Я его понимал. Для меня важно было присутствие Кендалл в зале суда, я чувствовал, что у меня есть поддержка, что я не один. Словно в этом сражении у меня был союзник. А вот моя дочь до сих пор в зал суда не ступила ни ногой. И это задевало. Свидания в больничной палате не хватило, чтобы заново выстроить отношения. И школа больше не могла служить оправданием: занятия кончились, когда выступала сторона обвинения. Думаю, я рефлекторно бросил взгляд в зал.
– Сейчас не время об этом беспокоиться, – прошептал я Андре, да и самому себе. – Нужно выглядеть сильным. Быть сильным.
Андре кивнул и постарался улыбнуться. Когда Дэвид, прихватив золотишко, дал деру, он не только Лакосса оставил ни с чем. К тому времени я уже получил чек за второй слиток в качестве дополнительной оплаты. Третий слиток нужен был к началу суда, но к тому времени золото исчезло. Итак, дело, благодаря которому я вначале планировал подняться, превратилось в благотворительность. Команде Холлера больше не платили.
Ровно в десять утра судья вышла из кабинета и заняла свое место. По традиции судья Лего, разглядывая Форсайта и меня, спросила, есть ли дела, которые нужно обсудить до появления присяжных. На этот раз были. Я встал, держа пакет документов, и сказал, что нужно рассмотреть и одобрить поправки к списку свидетелей. Она жестом подозвала меня к столу, и я передал ей копию нового списка, а потом, на обратном пути, кинул копию Форсайту. Я еще не успел сесть на место, как обвинитель поднялся и выдвинул протест:
– Ваша честь, адвокат применяет старый как мир прием, пытаясь скрыть имена настоящих свидетелей в море других имен. И досудебный список был огромен, а сейчас он добавил, по моим оценкам, от двадцати до двадцати пяти имен. Очевидно, что большую часть на самом деле даже вызывать для допроса не будут.
Форсайт указал списком назад, туда, где на стуле сразу за оградой сидел Ли Лэнкфорд.
– В списке появилось имя моего собственного следователя. И давайте-ка пройдемся… фигурирует уже не один, а целых два заключенных федеральной тюрьмы. Один… два… три тюремных охранника. А еще, похоже, имена всех жителей дома, где проживала жертва…
Внезапно он замолчал и швырнул документы, словно не на стол, а в мусорную корзину.
– Обвинение протестует, ваша честь. Мы считаем, что удовлетворить эту просьбу можно только в том случае, если нам дадут время просмотреть имена и установить их связь – если она вообще имеется – с рассматриваемым делом.
Протест Форсайта не стал для меня откровением. Наш продуманный план защиты мы прозвали «Марко Поло» – так и написали сверху на доске, которую водрузила Лорна на кирпичную стену зала заседаний. Открывал наш гамбит как раз список свидетелей. Форсайт прекрасно справлялся со своей ролью, хотя до сих пор – во всяком случае, не вслух – он не акцентировал внимание на одном, самом важном, имени.
Это имя затаилось там, в глубине, готовое взорваться словно бомба, и ждало лишь неверного шага со стороны обвинения.
Поднимаясь, чтобы ответить на возражение, я успел бросить еще один быстрый взгляд назад. Дочери снова не заметил, зато получил улыбку от Кендалл. Переводя взгляд, я на мгновение зацепился за Лэнкфорда. Он смотрел на меня с выражением, в котором шестьдесят процентов было «Какого фига?» и сорок стандартного «Да пошел ты». Я надеялся именно на эти шестьдесят.
– Ваша честь, – начал я, устремив наконец взгляд на Лего, – судя по протесту, мистер Форсайт уже знает, кто эти люди и какое отношение они имеют к рассматриваемому делу. Тем не менее защита рада предоставить время, чтобы проверить новые имена и дать соответствующий ответ. Однако прерывать процесс нет необходимости. Я планирую развлечь присяжных долгой вступительной речью, а потом начать со свидетелей, чьи имена были в исходном перечне и уже одобрены судом.
Казалось, Лего осталась довольной, что ей предоставили такое простое решение.
– Очень хорошо, – сказала она. – Завтра утром и начнем. Мистер Форсайт, к этому времени вам придется ознакомиться со списком и подготовить ответ.
– Спасибо, ваша честь.
Лего вызвала присяжных. Пока они рассаживались, я стоял, изучая свои записи. Судья объяснила, что я заранее просил выступить со вступительной речью в начале судебного процесса. Она напомнила, что мою речь не следует толковать как показания, а затем передала слово мне. Я отошел от стола защиты. Обращаясь к присяжным, я никогда не брал с собой записи, не читал с листа и старался по максимуму поддерживать зрительный контакт.
Судья еще раньше постановила, что во время вступительной речи и адвокату, и прокурору разрешено стоять прямо напротив скамьи присяжных. Все юристы знают, что это место – кладезь, но для меня оно всегда было испытательным полигоном. Испытательным не в юридическом смысле. Я говорю про испытание самого себя перед лицом присяжных, про то, что нужно показать им, кто ты есть и за что борешься. Для начала, если хочешь получить шанс доказать свою правоту, нужно заработать их уважение. Отстаивать обвиняемого нужно горячо, без обиняков.
