде, немного ускользнуло от меня. Комната моей мамы. На полосатых, сосновых полках стояли книги. Ее?
«Сделай это снова... Вперед, Бет. Я позволю тебе», — сон поднялся на поверхность из моей головы. Это было то, что бабушка называла истинным видением? Сны были скользкими, на них лучше не полагаться. То, что вы хотели, может превратиться в то, что вы видели, но это не значит, что так оно и было.
Но мне все больше снились сны о вещах, которые впоследствии оказывались правдивыми. Как, например, папа в длинном, бетонном коридоре, идущий к смерти. Как мама, прячущая меня в кладовке и собирающаяся драться с Сергеем.