Для начала я зафиксировал взгляд на присяжном под номером четыре. Мэллори Гледуэлл, двадцати восьми лет, редактор в киностудии – анализирует присланные сценарии. Когда опрашивали кандидатов в присяжные, я сразу понял, что она мне нужна. Я буду рассказывать историю, буду выстраивать логические связи. И ее аналитические способности придутся как нельзя кстати. Ведь в конечном итоге присяжные должны предпочесть мою историю, а не историю Форсайта. И я нутром чуял, что именно Мэллори Гледуэлл перетянет их на мою сторону.
Пока Форсайт представлял линию обвинения, я не сводил глаз с Мэллори. Не скрою, я наблюдал за всеми присяжными, пытался читать по лицам, пытался найти зацепки, которые подсказали бы, какие свидетельства или улики произвели на них наибольшее впечатление, к чему они отнеслись с недоверием, что их разозлило. В Мэллори я разглядел лидера. И догадывался, что ее способности разобрать по косточкам всю историю сделают ее голос значимым, возможно даже решающим в ходе закрытого обсуждения. Поэтому она была первой, с кем я встретился глазами, и должна была быть последней. Мэллори тоже посмотрела мне в глаза и при этом не отвела взгляда; похоже, интуиция меня не подвела.
– Леди и джентльмены, – начал я. – Не думаю, что здесь нужны какие-то официальные представления. Мы хорошо осведомлены об этом судебном процессе, и я уверен, все друг друга знаем. Поэтому я буду краток, так как хочу побыстрее перейти к сути дела. Перейти к правде: что же на самом деле случилось с Глорией Дейтон.
Я сделал два шага вперед, раскинул руки и положил их на ограду перед скамьей присяжных, пытаясь сделать общение между одним человеком и двенадцатью незнакомцами предельно тесным, словно один на один со священником. Каждый присяжный должен почувствовать, что я обращаюсь только к нему:
– Знаете, юристы любят придумывать для всего названия. Присяжных мы зовем «боги вины». Поймите правильно: мы уважаем и религию, и веру, просто это отражает суть. Вы – боги вины. Вы решаете, кто виновен, а кто – нет. Кто свободен, а кто – нет. Выполняете благородное дело и в то же время несете тяжелую ношу. Чтобы принять ответственное решение, вы должны обладать всеми фактами. Вы должны знать историю, правдивую историю. Целиком. И эту историю вы должны интерпретировать самостоятельно.
Я снова взглянул прямо на Мэллори Гледуэлл. Убрал руки с ограждения и отошел на место адвоката так, чтобы двенадцать присяжных и два дублера полностью оказались в поле моего влияния. Продолжая говорить, я невзначай передвигался вправо, чтобы большинство присяжных смотрели на меня слева.
– До сих пор вы слышали эту историю лишь с одной стороны – стороны обвинения. Теперь вы услышите и увидите ее с другой стороны. Вы поймете, что в этом деле две жертвы. Жертвой, конечно же, стала Глория Дейтон. Но Андре Лакосс тоже жертва. Как и Глорией, им манипулировали, им воспользовались. Ее убили, а Андре подставили, сделали его крайним.
Моя прагматичная задача – посеять в ваши умы семена сомнения. А когда дело дойдет до решения, виновен Андре или нет и у вас возникнут обоснованные сомнения, тогда ваша задача – признать подсудимого невиновным. В следующие несколько дней я выйду за общепринятые рамки и поведу вас за собой. Вы узнаете, что Андре абсолютно невиновен. Вы узнаете, кто на самом деле совершил это ужасное преступление.
Здесь я взял паузу, но не отводил взгляда от лиц присяжных. Моя речь их пробрала.
– А теперь, перед тем как закончить, позвольте мне обратить ваше внимание на то, что наверняка беспокоило вас, пока вы слушали обвинение. Сомнение вызывает способ, каким мистер Лакосс зарабатывает на жизнь. Сказать по правде, мне это тоже не совсем нравится. Он, по сути, сутенер, только онлайн. А я, как и многие из вас, отец, и меня беспокоит мысль о том, что кто-то извлекает выгоду из сексуальной эксплуатации молодых людей. Но нельзя считать, что он виновен в убийстве только из-за рода его занятий. Я прошу вас подумать о жертве этого дела, о Глории Дейтон, и спросить себя, разве она заслужила такую смерть, потому что была проституткой? Конечно, вы ответите «нет». И таков же ответ на вопрос, можно ли признавать Андре Лакосса виновным в убийстве лишь потому, что он сутенер.
Замолчав, я устремил взгляд в пол. Настало время для яркой концовки. Когда я поднял голову, то встретился глазами непосредственно с Мэллори.
– Я даю вам обещание, что вы тоже можете с меня спросить. Если я не сумею доказать то, о чем говорю, тогда вперед, признавайте моего клиента виновным. Эту ставку я готов принять, и ее готов принять Андре, потому что мы знаем, где правда. На нашей стороне, на стороне невиновного.
Я вновь замолчал, надеясь, что Форсайт выдвинет протест. Присяжные должны были посмотреть, как он выступает против меня, пытается остановить, чтобы я не сказал правду. Однако обвинитель оказался не лыком шит. Он понял, что происходит, и воздержался, не дав мне то, что я хотел. Я продолжил: